Он не дрогнул.
— Жизнь твоего сына зависит от тебя! — уже почти резко воскликнул он. — В Эпире должен быть царь, и он будет. Что мне передать разбойникам? Ты пойдёшь в храм со мной или с Сибилом, или с кем-то из них? Чьей женой ты будешь, Андромаха?
Этот разговор они вели в комнате, отделявшей спальню царицы от лестницы дворца. В комнате находились ещё два человека: старый Феникс и верная Эфра, слушавшая прорицателя с нескрываемым бешенством. Оба молчали, не решаясь вмешаться.
На последний вопрос прорицателя Андромаха не спешила отвечать, и пока она медлила, с лестницы, из-за закрытых дверей, вдруг донёсся шум. Кто-то отчаянно кричал внизу, на первом этаже, кто-то бранился, что-то упало, прокатилось по каменным плитам, будто пустая бочка, потом раздался женский визг и вновь гам и брань.
— Что это там? — Андромаха резко обернулась, и дверь распахнулась ей навстречу.
— Царица! — воин-охранник, всё из тех же разбойников, от волнения нарушил запрет и переступил порог, оказавшись в комнате. — Там... Тут... Тут этот бешеный пастух ворвался во дворец! Полифем этот, что пришёл с северных холмов. Всю стражу разогнал и требует, чтоб его пустили... пустили к тебе, царица!
— Наглец! — ахнул Феникс, для которого это совсем уже безумное происшествие оказалось последней каплей. — Грязный наглец! Гнать его отсюда! Гнать!
— Да его не выгонишь! — воин в испуге глянул через плечо. — Он и стадо быков разгонит.
В это время Гелен, шагнув к дверям, выглянул на лестницу и увидел, что внизу столпилось около десятка охранников. Они пытались го ли вытолкать, то ли просто остановить ворвавшегося во дворец человека, однако один за другом отлетали в стороны, а тот, с кем они так тщетно пытались справиться, будто не замечая их усилий, решительно поднимался по лестнице. Воины вопили, ругались, но сам возмутитель порядка орал громче их всех, и его хриплый голос перекрывал весь прочий шум.
— Лягушки болотные, пиявки поганые, ящерицы безмозглые! — ревел он. — Как вы смеете не пускать меня к нашей милостивой царице! У меня скот угнали, и мне же не дают пожаловаться! Да я вас к моим овцам под курдюки затолкаю! Я — Полифем, пастух, я — свободный житель Эпира и могу прийти к царице!
Смутьян легко одолел один из маршей лестницы, и до дверей покоя ему оставалось совсем немного, поэтому Гелен живо отпрянул и, захлопнув дверь, с силой задвинул засов.
— Вот скотина! — то ли со смехом, то ли с яростью вскрикнул прорицатель. — Ко всему, только его тут не хватало!
Среди этого шума из внутреннего покоя светлой тенью выскользнул и молчаливо лёг у ног сидящей в кресле царицы её верный пёс. Казалось, он понимал, что настала пора защитить Андромаху. Верхняя губа Тарка, как обычно в таких случаях, угрожающе приподнялась, открывая клыки. Он не рычал, но его молчание, как и его страшный оскал, говорили сами за себя.
— Я хочу видеть царицу Андромаху! — раздалось уже на верхней площадке.
И дальше произошло то, чего никто даже предположить не мог: удар, нанесённый скорее всего ногой, обутой в грубую крестьянскую сандалию, заставил мощную дубовую дверь распахнуться настежь Нет, она не треснула и не сорвалась с петель: но засов, толстый бронзовый брус, толщиной в два пальца, согнулся и вылетел из скобы. Должно быть, пастух ударил как раз против засова и с такой быстротой, что вся сила его слоновьего пинка пришлась на задвижку.
Эфра завизжала, шарахнулась прочь. И было, от чего! В дверном проёме, казалось, заполняя era целиком, вырос не человек, а некое тартарово чудище. Знаменитый пастух Полифем был гигантского роста, и громадный горб, сгибавший пополам его спину, торчавший выше выставленной вперёд головы, почти касался верха дверного косяка. Колоссальную фигуру, будто густая шерсть, покрывало какое-то невероятное одеяние, то ли плащ, то ли псилос из овечьих шкур, лохмотьями свисавших с плеч, болтавшихся на уровне мощных колен. Эти шкуры в талии, если только то была талия, подхватывала толстая верёвка, и на ней, как побрякушки, качались огромный нож в деревянных ножнах, сумка размером с небольшой мешок, пастуший рог, срезанный, должно быть, то ли с Критского быка[38], то ли с Минотавра. Посох, который пастух, войдя, сильно наклонил, не то он не прошёл бы в дверь, был и вовсе здоровенным древесным стволом, обвитым, будто таре менады[39], жгутами плюща, и украшенным на конце замысловатой корягой. Голову Полифема покрывал обычный пастушеский колпак из той же овчины, надвинутый до самых глаз, вернее, до глаза, потому что глаз был у пастуха один, поперёк второго шла полоса тёмной кожи, а тот единственный, который смотрел, сверкал, точно у волка, из-под свисающей со лба овечьей шерсти. Внизу лицо Полифема скрывала борода, тоже похожая на косматую овчину. Видна была лишь полоска густого загара и оскаленный в улыбке, неожиданно белозубый рот.
— Привет тебе, великая и славная царица Андромаха! — прогремел великан, кланяясь, насколько мог поклониться горбун. — Я — твой подданный и прошу меня выслушать!
— Да как ты смеешь, невежа?! — вскрикнул охранник, тот, что успел войти в комнату и предупредить о явлении смутьяна. — Да ты...
— Пошёл с дороги! — взревел пастух.
Не замечая нацеленного ему в грудь меча, он левой рукой (в правой был посох) легко подхватил рослого и мощного воина за край кожаного нагрудника и, слегка развернувшись, просто-напросто вышвырнул его за дверь. Воин с отчаянным воплем полетел в пролёт лестницы, а гнавшиеся за Полифемом другие охранники, вопя ещё громче, кинулись вниз, уже ничуть не желая связываться с чудовищем.
— Милостивая царица, я хочу говорить только с тобой! — рявкнул Полифем, и в голосе его, низком и хриплом, прозвучало бешенство. — Вели всем уйти, чтоб я их тоже не отправил считать ступени! Ну!
— Уйдите все! — спокойно произнесла Андромаха в мгновенно наступившей тишине. — Гелен, Феникс, оставьте мои покои. Эфра, ступай в спальню.
— Я не оставлю тебя, царица! — дрогнувшим голосом произнёс старый царедворец. — Это же... Это же безумец!
Громадный пастух глянул на него своим единственным глазом и вдруг тихо усмехнулся.
— Ты что, почтенный старец, думаешь, будто сможешь защитить царицу ОТ МЕНЯ? А? И неужто думаешь, что я причиню ей вред? Да весь Эпир говорит, какая она добрая! Но я хочу, чтоб мне дали ей одной всё обсказать.
Он шагнул вперёд, наполняя комнату душным запахом грязной овчины. И в тот же миг громадный золотистый пёс, лежавший у ног царицы, сорвался с места.
— Назад, Тарк! Назад! — закричала Андромаха.
Но Тарк впервые не подчинился приказу. Двумя прыжками он пересёк комнату и прыгнул на грудь пастуха. Однако то было не нападение! Пёс присел на задние лапы, взвизгнув, как щенок, подскочил, норовя лизнуть бородатую физиономию, при этом его пушистый хвост отчаянно мотался из стороны в сторону.
— Боги! — прошептал Феникс. — Да он ещё и колдун!
— Ничего я не колдун! — отозвался Полифем, у которого был, как видно, отличный слух. — А вот животина всякая меня, и точно, любит. Ей, животине, плевать, что я горбатый да одноглазый.
И, положив руку на голову пса, пастух произнёс еле слышно, так, что слова его различила только Эфра, стоявшая ближе всех:
— Всё, Тарк! Тихо. Быстро назад, к Андромахе!
Пёс вновь осел на задние лапы, тихо завизжал и медленно, пятясь задом, отполз к креслу царицы, продолжая вилять хвостом.
— Всем выйти, я сказала! — уже резко проговорила Андромаха, делая страшные усилия, чтобы не показать охватившего её возбуждения. — Я хочу выслушать этого человека, как он просит, один на один. Если Тарк ему доверяет, значит, он не причинит мне вреда. Феникс, Гелен, ступайте!
Прорицатель почувствовал, что нужно уступить. Тем не менее раз уж он собирался стать царём в Эпире, нельзя было так явно показывать слабость и, тем более, трусость.
— Если ты пришёл жаловаться, пастух, — проговорил он, — то жалуйся и мне тоже. Возможно, вскоре мне придётся наводить здесь порядок.
Полифем круто, всем телом повернулся к Гелену, и взгляд его единственного глаза заставил прорицателя отшатнуться. В этом взгляде была такая беспредельная ярость и вместе с тем такая нечеловеческая сила, что троянец вдруг ощутил головокружение и понял: это от страха. «Такой взгляд может убить!» — подумал он.
— Иди прочь! — выдохнул ему в лицо Полифем. — Или я тебе ноги оторву!
Ужас помешал Гелену ясно осмыслить эти слова. В хладнокровном состоянии он обязательно сообразил бы, отчего прозвучала именно такая угроза, но сейчас был не в состоянии соображать. Не сказав больше ни слова, он выскочил за дверь. Феникс, поймав успокаивающий взгляд Андромахи, последовал за ним.
— А я никуда не пойду! — крикнула Эфра. — Я только слабая старая женщина, глупая рабыня. Чем я мешаю тебе, страшилище? Я не оставлю мою милую хозяйку, понял?
— Понял! — проговорил совсем другим, ровным и чистым голосом громадный пастух. — Ну и оставайся.
С этими словами он затворил дверь, а затем, сжав двумя пальцами согнутый брус засова, выпрямил его, будто тот был сделан из хлебного мякиша, и задвинул в скобу.
Поняв, что никто, кроме Эфры и Тарка, уже не видит их, Андромаха вскочила на ноги. Всё её напускное спокойствие будто сдуло ветром. Она шаталась, дрожа, прижав руки к груди.
— Боги! — женщина едва не захлебнулась слезами. — Нет, это невозможно!.. Я не хочу, я не хочу сходить с ума! Это... Это...
— Это я! — произнёс стоявший в дверях великан.
Рывок — толстая верёвка, служившая поясом, лопнула, и весь его дикарский наряд свалился с плеч, вместе с громадным уродливым горбом. Он выпрямился, срывая лохматую шапку и бороду, действительно, сделанную из той же овчины и искусно подвязанную к подбородку. Чёрные волнистые волосы упали на его нагие плечи — он остался в одной набедренной повязке.
— Здравствуй, Андромаха!
— Здравствуй, Ахилл, — прошептала она, не узнавая своего голоса. — Я узнала тебя. И Тарк узнал. Ахилл, ты знаешь о моём муже? Где Гектор?