а коленях перед ним какая‑то девка, знай, старается. Да, мой друг, говорит Осман. Не стоит благодар… В это время я делаю шаг назад, вперед выходит докторица и ее товарищи по несчастью. Кандалы их перепилены. Осман бледнеет…
Темнеет он лишь от гнева, и после того, когда его выносят из отеля на ночную пристань. Завернутого в ковер. Разматывают на судне, приковывают цепью к скамье. Дают в руки весло. Рядом скалят зубы: водитель, несколько сотрудников отеля, официанты, владелец ресторана, помощник Османа… Тот пытается вырваться, ударом плетки его возвращают на место. Галера готова к отплытию. Фортуна переменчива, капитан Осман, весело говорю я ему. На пристани плачут, прощаясь друг с другом, туристы из вечной группы, спасенные нами с Анастасией. Уехать решили не все. Восемь человек уже не мыслят себя без Турции, без этого странного побережья. Они берут себе документы Османа и других новых рабов. А Осман и его коллеги, стало быть, получают документы туристов из Европы. И плевать всем, что они выглядят, как турки, а туристы — не как турки! Какая разница, лишь бы старая схема работала! Деньги текут? Отлично! Оставляем все, как есть! Осман бранится, изрыгает пламя, кусает себя за язык, в попытке покончить с собой. Ему в рот суют канат. С капитанского мостика улыбается нам доктор из Берна, ее зовут Беатрис. Это она придумала остаться с желающими. Сказала нам, что в каком‑то смысле благодарна Турции. Она полюбила все настоящее. Боль, ненависть, страх, красота, любовь, веселье. Все настоящее здесь, в Средиземном море. Веселая жизнь пирата. И какая разница, что иногда в кандалы суют тебя? Беатрис нравится причинять боль, нравится терпеть. Кто хорошо подчиняется, тот мастер приказывать. Беатрис становится гидом группы, Беатрис занимает место адмирала рабских галер. Она подмигивает мне на прощание, записывает телефончик. Ревнивая Настя сразу же рвет бумажку. Они плывут в Измир, оттуда в Салоники. Зайдут по пути на Крит. Займутся контрабандой, пиратством, бродяжничеством. В общем, всем тем, чем люди заняты здесь пятую тысячу лет. Галера становится все меньше, новые рабы дружно выдыхают под свист кнута. Мы глядим вслед, держась за руки. Как брат и сестра. Важная поправка. Как средиземноморские брат и сестра, то есть, не исключен и инцест. Я люблю вас, говорит Анастасия. За что, говорю я. Вы только притворяетесь циником, говорит Анастасия, а сердце у вас доброе. Мне проще иногда поступать хорошо, говорю я. Да и хорошо ли мы поступили. Мы смотрим в ночь. Идемте, Настя, спать. Плещет о камни вода. Стоит ли? Всего час до рассвета и остался. Звезды пляшут на поверхности вдали. Боже мой, я в этой поездке точно не высплюсь. Плюх‑плюх.
…Утром автобус вывозит остатки группы из отеля. Спрашиваю у портье, не случилось ли ночью какого‑нибудь происшествия в окрестностях. Парень улыбается печально. Я уже посмотрел новости? Успел прочитать свежую прессу? Это, кстати, он, Махмуд, распорядился, чтобы в номер доставили свежую почту. Умолкает, смотрит вопросительно. Никакой почты в номере нет. Но он черт знает что подумает, если я в этом признаюсь. Начнутся расспросы. Вежливое недоумение. Откуда бею знать, что случилось? Уж не он ли… В этой молчаливой перестрелке нервов он разит меня из своего турецкого «Кольта» в самое сердце без промаха. Бамц! Кровавая дыра расползается по моей белоснежной — Настя купила вчера в одном из магазинчиков при отеле, — рубашке. Даю на чай. Лира, еще одна. Молчит. Ладно, три. Вычту с группы, придумаю что‑нибудь. Я уже начал учиться безмятежной наглости гидов, оценил все преимущества их привилегированного положения. Поиметь мир, вот что значит быть гидом. Все прелести путешествия минус неудобства. К черту неудобства! Мы пируем, мы молоды, и веселы, как молодые гитлеровцы во Франции. Расплата так далека… не видна. Она — лишь напоминание. Черные паруса на горизонте еще не появились. А раз так, давайте как следует разграбим деревню. Я и граблю, заставляя группу скидываться на несуществующие услуги. Главное, не жадничать. Итак? Портье начинает говорить. Конечно же, я прочитал об ужасающем, печальном происшествии, случившемся аккурат этой ночью. Поддакиваю. С сожалением отмечаю, что мой турецкий не слишком‑то хорош, чтобы я мог полностью оценить всю богатую лексику автора статьи, всю его эрудицию и все его остроумие. Тупой гяур! Что с меня взять? Турок с пониманием кивает. Говорит на хорошем английском, до которого мне еще год‑два учебы на престижных курсах. Терпеливо снисходит к моим чересчур глухим дифтонгам, ужасающему, — почему‑то немецкому, — акценту, лексике, нищей, словно молдавская деревушка. Скучаю ли я по родине? Думаю, что подумаю об этом позже. Портье наскоро пересказывает новости. Точнее, сплетни. Вчера вечером в отель в километре отсюда заселилась молоденькая парочка. Голландец и бельгийка. Ола‑ла! Единение бывших Соединенных Провинций произошло в номере пятизвездочного отеля. Позже на кровати нашли колечко с бриллиантом — блестевшим, как глаза турка, жадно упомянувшего эту деталь, — что свидетельствовало о самых серьезных намерениях нашего жениха. Ну, почти нашего! Он же приехал в Турцию, значит, гость, следовательно… Отмахиваюсь от этой стандартной болтовни. Дальше. Парочка, хорошенько намочив простыни, — я уверен, что весь персонал отеля сбежался понюхать, чем пах пряный сок между ляжек фламандки, — решила прогуляться. На их беду, ночью. Оделись, причем в хорошие вечерние наряды, и отправились гулять по набережной. Там купили парочку сувениров, — портье одобрительно кивает головой, хорошие туристы, апорт, сидеть, туристы садятся, виляя хвостами, — и ушли к пляжу. Разделись, стали купаться. Дело молодое, я же понимаю, одним купанием дело не ограничилось… И? Дальше следы наших влюбленных теряются. На пляже находят их одежду, решают, что они утонули, ведут ночью поиски, тралят дно, ныряльщики бороздят песок любопытными носами, спрятанными в масках, у кого‑то кончился кислород, он не успевает всплыть, задыхается, умирает, а ведь у несчастного осталось трое детей, с одним из которых в школу ходит отпрыск портье, парнишке исполнилось всего семь, и на конкурсе по математике в прошлом году он… Дальше! О, простите. Дальше, в море ничего не находят. Собираются, пьют на берегу чай. Утешают вдову утонувшего водолаза. Организуют похороны. Барбекю. Тащат припозднившихся туристов на шоу, естественно, берут плату за вход. Откуда ни возьмись, собака. У нее — вся морда в крови. Что и думать, никто не знает. Собака ластится, прыгает на людей, весело играет, пытается лизнуть в лицо. Кто‑то догадывается проследить, куда собака отправится с пляжа. Гениальная идея! Одно «но». Собака не желает уходить с пляжа, она очень игривое животное. Знаю ли я, что собак впервые приручили именно в Турции? На Анатолийском плато? А коза? Первые козы были приручены именно на Анатолийском плато, семь тысяч лет назад. А колесо и зерно? Между прочим, все это было изобретено здесь, в Турции! Он много читает. Работа портье располагает к тому, чтобы, знаете, открывать множество неизвестных и удивительных фактов. Например, знаю ли я. Останавливаю. Клянусь всеми богами Анатолии, что размозжу ему голову, если он не прекратит делать экскурсы в историю, социологию, лингвистику, кулинарию, и не приступит прямиком к делу. Даю еще пять лир. Деньги срабатывают быстрее угрозы. В общем, собака. Проклятая шавка, да проклянет Аллах ее дни, хочет поиграть с людьми. Не уходит с пляжа. Чтобы она это сделала, нужно очистить пляж. Но он уже полон людей! Даже с местного телевидения приехали! Никто не хочет расходиться! Получается пат. Играю ли я в шахматы? Мне знакомо понятие «пат»? Откуда я? Кстати, у него есть друг, владелец мастерской по производству шахмат, и если я захочу приобрести набор для игры, всего за смешные сто пятьдесят долларов, то мне сто… Рычу, потрясая кулаками. Туристы, идущие на завтрак, смотрят на меня с опасением. Криво улыбаюсь им, раскрываю кулаки, машу. Стервец этакий, он приступит когда‑нибудь к делу? Портье обиженно заявляет, что отступлений требует сама нить повествования. Он много читал, туристы часто оставляют книги, так что он в курсе всех новинок книжного рынка США и Великобритании. Молчу, лежа на диване в фойе. Он заваривает мне чай. Присаживается, меряет пульс, щупает лоб. Я жив, значит, могу слышать. Отлично! Портье продолжает. После того, как выяснили, что на пляже воцарилось что‑то вроде «странной войны» — оттуда не желали убираться ни зеваки, ни собака, — решили проследить путь собаки по ее следам. Беда лишь, что народу собралось так много. Следы оказались затоптанными. Собака притомилась, легла у воды, высунула язык. Гав‑гав. Портье даже тявкнул жалобно, показывая мне, как гавкнула псина. А потом наступила развязка. Из моря выполз змей, и задушил всех их — собаку, зевак, телевизионщиков, спасателей, наконец, чересчур болтливого портье? Как бы не так! Портье ликует! Собаке захотелось пи‑пи. Недоумеваю. И? Да, но ведь собаки делают пи‑пи, только задрав ногу, если речь идет о взрослой собаке, ликует портье. И? Ну, кому‑то и пришла в голову гениальная мысль, не подпускать собаку к лежакам, зонтикам, тумбам, в общем, к любому предмету, у которого она могла бы задрать лапу. Понимаю? Нет… Собачка очутилась, словно в пустыне. Ни одного деревца. Негде задрать лапку. Нихт‑нихт‑пи‑пи. И? Она раскололась, начала говорить, призналась во всем? Какой я шутник! Собачка стала метаться по песку, как безумная, а потом, оттесняемая толпой, побежала туда… откуда прибежала! И это оказалась небольшая полянка посреди кустарников, метрах в трехстах от пляжа. И что вы думаете, там нашли? Еще одно кольцо, жалобно вопрошаю я. Портье приносит мне еще чаю, заботливо поправляет на стене картину, плохую копию Сезанна. Спрашивает, не хочу ли я купить картину? Это выставка картин… великий художник рисует их… он слепой… просто наощупь шпарит, вешает их тут, и продает туристам, которые знают толк в искусстве. Видно, что я из таких! Каких? Каких‑то пять тысяч долларов! Я сетую на безденежье, обещаю купить картину в следующий раз. На обещания ему плевать. Они знают цену словам, ведь их слова не стоят ничего. С сожалением вздохнув, портье продолжает. На полянке, все усеянные опавшими цветами — уверен, он выдумал эту деталь, чтобы бросить щепотку романтики в свое варево, — лежали наши пропавшие голубки. Голландец и фламандка. Оба голые… И у обоих на месте шеи просто лохмотья какие‑то. Кровавые воротники. Мясо, вены, сосуды. Все уже черное. Они уже остыли. Ни одного следа борьбы! Лежат смирно, как будто попросили кого‑то перерезать себе глотки. А может, уснули, и злоумышленник подкрался. Что это за человек? И человек ли? Начинаю беспокоиться. Уж слишком маршрут маньяка совпадает с нашим. Побережье Турции окрашивается в розовые тона стекающей в море крови. Качаю головой, допиваю чай, встаю, пошатываясь. Кажется, я сегодня не настроен завтракать. Портье с достоинством принимает еще десятку. Прячет в книжку, как закладку. Отмечаю с сожалением его дар рассказчика. Еще одно напоминание о том, что писателя из меня не вышло. Да еще и Анастасия в автобусе что‑то черкает! Интересуюсь, чем занята. А, ерунда, делает наброски к своей книге — глупеет она у меня на глазах. Какой еще книге? Она собирается опубликовать работу «Сто бизнес‑советов для тех, кто хочет разбогатеть в Турции». Вот как. А она, кстати, чем на родине занимается? О, она