Рыбалка — Бодрум
Подписываю бумаги врачам «Скорой», на всякий случай слегка изменив подпись, и поскорее увожу группу из Хиераполиса. Звоню в офис, затаив дыхание. Жду увольнения. Напрасно! Новость о том, что почти две трети группы утеряно — в самом прямом смысле — вызывает лишь взрыв энтузиазма. Какая экономия на трансфере! Предлагают мне написать докладную записку по возвращении. Изложить идеи. Нельзя ли поступать так всякий раз? Само собой, стоит прикинуть и экономию в процентах. Как насчет сопровождения каждой группы? Не мог бы я выслать данные в таблице «Эксель»? Вообще, я идеальный сопровождающий. Люди просто тают, как в тумане. Ни жалоб, ни забот. Ну, так держать! А они едут пить чай. Время обеденного чая! Ошарашенный, отключаю связь. Возвращаюсь в автобус. Люди сидят, порыгивая. Обедали в придорожном ресторане со связками перца. Понимаю, что нужно поддержать дух. Сейчас или никогда. Делаю объявление. Оставшуюся половину дня мы проводим на яхте, в море, отплываем из Бодрума. За счет фирмы! Ловим рыбу, празднуем, отдыхаем! Треплю по плечу вдову из Крыма, накачанную медицинской дурью до одури. Велю ей даже не думать о морге. Муж бы хотел видеть ее в море! Толкаю целую речь, украденную у киношных американских сержантов. Про «бодриться», «смысл жизни», и тому подобное дерьмо. Стряхиваю перышки с сидения Сергея. Вытаскиваю бутылку виски, пускаю по кругу. Группа веселеет. Тем более, когда нет соседа, можно вытянуть ноги на его сидение. Лишние два квадратных метра… Это решает все! Плюхаюсь рядом с Настей. Гляжу на нее. Она — на меня. Гладит по щеке. Слезы на глаза наворачиваются. Шепчу — я люблю вас, люблю, люблю, я так вас люблю. Прижимается губами к моим. Без языков. Так и застываем.
…Снова возвращаемся в Бодрум, будто привязаны к нему, как козел на колышке. Оставляем чемоданы в автобусе. Прогуливаемся по набережной. Вдоль причала выстроились лодки. На каждой — треугольник паруса, хотя позади тарахтит мотор. Брезгливо прохожу мимо таких. Мне нужно что‑то особенное! Торжественное! В конце концов, у нас своего рода похороны. Поминальный пир. Тризна! Договариваюсь о круизе с владельцем яхты, стилизованной под древнегреческое судно. На борту снуют гоплиты в пластиковых доспехах, бумажных шлемах, выкрашенных золотистой краской. Шипит жир рыбы, брошенной на решетку скупердяем‑евреем, которого пытают в средневековом английском замке. Чувствую себя Айвенго, тем более, что и дама тоже здесь. Плачет в широкие рукава платья ирландской феи. Утешает вдову. Обе ноют. Опасливо обхожу их стороной, оглядываю группу полем битвы. Осталось четверо, со мной и Настей, стало быть, шесть. Вот это убыль! Фильм «Сталинград» можно снимать по злоключениям нашей группы на этом райском побережье, Помогаю всем зайти на борт. Анастасия, слегка задев пышным бедром, проходит по узкой дошечке, придерживая за плечи вдову. Две. Жительница средней полосы России лет то ли сорока то ли шестидесяти, с блондинками можно попасть впросак в этом смысле. Три. Мужичонка примерно из той же области, воспетой то ли Пришвиным, то ли Куприным, а может, Буниным? Вечно путаю. В конце концов, это мог быть и Тургенев. Они постоянно пишут про усадьбы, охоту, деревенских ребятишек в ночном, горячей картошке в огне, конях на лугу, музыке пианино, или нет, пианино это уже Михалков. Что там еще? В общем, буколические прелести русской деревни. То самой, которая выколола глаза их коням, сожгла их жен, и вздернула сыновей. Впрочем, Бунин про это и писал, разве нет? Мужичонка стесняется, кивает, я с изумлением понимаю, что вижу его, по сути, впервые. До сих пор он сливался для меня с группой как муравей с полчищами сородичей. Четверо. Я — пятый. Пенсионерка из Читы — смертельно обидевшаяся на то, что я предположил, будто бы это в Сибири — шестая. Что такое?! Еще трое! Откуда? На борт поднимаются двое парней лет двадцати и девушка лет двадцати пяти. Неплохо выглядят, парни обнажены по пояс, на руках красивые татуировки. Разве эти были у нас в группе? Интересуюсь. Отвечают — ну, да. Два дня назад, во время экскурсии по Дидиму, я отбил их от группы, и загнал в наш автобус. Видимо, по ошибке. Заселил в отель, утром разбудил, повез на очередную экскурсию. В принципе, они не против. Да… А как звали их гида? Толстый такой, противный, со слащавой улыбочкой, вечно болтал про внешнюю политику США. Ну, знаете… Таких в Турции примерно половина от всех гидов. Что‑то более конкретное? Белые брюки, сзади висят, как будто наклал. Мустафа? Именно! Звали его Мустафа, теперь вспомнили. Дивлюсь диву. Спрашиваю, а как же они… Да какая разница? Тур у нас такой же, как у них. Разве что, у них назывался «Турецкое побережье», а у нас — «Побережье Турции». Сами они — молодые московские менеджеры звена чуть ниже среднего. Путешествуют полгода, полгода работают. Проще говоря, баклуши бьют. Ну, зачем же так? Они уже жили на Гоа, открыли для себя уникальные горные селения Мачу‑Пикчу, ну и все такое. Живут, короче, по заветам модного журнала «Афиша». Подумав, машу рукой, помогаю подняться на борт. Так даже веселее. Да и задница у новенькой что надо, убеждаюсь в этом сразу же: едва зайдя на судно, девка начинает с «искренней непосредственностью» — так они называют это в своих журналах для менеджеров звена ниже среднего, — раздеваться. Остается в бикини. У всей команды моментально возникает стояк. Члены рвут паруса, те сдуваются спущенными после дня рождения шариками. Что‑то колет в ребра. Опускаю голову. Ба! Да это же мой стояк. Команда завистливо сушит весла. Куда им до такого! Уродцы. Глядим, не отрываясь, на стройную фигуру, мускулистую спину, круглую задницу, ровные ноги. Она выглядит, как тренер по фитнесу. Так и есть! Она в свободное время подрабатывает уроками здорового образа жизни. Пресс на шаре. Приседания. Становая. Жим лежа. И все в таком духе. Порхает, небрежно треплет по плечу турка у руля, другому жмет руку другому — с каким удовольствием он пожал бы ей кое‑что еще, написано на его лице, и мы читаем безо всякого перевода, — случайно задевает меня плечом, садится на скамью, раскинув ноги. Это чтобы внутренняя поверхность бедра загорела! А знаю ли я — конечно, я уже, как павлин во время течки, болтаю без умолку о том, как героически тружусь в зале, напрягаю сдувшиеся слегка грудные мышцы, втягиваю живот, она видит во мне единомышленника, — как накачать эти мышцы? Мм‑м‑м. Бабища, без стеснения, раздвигает ноги и сдвигает их. Раздвигает. Сдвигает. Туда. Обратно. Замечаю, что непроизвольно двигаюсь туда‑сюда. Пока головой. Ну, хватит! Настя, зашипев, хватает меня под локоть, уволакивает в другой конец судна, охладиться. Сыпет лед на голову. Что это со мной такое? Да я и сам не понимаю. Эта чертова туристка. Да она нимфоманка клятая! Так и есть, цедит Настя, глядя с презрением на загорелую москвичку, которая, безо всяких сомнений, приехала в Москву из Мытищ года два назад. С удивлением узнаю о некоторых социальных предрассудках Анастасии. А разве она не… Она, если угодно мне знать, чеканит Анастасия, владеет огромной квартирой в Москве, оставленной отцом. Постойте‑ка. Но ведь вы что‑то говорили об отчиме, и о смерти папы..?! Что за чушь я несу? Я голову готов дать на отсечение, но не рискую — эта кровожадная сука, ради удовлетворения потребности во лжи, не задумываясь, принесет мою голову себе же на блюде из серебра, да еще и станцует что‑то веселое. Может, стриптиз. Смотрим напряженно на гостью в бикини. Та воспламеняет весь корабль. Скоро встает у всех. Даже у безутешной вдовы, потерявшей мужа пару часов назад, чешется в трусиках, она оставляет всюду мокрые пятна. Это все игра моего грязного воображения, считает Настя, дело всего‑то в мокрых от воды плавках. А почему они мокрые? Так брызги же! Корабль отчалил, мы надули паруса, — они грозно полощутся на наших восставших членах — и отплываем от берега. Мне следует немедленно высадить эту проститутку и двух ее альфонсов, уверена Настя. С показным сожалением отмечаю, что сделать это возможно лишь, выбросив гостей в воду. Не хватит ли смертей? Настя фыркает. Чтобы не задавалась, наношу ей легкий удар куда‑то в область брюшины. Спрашиваю, а не идет ли речь о лже‑отце? Ну, вроде той ненастоящей матери, которая с ней начинала поездку? Может, это любовник? Грязный старикашка, купивший ее девственность? Кстати, как она ее потеряла? Он задвинул сразу? Помедлил, и протиснул потихонечку? Мотор тарахтит. Я тарахчу без умолку. Прижал Настю в уголочке и щупаю, пока текущая мохнатка нашей тренерши из Москвы собирает на верхней палубе всех существ всех полов. Даже печальный Гермафродит покинул античное надгробие, и прибежал на своих негнущихся мраморных ногах. Ах, сучка! Знаю я таких. Якобы товарищ. Якобы, ничего не замечает. Якобы, позитивная. На самом деле, хитрая, расчетливая мурена. Попадись ей на клык! Всех сожрет без остатка! Так что я занимаюсь Настей. Как насчет пары слов о прошлом? Отвечает уклончиво. Без сомнений, врет. Они все врут. Больше всех врет моя жена. Искуснее всех. Я набил руку на лжи. Так что Настины фокусы для меня — все равно, что сто и один трюк для младших классов в камере тюрьмы, заполненной осужденными за нелегальные азартные игры. Ерунда. Так, как же он оставил ей квартиру? Сколько там комнат? Какого цвета обои на кухне? А разве на кухне есть обои? Мы же говорили о плитке? Во сколько лет она впервые легла с мужиком? С женщиной? Откуда она родом? Ее настоящие родители? У нее ведь есть родители? За бортом плещется вода, парусник выходит из бухты Бодрума, салютуем по пути встречным кораблям, те, которые послабее, сразу же берем на абордаж, вываливаем тюки специй в море, перчим, солим его. Гавань Бодрума становится густым супом. Чихают из‑за имбиря и корицы мидии, сопливят аллергики‑креветки. Трепещут якоря. Лоты всплывают, опасаясь за свою недолгую жизнь. Водолазы выныривают с ладонями, полными губок, жемчугов и куркумы. Кто‑то уже тащит рис. Наступает настоящий праздник. Глядя на удаляющийся городок, понимаю, на что похож Бодрум. На белоснежные штаны бразильского афериста. Слишком белые, слишком чистые, слишком выглаженные, чтобы быть правдой. Это иллюзия. Обман в свете чересчур яркого Солнца. Проклятое светило предало ацтеков, они за это вырывали сердца. Реки крови лились по ступеням пирамид, белые штаны стали красными. Красное знамя полощется на крепостной башне немецкого филиала Ордена. Натюрлих. Его повесил сам Герман Геринг, а потом повесили его. Вот он, болтается на соседней башне. В спине его дребезжит пропеллер. Спокойствие, главное — спокойствие. Полный мужчина в самом расцвете сил, Герман Геринг — любимец богов, их посланник. Меркурий 21 века. Настоящий ас. Провожаю взглядом его протухшую тушу, покрытую воронами, гляжу на другие башни крепости. Издалека они выглядят вполне приветливо. Замок‑росянка. Берег все отдаляется, вот мы уже не различаем не только людей на пристани, но и судов. Настя кончает, потому что я лихо отдрочил ей