– Ох, мама, так интересно получилось! Это не книга, а тайник-шкатулка, я нашла в ней ключ и долго искала, к какому сундуку он подходит. – Она наклонилась, чтобы указать на крышку сундука, и платье соскользнуло у нее с плеч. Она торопливо придержала его, прижимая корсаж к телу. – Оно мне маловато. Я не смогла застегнуть крючки. – Она повернулась к Маргарет спиной, на которой не сходилась застежка. – Наверное, эта леди была совсем крошечная.
– Не огорчайся, – ответила Маргарет. – Тут нужно только правильно подобрать корсет. – Она говорила странным, каким-то отрешенным голосом. Она все еще не могла прийти в себя. Гарден – красавица. А она, Маргарет, и никаких признаков этого не замечала. Как она могла быть такой слепой? И не просто красавица. Красавица из красавиц. Это дар свыше, при такой красоте для Гарден не будет ничего невозможного.
– О Господи, уже темнеет! Я, наверное, опоздала к ужину. Мама, извини меня. Мне было здесь так интересно.
– Все в порядке, Гарден. Снимай парик и платье. Только осторожнее. Они, наверное, очень древние. А потом спускайся. Я скажу, чтобы Реба подогрела твою тарелку.
– Мама, а можно я возьму портрет этой дамы с собой?
– Конечно. Возьми его в столовую. Я хочу рассмотреть ее при ярком свете.
31
Стюарт приехал за ними в середине ноября.
– Эпидемия кончилась, – сказал он. – Можете возвращаться домой.
Его очень удивило, что Маргарет, столько времени отрезанная от города, была в прекрасном настроении. И его просто поразило то, сколько внимания она уделяла Гарден. Она стала преданной и ласковой матерью, она шутила, смотрела на дочь с интересом и с восхищением. Гарден была на седьмом небе от счастья. Она не спускала с матери глаз, в которых светились любовь и восторженная благодарность.
Стюарт был рад вывезти своих дам из Барони. Ему следовало возвращаться к своему подпольному бизнесу.
– Реба, Реба, мне тебя будет так не хватать! – Гарден отчаянно цеплялась за Ребу и все не могла ее отпустить.
Реба тоже обнимала ее крепко и долго.
– Милочка, мамаша Пэнси тебе синие бусы оставила, они у тебя?
– Да, конечно. И веревочка с амулетом тоже. А что?
– Ничего. Просто береги их как следует, и все. А за другими твоими вещами я присмотрю.
Старая Пэнси выбрала себе душеприказчиком не кого иного, как проповедника Эшли. Мебель, доставшаяся Пэнси от мисс Джулии Эшли, должна была по ее завещанию перейти к Гарден, и всемогущее ожерелье из синих бусин – тоже.
– Стюарт не хочет ждать, пока я схожу в поселок и со всеми попрощаюсь. Передашь им всем от меня привет?
– Конечно, милочка.
– Реба, я тебя очень люблю.
– Я знаю. И Реба любит свою девочку.
Гарден, сидя в машине, махала рукой, пока Реба не исчезла из вида. И снова махала, когда они проезжали мимо поселка. А в это время в главном доме Реба всхлипывала, давая Колумбии грудь:
– Ушла от меня моя белая девочка, моя малышка! Она выросла и от меня ушла.
Колумбия принялась с жадностью сосать, и Реба, мерно покачивая ее, тихонько запела; слезы у Ребы на глазах высохли.
Маргарет забросала Стюарта вопросами о том, что случилось в городе в ее отсутствие. Кто умер, кто и за кого вышел замуж, привели ли в порядок мостовую на Трэдд-стрит?
– Мама, ты что же, не получала своей газеты? Я думал, ты без нее и дня не можешь прожить.
Маргарет негодующе вскинула подбородок:
– Не болтай глупостей, Стюарт. Как я могла пойти на такой риск? А вдруг бы газета была заразной?
– Боже правый, мама! Так ты не знаешь ничего насчет войны? Война кончилась. Перемирие было подписано на прошлой неделе. Люди танцевали на улицах.
– Вот и прекрасно. Может быть, теперь и сахар будут продавать без карточек.
Если на Маргарет конец Первой мировой войны не произвел особого впечатления, то ликования Пегги хватило бы на всю семью. Ей написал Боб Ферстон. Он сообщал, что вернется как только сможет, вероятно даже через месяц-другой.
От счастья Пегги стала великодушной. Ее уже всерьез не заботили ни поступление в колледж, ни предстоящий дебют. Она была готова сделать все, чего захочет от нее мать.
– На приеме в твою честь Гарден будет стоять в ряду встречающих. Это поможет ей набраться светского опыта. Ты, разумеется, будешь в белом, поэтому ей нужно будет надеть что-нибудь цветное… – Маргарет была счастлива с головой окунуться во все эти сумасшедшие хлопоты: покупки, списки гостей, меню, цветы, портнихи, расписание приемов. Праздник в честь Пегги должен был состояться двадцать третьего декабря.
Гарден показывала всем в школе то место на руке, где был ожог, и рассказывала, как Пэнси его заговорила. Еще она показывала свои амулеты-ожерелья и рассказывала про плоский глаз. Девочки слушали, сладко замирая от ужаса, и в результате Гарден приняли в ту компанию, которая в прошлом году ее отвергала. Гарден радовалась своим новым друзьям, была счастлива, что мать к ней наконец-то хорошо относится, и все это, вместе взятое, заслонило от нее ее главное огорчение – то, что она взрослела.
В этом году сезон был особенно пышным и праздничным: чарлстонцы отмечали конец войны и эпидемии. Что до Трэддов, то после первых суматошных недель в городе впервые все трое были довольны.
Стюарту теперь нравились балы и приемы. Он больше не мучился тем, что не служит в армии, а его тайная жизнь была сопряжена с таким риском, что он имел все основания чувствовать себя настоящим мужчиной. Вид у него стал лихой и франтоватый, это производило сильное впечатление на дебютанток и ослепляло девушек помладше. А «серебряный призрак» Стюарта вызывал зависть у всех мужчин, независимо от возраста. Так что теперь, завязывая узел на белом галстуке, Стюарт насвистывал. Когда же он сопровождал какую-нибудь даму в качестве официального кавалера, вид у него был весьма молодцеватый.
Пегги безучастно выдерживала череду приемов и вечеров, торопливые переодевания в промежутках между ними, вежливые разговоры с очередным ангажированным для нее на весь вечер кавалером и долгие часы, проведенные на стуле у стены во время танцев, – к тому, что ее место именно там, все уже привыкли.
А Гарден было безумно интересно заниматься взрослыми делами, ее восхищали стопки приглашений на подносе у Маргарет, множество букетов, ожидающие своего часа нарядные платья, коробка, полная длинных белых перчаток, туалетная вода, пудра и горячие щипцы для завивки у мамы на туалетном столике. А больше всего ее фантазию дразнило длинное платье, которое она должна была надеть на прием, устраиваемый в честь Пегги. И слова Маргарет, что через несколько лет она, Гарден, может рассчитывать на все то же самое. Все то же самое – и даже больше.
Что до Маргарет, она была в своей стихии и сама это знала. Она была очаровательна, со всеми любезна, и ей удалось расположить к себе многих из тех, кто прежде считал ее не слишком приятной особой.
Она читала, или думала, что читает, жалость в глазах других матерей. Пегги, безусловно, не имела успеха. Но Маргарет мысленно смеялась этим дамам в лицо. Ничего, через четыре года Маргарет им покажет, она им всем покажет! Гарден будет самой блистательной дебютанткой и выйдет замуж так, что весь Чарлстон ахнет. А пока Маргарет скромно сидела рядом с другими пожилыми дамами и разглядывала возможных будущих женихов. Кто из них достаточно хорош для Гарден? А может быть, ее суженый еще не вернулся с войны, из-за океана?
Дебют Пегги и вправду не был блистательным. Да на это и не рассчитывали. Прием был чинным и не требовал от дебютантки сверхусилий. Продержаться в центре внимания ни на большом балу, ни даже на чайном Пегги бы просто не смогла. Она не умела ни мило болтать о пустяках, ни кокетничать, и танцевала она плохо. Так что прием был приемом гостей в прямом смысле этого слова: они входили и медленно двигались вдоль ряда встречающих, то есть мимо Пегги и членов ее семьи, обмениваясь приветствиями и недолго разговаривая с каждым.
Вновь прибывшие присоединялись к гостям, которые ели, пили и беседовали за столом. А те через приличное время поднимались, чтобы освободить место для следующей партии гостей, и совершали движение в обратную сторону; они снова шли вдоль ряда встречающих, но теперь уже благодаря и прощаясь.
Стюарт, стоя между Пегги и Маргарет, наблюдал за происходящим. Он видел, как мужчины украдкой выскальзывают на веранду возле холла, и догадывался, что они добавляют себе в пунш кое-что покрепче. «Черт бы побрал этот запрет, – думал он. – У нас праздник. Нужно пить шампанское, а не эту отраву, да еще с оглядкой. К дьяволу, это дебют моей сестры. Все должны веселиться. Полиция в зале не появится. И шампанское будет».
Он выскользнул из ряда встречающих и сбежал по широким ступеням, кивками приветствуя гостей, которые чинно и тоже в ряд стояли на лестнице, ожидая своей очереди, чтобы войти.
«Серебряный призрак» взревел и на предельной скорости промчался по Митинг-стрит. Стюарт остановился у моста через реку Эшли, перед домом сборщика налогов. И вспомнил, что не взял с собой наличных.
– Я предлагаю сделку, – заявил он смотрителю. – Давайте, я заплачу вам порцией хорошего виски.
Он вытащил фляжку, такую же серебряную, как его ослепительная машина. Стюарт прекрасно выглядел, откинувшись на спинку мягкого кожаного сиденья в своем парадном костюме; в темноте светилась его белая рубашка, и, приоткрытые в уверенной улыбке, сверкали зубы.
Он протянул смотрителю фляжку и с удовольствием убедился, что того изумило превосходное качество виски.
– Все только самое лучшее, – ухмыльнулся Стюарт. – Сегодня у моей сестры праздник. За нее! – И тоже выпил. – Вот что я вам скажу, – рассмеялся Стюарт. – Когда я поеду обратно, мы это допьем. Я ненадолго.
«Роллс-ройс» пожирал расстояние. Стюарт вел его уверенно, наслаждаясь и скоростью, и мыслями о фуроре, который он непременно произведет, вернувшись с четырьмя ящиками шампанского. Такой подарок Пегги запомнит навсегда. Славная она, старушка Пегги!