– Ты тоже пойдешь с нами?
– Пойду. Здесь все провоняло рыбой.
Малаген нагнулась и зашептала:
– И не ты одна. Алладжекс Фракен тоже уходит с нами. Это очень хорошо.
Меррис громко фыркнула.
– Старый Фракен. Лишняя обуза. Только зря чужую еду переводит.
Малаген разволновалась.
– Но это же алладжекс. Он всем нужен.
– Алладжекс нужен, а не этот пустомеля. Я позабыла больше лечебных отваров, чем он умел приготовлять. Его не сравнить с вашими мандукто. Те мудры и умеют вести за собой. А этот стар и глуп. Скоро он умрет, и парень-без-имени займет его место.
– А разве не правда, что Фракен умеет читать будущее по совиным шарикам?
– Кое-кто верит в это. А я думаю, какая польза в шкурке и костях мышей. Я и без них предскажу будущее.
– А ты умеешь?
– И тебя научу. Херилак не сказал, но знай: Нивот оставит ваш саммад еще до рассвета.
– Да хранит тебя Кадайр. – В широко открытых глазах Малаген отражалось пламя костра. – Ты ведь не была здесь, ничего не слышала – Нивот только что забрал свой шатер.
Громко расхохотавшись, Меррис хлопнула себя по бедру.
– Я знала об этом. Нужно было только немного пошевелить мозгами. Раз мы идем искать Керрика, значит можем найти и Армун, убежавшую к нему из саммада. Она тогда ударила Нивота кулаком по лицу и сломала ему переносицу, потому у него такой кривой нос. И он вовсе не горит желанием встретиться с ней.
Было бы неплохо увидеть его спину.
– Значит, ты все знаешь о саммадах? А мне расскажешь?
– Я знаю не все, но достаточно.
– Ты поставишь здесь шатер?
– Не сегодня. Все собрано, уложено на травоис и готово к отбытию.
– Тогда иди спать в мой шатер.
– Нет, это шатер твоего охотника Невасфара. А в шатре должна жить только одна женщина. Лягу у костра. Не впервой.
К утру костер угас, угли остыли, но ночь была теплой. Меррис лежала, завернувшись в шкуры, и смотрела, как утренняя звезда тает в розовой полоске над океаном.
Она уже поднялась и привязала шесты травоиса, когда из шатров начали вылезать остальные.
– Эй, Херилак, будете спать до полудня, далеко не уйдете, – сказала она, едва саммадар вышел из шатра и стал принюхиваться.
Тот нахмурился.
– Твой язык зол с самого утра, Меррис.
– Мой язык говорит правду, великий саммадар.
Правда, что Фракен пойдет с нами? Прежде он не любил Керрика...
– Он тепло любит. И здешней зимы боится.
– Понимаю. Далеко ли пойдем?
– Сегодня дойдем до речушки, возле которой уже стояли. А если ты спрашиваешь, далеко ли придется уйти, чтобы отыскать Керрика, – отвечу: пройдем столько, сколько потребуется.
– К городу мургу?
– Если придется. Я чувствую – он где-то там.
– Я уже много дней не ходил туда, – сказал Керрик, стараясь казаться спокойным.
– Это неважно, – ответила Армун. – Ты – охотник, а охотник волен идти, куда вздумается. Ходи туда хоть каждый день. Но Арнхвит останется со мной.
Усевшись в тени раскидистого дуба, Керрик смотрел через поляну на воду.
Остров оказался великолепным. Оба шатра надежно скрывали деревья. Охота была отменной. За пресной водой не нужно было даже ходить. Утки: рыбу хоть рукой бери. Ягодами остров прямо усыпан. Армун и Даррас ходили за грибами и корешками и всегда возвращались с полными корзинами. Все чувствовали себя хорошо, малышка подрастала. Даже привычно ворчавший Ортнар как будто поздоровел. Счастью Армун мешал только Надаске', и она не собиралась мириться с его присутствием. Почему-то кроме Армун его никто и не видел. Для нее он был словно болячка, с которой она все время срывала корочку.
– Он же не причинит мальчишке вреда, – уже в который раз объяснял Керрик. – Арнхвит же сам хочет.
Керрик смотрел на сына. Всякий раз, когда родители ссорились, тот убегал к Харлу. Проследив за направлением его взгляда, Армун постаралась взять себя в руки.
– Ты думай о том, чего я хочу, а не он. Вырастет каким-нибудь не таким: наполовину тану, наполовину мараг. Как...
– Как я, – с грустью закончил Керрик. – Ни то ни се.
– Я вовсе не это хотела сказать... а может быть, именно это. Ты же сам говоришь, что и мараг из тебя не вышел, и охотника не получилось. Прошу тебя, пусть хотя бы он вырастет охотником.
– Он и так будет великим охотником – ведь его воспитывали не мургу, как меня. Не бойся. Но уметь с ними говорить, уметь понимать их – это же так важно! Мы с ними живем под одним небом, и среди тану лишь я знаю пути мургу. Когда он вырастет, нас будет двое, умеющих разговаривать с ними.
Керрик видел, что ему не убедить жену. Однако он снова и снова пытался это сделать, чтобы она наконец поняла: несчастный самец не должен быть преградой между ними. Но она не хотела его понять – или же не могла.
Взяв хесотсан, он встал.
– Пойду поговорю с Надаске', вернусь до темноты. – Армун резко повернулась к нему. – Арнхвит пойдет со мной. И не спорь.
Он повернулся и торопливо отошел от костра, чтобы не слышать ее возражений.
– Возьмем с собой Харла, – радостно проговорил Арнхвит, потрясая своим копьецом.
– Что скажешь, Харл?
– Вы рыбачить или охотиться?
– Как получится. Но сначала поговорим с Надаске'.
– Да вы ж не говорите, трясетесь и булькаете, – еле сдерживая раздражение, сказал юноша. – Без вас поохочусь.
Керрик посмотрел вслед Харлу. С каждым днем парень все больше становился охотником. И чересчур верил горестным откровениям Ортнара. Надо бы ему поменьше слушать калеку.
Здесь хорошо, безопасно и сытно, но как-то нерадостно. Керрик чувствовал себя виноватым, но ничего не мог поделать с собой. Как там Надаске'? Керрик так давно не видел его.
На небо медленно наползали тучи, в воздухе запахло грозой. На севере скоро начнут падать листья, закружатся первые снежинки. Здесь же только ночи станут прохладнее – и больше ничего не изменится.
Тропа спускалась к болоту. Местами оно было глубоким – и Керрику пришлось нести Арнхвита на плечах. Через маленький пролив они переплыли к другому острову. Арнхвит пронзительно выкрикнул призыв слушать говорящего, и Надаске' появился из своего убежища. В его движениях была радость от предвкушаемого разговора.
– Тому, кто слышит лишь голоса волн, речи друзей кажутся песнями.
– А что это – песня? – спросил Арнхвит, повторяя движения Надаске'.
Керрик начал объяснять, но умолк: он взял сюда Арнхвита, чтобы тот учился и слушал, и не нужно ему мешать.
– Значит, ты никогда не слыхал песен? Должно быть, я еще не пел при тебе. Вот эту любил петь Эсетта.
И, взволнованный воспоминаниями, самец запел хриплым голосом:
Молодым я иду на пляж -
И возвращаюсь.
И второй раз иду, уже постарев,
Вернусь ли?
Но в третий раз...
Надаске' внезапно умолк и невидящим взором уставился на воду, погрузившись в воспоминания.
Керрику уже приходилось слышать эту песню в ханане, где были заточены самцы. Тогда он ее не понял.
Но теперь он знал, как на пляжи приходит смерть.
– Там что – плавают и тонут? – спросил Арнхвит, подметивший тоску в песне, но не понявший ее причины.
Надаске' быстро взглянул на мальчика и промолчал.
– Ты сыт? – спросил Керрик. – Если тебе надоела рыба, я принесу мяса... – и умолк, осознав, что самец не слышит его.
Арнхвит подбежал к Надаске' и дернул его за один из больших пальцев.
– Ты не допоешь песню?
Опустив голову, Надаске' промолвил:
– Это очень грустная песня... Не надо было мне начинать ее. Высвободив палец из ладошки мальчика, иилане' посмотрел на Керрика. – С тех пор как я здесь поселился, чувство это все растет. Что со мной будет? Почему я здесь оказался?
Тоска мешала ему говорить, но смысл был понятен.
– Ты здесь потому, что мы с тобой эфенселе и я привел тебя сюда, встревоженно ответил Керрик. – Не мог же я бросить тебя одного.
– Может быть, так было бы лучше. И я бы умер вслед за Имехеи. Два это что-то, а один – ничто.
– Но мы-то здесь, Надаске'. И мы трое – эфенбуру. Арнхвита нужно многому научить, и это можешь сделать только ты.
Надаске' шевельнулся и задумался над этими словами. Когда он заговорил, в его словах и жестах уже не было печали.
– Верно говоришь. Правда, эфенбуру очень маленькое, нас только трое, но это во сто крат лучше одиночества. Придется подумать и припомнить другую песню, повеселее. Должна быть и такая.
И он задвигался всем телом, вспоминая забытые слова...
Глава тринадцатая
Efendasi'esekeistaa
belekefeneleiaa, deenke'deedasorog
beleksorop eedeninsu.
Дух Жизни, Эфенелейаа, есть
Высшая эйстаа Города Жизни,
И мы его обитательницы.
Неторопливо шагая среди деревьев по залитой солнцем тропке, Энге наслаждалась покоем. Тяжелые испытания, перенесенные ею, ушли в прошлое, оставив воспоминания о жестокости и смерти. Настоящее было теплым и светлым, и будущее казалось лучезарным. И когда она вошла на амбесид, чувства эти отражались в ее походке и в движениях тела, И все, кто там был, обрадованно зашевелились.
– Разделяем твои мысли, Энге, – скачала Сатсат. – Мы видим, что они просто прекрасны.
– Не прекрасны, а просты. И пусть они согреют вас, как меня согрело солнце. Поглядев на город, я поняла, как далеко мы ушли. Подумайте – и разделите мою радость. Первой была Угуненапса, и она была в одиночестве. Она творила – и восемь принципов ее преобразили мир. Потом пришло время, когда иилане' поверили ее слову, но мало их было, и они потерпели за свою веру. Многие из наших сестер умерли. Были дни, когда всем нам казалось, что смерть неизбежна. Но вера в Угуненапсу не оставляла нас, и теперь мы живем в мире, созданном нашей верой
Прекрасен наш город, и мы трудимся в ладу и согласии, а те, кто добивался нашей смерти, остались далеко и не ведают о нашем существовании. И собравшись здесь этим утром, чтобы утвердить нашу веру, мы видим: все вокруг доказывает ее истинность. Между пальцами Угуненапсы обрели мы здесь мир и покой.