Тем же правилом обитатели пансионата лишены возможности завести себе даже певчую птичку. Мы с мистером Вергилием утверждаем, что постояльцы всех возрастных категорий, преклонной особенно, нуждаются в общении с живым существом, которое они смогут любить и окружить заботой. Вокруг столько бездомных животных, тоскующих по хозяину, и мы уверены, что упразднение вышеупомянутого правила станет благом для обеих сторон, звериной и человеческой.
Акционеры, они же постояльцы пансионата, вправе большинством голосов изменять правила по своему усмотрению. Ставлю вопрос на голосование. Кто не против того, чтобы у соседа проживал маленький зверек, а то и сам не прочь обзавестись котенком?
Несколько человек тотчас вскинули руки. Постепенно к ним присоединились и другие.
– Хорошо. Тогда обсудим… – начал Бад, но его перебила дама в третьем ряду:
– А как насчет кролика? Он не лает, и его можно приучить к лотку.
Зал откликнулся одобрительным гулом.
– А если завести хорька? – крикнул кто-то из задних рядов. – Я люблю хорьков!
Мистер Меррис простонал и вжался в кресло. По окончании собрания, когда постояльцы встали в очередь погладить Вергилия, директору показалось, что он видит на стене письмена «Мене, текел, фарес». Поражение его было полным и окончательным: через два дня состоялось официальное голосование акционеров, о результатах которого известили правление.
Узнав об этом, Бад посмотрел на Вергилия, который, свернувшись, спал на верхнем ярусе своей новенькой когтеточки.
– Ну вот, старина, ты одержал крупную победу и даже не ведаешь о том.
За полгода в пансионате поселились пять котят и три взрослые кошки, многие постояльцы вступили в «Общество против жестокого обращения с животными» и теперь подыскивали хозяев котятам, кроликам, хорьку и совенку.
До чего же было приятно, проходя по коридорам, слышать радостный птичий щебет, доносившийся из квартир. Мистер Меррис был вынужден признать, что вечерние трапезы стали гораздо оживленнее – постояльцы показывали друг другу фото своих питомцев и делились историями об их забавных проделках. Он и сам стал брать с собою на работу свою таксу Винни.
Через месяц Бад перебрался в просторную квартиру на первом этаже, где имелось большое окно для Вергилия. Позже он сказал Руфи:
– Ты не представляешь, как это важно, возвращаясь домой, видеть в окне поджидающие тебя рыжие уши.
Завещание
Отец позвонил, когда Руфи листала старые номера «Веранды», сокрушаясь отсутствием денег на обновление гостиной.
– Привет, милая.
– Привет, пап. Как дела?
– Знаешь, я тут кое-что меняю в своем завещании и хотел с тобой посоветоваться.
– Папа, я не люблю разговоры на эту тему, они меня расстраивают.
– Я понимаю, милая, но вот какая штука: пусть не завтра, однако это случится, и я должен пристроить Вергилия.
– Ах вон что.
– Я хотел узнать, ты не очень обидишься, если его заберет Лоис? Она знает, что я составляю бумагу, и просила завещать кота ей. Мы с ней соседи, и она его очень любит. Но если ты против, я запишу, что кота оставляю дочери.
– Нет-нет, все в порядке, папа. Раз уж хочет, пусть забирает его.
– Ну вот и хорошо. Я думаю, ему лучше остаться здесь, в привычной обстановке. И он любит Лоис. Славно. Она обрадуется.
– Это все?
– Нет, еще кое-что. Помнишь, я говорил о сюрпризе, который ты получишь после моей смерти?
– Ну?
– Я решил не оттягивать и передать его тебе прямо сейчас.
– О господи! А что это?
– Ты готова?
– Да.
– Это мамина коллекция лягушек. Ты, наверное, думала, что при переезде ее выбросили, но я сберег ее для тебя. В ней больше двухсот статуэток. Я отдал их на хранение, а теперь перешлю тебе. Ну что? Сюрприз удался?
– Нет слов.
После разговора Руфи почувствовала некоторое облегчение. Если что, она бы, конечно, забрала Вергилия, но с Лоис ему и впрямь будет лучше. Кстати, кто такая эта Лоис? И откуда она знает о завещании? Руфи оглядела комнату. Конечно, очень мило получить наследство, но где же, черт возьми, разместить двести лягушачьих статуэток?
Звонок Эвелин
Руфи села в машину и сразу протерла руки антисептиком, который держала в бардачке. Потом глянула на себя в автомобильное зеркало и вздохнула. Ну так и знала. С одной стороны волосы обрезаны короче, чем с другой. Мало того, что Мими сделала кошмарную стрижку, так еще наверняка заразила гриппом. Прямо в канун Рождества. О том, что она больна, парикмахерша сообщила не раньше, чем Руфи положила голову на край раковины, а волосы ее были намочены и намылены шампунем. Лишь тогда Мими закашлялась и сказала:
– Вы уж извините, я гриппую, но все равно вышла на работу. Не люблю огорчать своих клиенток.
Весь следующий час Руфи старалась не дышать.
Подъезжая к дому, она помахала рукой маленькой армии садовников Марты Ли, вешавших рождественские гирлянды и сгребавших граблями палую листву.
У телефона в прихожей мигал огонек, извещая о принятом сообщении. Руфи нажала кнопку. Дочь Каролина уведомляла, что, к ее огромному сожалению, не сможет приехать на Рождество. Почему – не сказала. Да это и не важно. Суть в том, что Рождество Руфи опять встретит вдвоем с отцом. В прошлом году на День благодарения она ездила к Каролине в Вашингтон. Любые ее попытки помочь в готовке и даже мытье посуды тотчас пресекались: «Не надо, мама, не надо. Поди сядь в гостиной и отдыхай».
С сыном Ричардом другая история. В нем напрочь отсутствовала предпринимательская жилка, что когда-то огорчало Брукса, надеявшегося на участие сына в семейном бизнесе. Но Ричард выбрал иной жизненный путь. Вместе со своей подругой Дотси он жил в доме без всяких современных удобств вроде электричества, водопровода и канализации на юге Орегона. Эта пара вегетарианцев и заядлых велосипедистов сама выращивала капусту.
Прошлым летом Руфи приехала к ним на их маленькую ферму и чуть не умерла с голоду. Она очень любила сына, и Дотси была милой, но капуста не ее продукт. К концу недели Руфи была готова убить за чизбургер.
Однако Ричард и Дотси были совершенно счастливы. А Каролина, обитавшая в самой гуще светской жизни Вашингтона, была не просто счастлива, но головокружительно счастлива. Каждый по-своему, дети чувствовали себя прекрасно. Похоже, одна Руфи отчаянно барахталась в жизненных водах.
Последнее время появлялась мысль, что, вероятно, ее ощущение своей бесполезности никак не связано с детьми. Наверное, следовало что-нибудь предпринять, а не торчать дома и по наезженной колее скользить к финалу. Господи, как же так вышло, если на заре жизни было столько всяких надежд и амбиций? Руфи поднялась в спальню, улеглась в постель и стала дожидаться гриппозной атаки.
Через пару часов, когда она уже собралась восстать из дремы, затренькал телефон. Из Бирмингема звонила Эвелин Коуч.
– Привет! Как дела?
– Меня скверно постригли, и я валяюсь в постели. Как ты?
– Скучаю.
– Знаешь, я тоже. До того скучаю, что себе наскучила.
– Я вот чего думаю: ты скучаешь, я скучаю. Так, может, маленько развеемся?
– Охотно. Только в рамках закона.
Эвелин рассмеялась.
– Принято. Может, на выходные приедешь в Бирмингем? Я хочу кое-что с тобой обсудить.
– С превеликой радостью, только не гляди на мою стрижку.
– Обещаю. Скинь эсэмэску с временем прилета.
Звонок Эвелин был как нельзя кстати. Появившаяся цель улучшила самочувствие. Вместе им всегда хорошо.
Интересно, что такое хочет обсудить Эвелин? Может, очередное путешествие? В мае они съездили на Гавайи, и это был настоящий кайф. Пока плыли на корабле, взяли уроки гавайского танца хула. Кто бы мог подумать, что Эвелин в ее возрасте способна так вилять бедрами? В ответ на похвалу она рассмеялась и сказала: «Я, дорогуша, еще не такое могу».
Как было хорошо хоть на время уехать подальше от Марты Ли! Одним вечером они, потягивая «пина коладу», сидели на палубе возле бассейна, и Руфи вдруг осенила мысль.
– Знаешь, Эвелин, а ведь ты моя Нинни Тредгуд.
– В смысле?
– Мне было очень паршиво, но позвонила ты, и вот я беззаботно плыву по синему океану.
– Если б не Нинни, я бы никогда не встретилась с тобой и твоим отцом. И с Вергилием. – Эвелин подняла бокал. – Давай выпьем за нее.
– Ура! За тебя, Нинни, где бы ты ни была!
Гавайский оркестр энергично заиграл «Изящные длани хулы».
– Не желаешь попробовать? – спросила Эвелин, махнув рукой в сторону танцплощадки.
– А давай! Живем-то один раз, верно?
– Верно. Или два, если повезет.
На танцплощадке они пустились в только что освоенный ими танец и не слышали, как за соседним столиком некий Морри негромко сказал жене:
– Ирма, ты глянь на эту пару. Толстушка-то до чего пластична!
Время вышло
Иджи вечно грозилась приехать в Мэриленд погостить у Бада с Пегги, но так и не собралась. После смерти Джулиана ей пришлось одной управляться с апельсиновой плантацией и фруктово-медовой лавкой.
А потом еще добавились служебные обязанности. Горожане, привыкшие называть Иджи «начальницей» благодаря ее многолетнему посту за фруктовым прилавком, и впрямь избрали ее мэром Киссимми, первым в его истории градоначальником женского пола. Это стало большим событием, и газета «Майами Геральд» прислала репортера взять у нее интервью. Верная себе, Иджи сфотографировалась с двумя дряхлыми козами, заявив, что это старейшины городского совета.
Все эти годы Бад и Пегги намечали съездить к ней, но за обилием дел в клинике и домашних забот так и не выкроили время. Потом Бад не мог себе этого простить. Иджи воспитала его, оплатила его обучение, всегда и во всем поддерживала. Он и Пегги мечтали, что, уйдя на покой, переберутся во Флориду и купят домик по соседству с Иджи. Вот уж будет здорово! Как в старые добрые времена, вместе станут рыбачить, бродить по лесу… Не сбылось.