[67] была великой интеллектуалкой и мятежницей. Неуправляемая в отношениях с мужчинами, не устрашенная Тауэром, хранившая презрительное молчание перед лицом Тайного совета; упрямый бунтарь, надежный друг и безжалостный враг. Леди, чья любовь к крепкому словцу поражала даже в тот грубый век. Она казалась абсолютным воплощением всех тех ужасающих качеств, которые, согласно распространенному мнению, развивает в женщине ученость. Ее мужу, «великому и славному графу Шрус берскому», домашний мир достался дорогой ценой, поскольку, как заметил Фрэнсис Бэкон, «миледи, графиня Шрусберская, величием превосходила супруга». Можно ли придумать замечание более уничижительное? Перспективы матримониальной кампании мисс Шустер-Слэтт казались довольно печальными: судя по всему, великая женщина должна либо умереть незамужней, либо найти себе мужа, превосходящего ее величием. А это существенно ограничивает выбор великим женщинам, поскольку, хотя мир, безусловно, порождает великих мужчин, обыкновенных и посредственных встречается все же гораздо больше. С другой стороны, великий мужчина может жениться на ком захочет, не ограничивая свой выбор великими женщинами, — напротив, считается желательным и подобающим, чтобы он выбрал женщину без малейшей претензии на незаурядность.
«Хотя, конечно, — напомнила себе Гарриет, — женщина может достичь величия или, по крайней мере, почета, просто будучи прекрасной женой и матерью, как мать Гракхов,[68] в то время как мужчин, прославившихся лишь тем, что они прекрасные мужья и отцы, можно пересчитать по пальцам одной руки. Карл I был злосчастным королем, но примерным семьянином. Однако вряд ли его можно назвать лучшим в мире отцом, и дети не оправдали его ожиданий. Да, быть хорошим отцом либо страшно трудная, либо весьма неблагодарная профессия. За спиной любого великого мужчины стоит великая жена или великая мать — по крайней мере, так говорят. Интересно, за спиной скольких великих женщин отыщутся великие отцы или мужья? Хорошая тема для исследования. Элизабет Баррет?[69] Что ж, у нее был великий муж, но он был велик сам по себе, а не прославился как „мистер Баррет“… Сестры Бронте? Это вряд ли. Королева Елизавета? Ее отец был примечательной личностью, но преданная любовь к дочерям едва ли была определяющей чертой его характера.[70] И она упорно не желала обзаводиться мужем. Королева Виктория? Можно попытаться увидеть великого мужа в бедном Альберте, но герцог Кентский совсем не годится в примерные отцы».[71]
Кто-то прошел по трапезной позади нее, это оказалась мисс Гильярд. Из чистого озорства Гарриет решила вызвать на спор эту несговорчивую даму и изложила ей свою идею исторического исследования.
— Вы забываете о физических достижениях, — сказала мисс Гильярд. — Многие певицы, танцовщицы, пловчихи и чемпионки по теннису всем обязаны своим преданным отцам.
— Но их отцы не знамениты.
— Не знамениты. Мужчины, которые держатся в тени, непопулярны у обоих полов. Я думаю, даже ваши литературные способности не заставят людей оценить их добродетели. Особенно если вы будете выбирать для исследования женщин, выдающихся именно своим интеллектом. Боюсь, это будет очень короткий трактат.
— За неимением материала?
— Именно. Знаете ли вы хоть одного мужчину, который бы искренне восхищался женщиной за ее ум?
— Ну, — сказала Гарриет, — во всяком случае, не много.
— Может быть, вам кажется, что вы знаете одного такого мужчину, — заметила мисс Гильярд с горечью. — Всем нам в тот или иной период жизни так кажется. Но и этот один, возможно, не так прост.
— Очень может быть, — ответила Гарриет. — Кажется, вы не очень высокого мнения о мужчинах, то есть о мужском характере как таковом.
— Да, — согласилась мисс Гильярд, — не очень. Но у них определенно есть талант навязывать свою точку зрения всему обществу. Женщины чувствительны к мужскому неодобрению. Мужчины равнодушны к женскому. Они презирают тех, кто их критикует.
— А вы лично презираете мужскую критику?
— От всей души, — ответила мисс Гильярд. — Но она наносит вред. Посмотрите на университет. Мужчины были так добры, проявляли такое сочувствие к женским колледжам. Но на важные университетские посты женщин не назначают. Это уже ни к чему. Женщины могут работать — в некотором смысле, наша работа вне критики, а мужчины благодушно взирают на то, как мы возимся в своей песочнице.
— Как и подобает примерным отцам, — пробормотала Гарриет.
— Вот именно! — Мисс Гильярд зашлась неприятным смехом.
Здесь что-то личное, подумала Гарриет. Какая-то история. До чего же трудно не ожесточиться из-за личного опыта. Она отправилась в студенческую гостиную и внимательно посмотрела на себя в зеркало. В глазах тьютора по истории мелькнуло нечто, чего она не хотела бы обнаружить в собственном взгляде.
Воскресная вечерняя молитва. Колледж не требовал определенного вероисповедания, но какая-то форма христианской службы считалась необходимой для жизни сообщества. Часовня с витражными окнами, простыми дубовыми панелями и безыскусным алтарем казалась средним арифметическим всех сект и вероучений. Идя в часовню, Гарриет вспомнила, что не видела своей мантии со вчерашнего дня, когда декан отнесла ее в профессорскую. Не желая вторгаться без приглашения в святая святых, она отправилась на поиски мисс Мартин, которая, как выяснилось, забрала обе мантии к себе в комнату. Когда Гарриет надевала мантию, рукав с громким стуком задел ближайший стол.
— Господи, что это? — воскликнула мисс Мартин.
— Мой портсигар, — сказала Гарриет. — Я думала, что потеряла его. Теперь вспоминаю: у меня не было карманов, и я сунула его в рукав. В конце концов, должна же быть польза от этих рукавов.
— Ох, мои под конец триместра превращаются в склад грязных платков. Когда в комоде не остается ни одного чистого, скаут выворачивает рукава моей мантии. Самая обширная коллекция насчитывала двадцать две штуки — правда, у меня тогда неделю был жуткий насморк. Ужасно антисанитарная одежда. А вот ваша шапочка. Капюшон оставьте здесь — потом за ним вернетесь. Что вы сегодня делали? Я вас почти не видела.
И снова Гарриет совсем уже было собралась рассказать о неприятном рисунке — и снова сдержалась. Зачем делать из мухи слона? Зачем думать о такой ерунде? Она пересказала свою беседу с мисс Гильярд.
— О, это ее конек! — воскликнула мисс Мартин. — Ее сервиз, как сказала бы миссис Гэмп.[72] Конечно, мужчины не любят, когда их щелкают по носу, но кто же это любит? По-моему, с их стороны очень благородно было пустить нас в свой драгоценный университет. Столетиями они были здесь хозяевами и повелителями, им нужно время, чтобы свыкнуться с переменами. Да что там, мужчине нужны долгие месяцы, чтобы смириться с новой шляпкой жены! И как раз когда она собирается отдать ее старьевщику, он говорит: «Какая на тебе милая шляпка, где ты ее купила?» А она отвечает: «Дорогой Генри, я купила ее в прошлом году, и ты сказал, что я в ней выгляжу как обезьяна шарманщика». Мой зять каждый раз так делает, и сестра просто сходит с ума от злости.
Они поднялись по ступенькам часовни.
В конце концов все получилось неплохо. Совсем не так, как она ожидала. Конечно, грустно сознавать, что она выросла из дружбы с Мэри Стоукс, и немного утомительно, что сама Мэри этого не понимает. Гарриет давно заметила, что не может лучше относиться к людям только потому, что он заболели или умерли, — или потому, что когда-то они очень ей нравились. Некоторые счастливцы проходят по жизни, так и не сделав подобного открытия, это обычно называется «душевность». Но все же есть старые друзья, которых приятно было повидать, — декан, например, или Фиби Такер. И все удивительно хорошо к ней отнеслись. Конечно, некоторые любопытствовали и задавали глупые вопросы про «этого Уимзи», но явно не со зла. За исключением мисс Гильярд, но в ней всегда было что-то немного извращенное, неуютное.
Пока машина ехала по Чилтерн-Хиллс, Гарриет, улыбаясь, вспоминала свой прощальный разговор с деканом и казначеем.
— Напишите нам поскорее новую книгу! И помните, что, если в Шрусбери произойдет преступление, мы позовем вас его расследовать.
— Хорошо, — сказала Гарриет, — телеграфируйте, когда найдете в кладовой изуродованный труп. И пусть мисс Бартон хорошенечко полюбуется останками, чтобы она меньше протестовала, когда преступница понесет наказание.
А что, если они правда найдут труп в кладовой? То-то удивятся. Колледж гордился тем, что в нем никогда не случалось ничего дурного. Самое страшное, что может здесь произойти, — это если какая-то студентка «собьется с пути». Вся профессорская впала в транс от того, что привратник присвоил парочку посылок. Благослови их бог, как они освежающе невинны, как успокоительно знать, что они бродят под древними буками и размышляют об ὄν καὶ μὴ ὄν[73] и о финансах времен королевы Елизаветы.
«Я сломала лед, — думала Гарриет, — и вода оказалась не такой уж холодной. Буду возвращаться иногда. Буду возвращаться».
Для ланча она выбрала приятный паб и с аппетитом поела. Потом вспомнила, что портсигар так и лежит в рукаве мантии. Мантия была здесь же — Гарриет принесла ее с собой, перекинув через руку, оставалось только взять из рукава портсигар. Оттуда выпал листок — обычный листок писчей бумаги, сложенный вчетверо. Нахмурившись от неприятного воспоминания, она развернула его.
На нем были наклеены буквы, явно вырезанные из заголовков газет:
Вот черт! И ты, Оксфорд?
Несколько мгновений она сидела неподвижно. Потом зажгла спичку и поднесла ее к листку. Он тут же занялся огнем, и ей пришлось бросить его на тарелку. Но даже тогда серые буквы проступали на потрескивающем черном фоне, пока Гарриет ложкой не растерла их в пыль.