Он уже пробовал постоять в сторонке. «Я двадцать лет пытался убежать от себя — это невозможно». Он больше не верит, что Эфиоп может переменить кожу на шкуру носорога.[260] Даже за те пять лет, что они были знакомы, Гарриет успела увидеть, как с него слой за слоем слезает защитная оболочка — и открывается голая правда.
Вот, значит, зачем она ему нужна. Странным образом, непостижимым для себя самой (и для него, наверное, тоже), она одолела его защитные заграждения. Возможно, увидев ее в житейской западне, он сам решил покинуть свое укрытие и поспешить на помощь. А быть может, глядя на ее беду, он испугался, что подобное может произойти и с ним, если он не выберется из капкана собственной души.
Но при всем том он готов был позволить ей сбежать обратно, за ограду собственных предрассудков, только вот — все-таки он был последователен — побег должна была устроить она сама, освобождение сулила работа. По сути дела, он предлагал ей выбор: он или Уилфрид. И он в самом деле понимал, что у нее есть отдушина, которой он лишен.
Вот почему, подумала Гарриет, он так озабочен собственной ролью в этой комедии. Его нужды — как он это видел — норовили стать между ней и ее законным путем к освобождению. Эти нужды приносили ей трудности, которых он не мог облегчить, — потому что она упорно отказывалась разделить их с ним. Нет, в нем, в отличие от племянника, не было ни капли этого «увидел, победил». Глупый маленький эгоист, думала Гарриет, что ж он не оставит дядю в покое?
Ведь совершенно ясно, что Питер просто-напросто по-человечески завидует племяннику. Не его отношениям с Гарриет, разумеется (это было бы пошло и смешно), но тому беззаботному эгоизму молодости, благодаря которому эти отношения и сложились.
Хотя Питер, конечно, прав. Легче всего было объяснить несдержанность лорда Сент-Джорджа особыми отношениями Питера и Гарриет — тогда бы все встало на свои места. А так вышло очень неловко. Легко сказать: «Ну да, я его немного знаю, навещала в лазарете после аварии». Не беда, если мисс Гильярд решит, что с Гарриет, при ее репутации, каждый может позволить себе вольности. Плохо другое: в каком свете предстает Питер. Получается, что после пяти лет терпения и дружбы он может лишь стоять и смотреть, как собственный племянник выставляет его на посмешище перед всем колледжем. Но иначе ей пришлось бы притворяться. В общем, благодаря ей он оказался в идиотском положении — некрасиво получилось, признала она.
Так она и заснула, отрешившись от себя и мучась мыслями о ближнем. Что доказывает: даже второсортная поэзия имеет практическую пользу.
Вечером следующего дня произошло странное, зловещее событие.
Гарриет ушла ужинать в Сомервиль: встретиться с подругой и неким известным специалистом по средневикторианскому периоду, с которым она надеялась проконсультироваться по поводу Ле Фаню. Она сидела в комнате у подруги в компании дюжины человек и слушала специалиста, как вдруг зазвонил телефон.
— Мисс Вэйн, это вас. Звонят из Шрусбери, — сказала хозяйка.
Гарриет извинилась перед почтенным гостем и вышла в маленькую приемную, где стоял телефон. Голос в трубке она не узнала.
— Это мисс Вэйн?
— Да, а кто это?
— Я звоню из Шрусбери. Не могли бы вы поскорее прийти? У нас опять неприятности.
— Боже мой! Что случилось? И кто это говорит?
— Я звоню по поручению ректора. Не могли бы вы?..
— Это мисс Парсонс?
— Нет, мисс. Это горничная доктора Баринг.
— Но что случилось?
— Не знаю, мисс. Ректор просто велела вам позвонить и попросить прийти как можно скорее.
— Хорошо. Буду минут через десять — пятнадцать. Машины у меня нет. Приду около одиннадцати.
— Хорошо, мисс. Спасибо вам.
Их разъединили. Гарриет отозвала подругу, объяснила, что должна уйти, торопливо со всеми попрощалась и поспешила к себе в колледж.
Она уже пересекла Садовый двор и шла между Старой трапезной и Мейтландовскими зданиями, когда в памяти ее ни с того ни с сего всплыл один эпизод. Она вспомнила, как однажды в разговоре Питер заметил: «Героини триллеров заслуживают своей печальной участи. Когда таинственный голос в трубке сообщает, что звонит из Скотленд-Ярда, им в голову не приходит перезвонить и проверить. Что ж удивляться, когда их похищают».
Она знала, что в Сомервиле есть общественная телефонная будка — пожалуй, можно позвонить оттуда. Она зашла туда, убедилась, что автомат работает и подключен к центральной станции, набрала номер Шрусбери и, когда ее соединили, попросила перенаправить звонок на номер ректора.
Ей ответил не тот голос, который говорил до того.
— Это горничная доктора Баринг?
— Да, мадам. А кто это?
«Мадам» — а тот, другой голос называл ее «мисс». Теперь-то понятно, откуда в ней эта безотчетная тревога. Гарриет смутно помнила, что горничная ректора говорила «мадам».
— Это мисс Гарриет Вэйн, я звоню из Сомервиля. Это вы мне сейчас звонили?
— Нет, мадам.
— Мне только что позвонили, сказали, что от ректора. Это не могла быть кухарка или кто-нибудь еще в вашем здании?
— По-моему, отсюда никто не звонил, мадам.
Это какая-то ошибка. Наверное, ректор была не у себя, когда попросила позвонить, а дальше то ли Гарриет не поняла звонившую служанку, то ли служанка не поняла Гарриет.
— Можно мне поговорить с ректором?
— Ректора нет в колледже, мадам. Она ушла в театр с мисс Мартин. Должны вернуться с минуты на минуту.
— О, спасибо. Не важно. Тут какая-то ошибка. Не могли бы вы снова связать меня с привратницкой?
Услышав в трубке голос Паджетта, она попросила соединить ее с мисс Эдвардс и, дожидаясь соединения, быстро размышляла.
Судя по всему, это был ложный вызов. Но кому и зачем это было нужно? Что такого случилось бы, если бы она сразу же пошла в Шрусбери? Поскольку она была без машины, то вошла бы через боковую калитку, затем пошла бы сквозь заросли профессорского сада — этой дорогой ходили, возвращаясь по ночам…
— Мисс Эдвардс нет в комнате, мисс Вэйн.
— А скауты все, наверное, уже легли?
— Да, мисс. Попросить Паджетта ее поискать?
— Нет, не могли бы вы позвать мисс Лидгейт?
Снова затишье. Что, и мисс Лидгейт тоже нет в комнате? Всех донов, на кого можно положиться, нет в комнате? Мисс Лидгейт и в самом деле не было — и тут до Гарриет дошло, что они с мисс Эдвардс прилежно патрулируют колледж. Зато Паджетт был на месте. Она, как могла, изложила ему суть дела.
— Очень хорошо, мисс. — Голос Паджетта успокаивал. — Да, мисс, я оставлю миссис Паджетт в привратницкой. А сам пойду к калитке и все проверю. Не беспокойтесь, мисс. Если кто-нибудь ждет вас в засаде, ему же хуже, мисс. Нет, никаких неприятностей у нас пока что не было, мисс, но если кто-нибудь ждет вас в засаде, вот у него-то будут неприятности. Положитесь на меня, мисс.
— Да, Паджетт, только не поднимайте шума. Проберитесь в сад и проверьте, не ошивается ли там кто, — но так, чтобы вас не заметили. Если на меня нападут, когда я буду возвращаться, вы успеете прийти на выручку, но если не нападут — держитесь в тени.
— Хорошо, мисс.
Гарриет повесила трубку и вышла из телефонной будки. В холле горел тусклый свет. Она взглянула на часы. Без семи одиннадцать. Она опоздает. Впрочем, противник, если он и в самом деле готовит нападение, ее дождется. Она догадывалась, где будет засада. Никто не станет поднимать суматоху у стен лазарета или под окнами ректора — могут услышать. И вообще с той стороны никто не станет прятаться. Единственное удобное место для засады — заросли в профессорском саду, прямо за калиткой, справа от дорожки.
Что ж, к нападению Гарриет готова — и это уже преимущество, к тому же Паджетт будет неподалеку. И все равно остаются те мерзкие секунды, когда придется повернуться спиной к колледжу и запереть калитку изнутри. Гарриет вспомнила хлебный нож в животе чучела и содрогнулась.
Если что-нибудь пойдет не так и ее убьют — звучит мелодраматично, но мало ли чего ждать от помешанной, — что скажет Питер? Наверное, раз такое дело, лучше заранее перед ним извиниться. Она обнаружила в будке чей-то блокнот, вырвала из него листок, достала карандаш, написала коротенькую записку, свернула ее, подписала и убрала в сумку. Если что-нибудь случится, записку найдут.
Привратник Сомервиля выпустил ее на Вудсток-роуд. Она выбрала самый короткий маршрут: мимо церкви Сент-Джайлс, по Блэкболл-роуд, затем свернуть на Музеум-роуд, затем на Саут-паркс-роуд, затем на Мэнсфилд-роуд. Шла Гарриет быстро, чуть ли не бежала. Наконец, свернув на Джоветт-уок, она замедлила шаг. Надо было перевести дух и собраться с мыслями.
Она вышла на Сент-Кросс-роуд, дошла до калитки и отыскала ключ. Сердце ее бешено колотилось.
И тут вся мелодрама обернулась комедией. За спиной у нее затормозил «остин», сидевшая за рулем декан высадила ректора и поехала парковаться к Торговому входу, а ректор любезно обратилась к Гарриет:
— Здравствуйте, мисс Вэйн. Как удачно, теперь мне не придется искать ключ. Вы хорошо провели вечер? Мы с деканом решили немного развлечься. Вдруг подумали после ужина, а почему бы…
И она двинулась вверх по дорожке, дружелюбно рассказывая Гарриет о спектакле. Гарриет рассталась с ней у ректорской калитки, отклонив приглашение выпить кофе с сэндвичами. Ей показалось, или в зарослях и впрямь что-то кралось? Как бы то ни было, случай был упущен. Гарриет думала сыграть роль приманки, но не успела вовремя поставить ловушку, и ректор по неведению своему все испортила.
Гарриет направилась в профессорский сад, включила фонарик и огляделась. Сад был пуст. Внезапно она почувствовала себя непроходимой идиоткой. И все же у того телефонного звонка должно быть какое-то объяснение.
Она пошла в привратницкую и в Новом дворе встретила Паджетта.
— А, это вы, — тихонько сказал Паджетт. — Она была тут как тут, мисс. — Он помахивал правой рукой в такт ходьбе, и, заметила Гарриет, в руке у него было что-то подозрительно похожее на дубинку. — Сидела тут на скамейке, за лавровыми кустами, прям у калитки. Я подкрался потихонечку, как бывало в ночной разведке, мисс, ну и притаился в кустах. Она бровью не повела, мисс. Но как вы с доктором Баринг вошли в калитку, тут же как вскочит — и наутек.