Где-то неподалёку лает пёс. Вслед за ним вступают другие. Хором гавкают собаки большие, маленькие и спустя мгновенье, против устава, подключаются овчарки зоны. Точно колокола в маленьком европейском городке, по Острогу разливается эхо собачьей переклички. Прислушиваясь к нему, Козлов взглядом отпускает Фортова в ресторан, а сам решает покурить.
Осмотревшись, Александр замечает теперь, что улица коротка. Выбежав из-за покосившейся избы, худая дворняга, которая, вероятно, и стала причиной собачьей переклички, с трудом перебирает лапами и несёт в зубах яркого попугая. Глядя на собаку, Александр отчётливо испытывает не присущее ему чувство тревоги. Впервые за последние месяцы страх будущего, который, казалось бы, со временем стал проходить, вновь захватывает его. Мысль, что жена уже никогда не вернётся, корявыми пальцами вцепляется в рёбра.
«Что же это выходит? — пытаясь успокоиться, думает Козлов. — Если я, здоровый мужик, так боюсь будущего, что же тогда творилось в головах этих детей? Не в этом ли причина? Как они вообще выживают здесь, если тюрьма Острожского детского дома, вероятнее всего, лучшее, что когда-либо с ними случится? Как справляются с этой повседневностью, если впереди маячит одна неизвестность? Нужно ли удивляться, что они, слабые и беззащитные, сводят счёты с жизнью, если даже я время от времени поглядываю на дверную ручку и ремень?»
Выбросив окурок, Александр заходит внутрь. Заполненную столичными журналистами «Бастилию» не узнать. Даже вчера ночью она была другой. Теперь ресторан напоминает какой-нибудь модный московский бар, что прикидывается нарочито провинциальным. Людей здесь до того много, что Козлов не сразу находит Льва.
— Неплохо, правда?! — протирая руки антисептиком, с улыбкой произносит Фортов. — Я вам так скажу, Александр Александрович, пока вас тут не было, я провёл пускай и поверхностный, но всё же анализ и скажу со всей ответственностью, что здесь есть чем поживиться. Я бы лично для начала присунул бы вон той вот!
— Что ты заказал, Фортов?
— Я заказал борщ и котлету по-киевски, Александр Александрович.
Сев против коллеги, Козлов открывает меню, но, прежде чем заглянуть в него, ещё раз оглядывается по сторонам. Небывалый для этих мест ажиотаж. Все столики заняты. Разглядывая ветрозащиты микрофонов, Козлов понимает, что слева от него обедают представители либеральных и относительно либеральных телеканалов, а справа федералы. Посреди зала, судя по всему, восседает братия пишущая. Александр поочерёдно прислушивается ко всем столам.
— Вот говорят, что мы живём в эпоху постправды, — вступает один из репортёров, — но лично я твёрдо убеждён, что мы живём в эпоху правды, просто в действительности она больше никому не нужна! Себестоимость правды стала слишком высока! К чему снаряжать многомесячные расследования, если уже завтра будет новый инфоповод?
Попросив ровно то же, что и Фортов, Александр добавляет к заказу графин водки и, когда официант наполняет первую рюмку, уже было собирается выпить, но в этот момент к следователям подсаживается незнакомая девушка.
— Агата! — протянув руку, представляется она.
Лев руку с удовольствием пожимает, а Козлов нет. Фортову девушка нравится, а Александру не до неё. Меньше всего ему хочется обсуждать оперативную работу с журналисткой.
— В рабочее время выпиваете?
— Ты кто такая вообще? — спокойно, но чтобы сразу обозначить дистанцию, спрашивает Козлов.
Девушка не смущается, улыбается и молча показывает пресс-карту:
— Расскажете мне что-нибудь, а?
— А нам тебе нечего пока рассказывать, — поднеся рюмку к губам, отвечает Александр.
— А какие версии отрабатываются?
— Все версии отрабатываются…
— Но ведь уже есть приоритетные, правда?
— У нас нет, а у тебя?
Агата улыбается ещё шире.
— Не знаю, — вновь заговаривает она, — у меня нет версий. Я много о чём писала, но с таким сталкиваюсь впервые. Меня эта ситуация удивляет, наверное, не меньше вашего. Я присяду?
— Давай! — с радостью отвечает Фортов.
— А вас не удивляет?
— Удивляет ли меня то, что этот охламон позволил тебе присесть?
— Нет, что до сих пор нет версий.
— Нет, не удивляет.
— Да-да, я понимаю, профессиональный бронежилет. Вас сложно удивить. И всё же — это ведь так интересно! Почему ребята пошли на это? Они ведь жизнеустойчивы. Каждый день дерутся, пьют, курят. Я делала материал о девочках из детского дома в Калуге, которых заставляли танцевать в стриптиз-баре, и они не кончали с собой. Вы наверняка знаете, что в Челябинске мужчина приезжал в приют, брал ребят якобы на рыбалку, насиловал их, и они молчали, но не кончали с собой. Это всего несколько примеров, а тут…
— Ты будешь что-нибудь заказывать? А то мы едим, а ты нет…
— Нет-нет, спасибо, я уже пообедала с коллегами…
— Ну тогда…
— Всё-таки не хотите со мной говорить?
— Послушай, Агата, или как там тебя, нам и правда пока нечего тебе рассказать. Мы только начинаем знакомиться с делом…
— Но ведь местные следователи работают над ним уже месяц, верно?
— Можешь смело написать, что местные следователи пока ничего не нашли…
— А вы найдёте?
— А мы обязательно найдём!
— И расскажете мне?
— И расскажем всем.
Козлов наконец опрокидывает рюмку, которую всё это время держал в руке. За столом вновь повисает тишина. В руках тотчас появляются спасительные телефоны. Хмурые брови, серьёзный вид. Свет в «Бастилии» тусклый, поэтому экраны теперь освещают провалившиеся в тёмное лица. Агата ещё некоторое время сидит тут молча непрошеной гостьей, а потом вдруг резко встаёт и, ничего не сказав, уходит.
Пока Александр молча ест, Фортов дурачится с телефоном:
— Siri, почему дети кончают жизнь самоубийством?
— Это интересный вопрос, — отвечает телефон.
— Так почему дети Острога кончают жизнь самоубийством, Siri?
— Возможно, вам стоит поговорить с кем-нибудь из службы психологической помощи населению, — всё так же спокойно и невозмутимо отвечает персональный помощник.
Лев смеётся, и строгим взглядом Козлов приказывает ему прекратить.
После обеда в душный кабинет вызывают директрису Острожского детского дома. Облачённая, как в песне Ларисы Долиной «Я надену всё лучшее сразу», посягающая на стиль, женщина эта ведёт себя нарочито дерзко. По всему видно, что следователей она больше не боится.
— Все эти вопросы мне уже задавали!
— Не мы. Быть может, у вас есть желание что-нибудь добавить?
— Нет, я уже всё сказала. Если у вас закончилась фантазия — я бы пошла работать. В отличие от вас, мне есть чем заняться!
— Людмила Антоновна, — ещё раз заглянув в дело, спрашивает Козлов, — а что лично вы про всё это думаете?
— Я?
— Да, если без ответов на наши глупые, как вы считаете, вопросы. Как вы себе представляете эту историю?
— А вам это правда интересно?
— Конечно!
— Вы не производите впечатление человека, которому можно доверять…
— Моя бывшая жена тоже так говорит. И всё же?
— Я это себе представляю так, что вы ищете совсем не там, где нужно…
— А где нужно, Людмила Антоновна? Направьте нас!
— Вам нужно понять, что дети на всё способны! Вы тут пытаетесь выяснить, не обижали ли мы их, но правда заключается в том, что мы сами боимся этих детей. Вы ищете какие-то примеры насилия, но воспитанники сами бросаются на учителей. Вы и представить не можете, как запуганы мои подчинённые. Они боятся слово сказать этим волчатам. Те, что постарше, могут сразу кинуться и даже ударить! Вам необходимо осознать, что это особенные подростки, часто больные. Это не домашние дети, у них у половины родители — убийцы! У одних насильники, у других алкоголики — это вам не столичная детвора. Вы ищете ответы снаружи, а вам нужно шерстить внутри — это же очевидно!
— Почему очевидно?
— Потому что я вам объясняю: эти дети сложные!
— Что значит «сложные», Людмила Антоновна?
— То и значит! Вы приехали сюда и думаете, что можете что-то про них понять. Вы полагаете, что вот так возьмёте и нахрапом найдёте ответ, а я работаю с ними двадцать лет и знаю, что от этих элементов можно ожидать всего! Убили себя, а могли бы и всех нас!
Козлов проходил и это. Директриса оправдывается и указывает путь. В её руке маленький фонарик, освещающий смыслы. Она только и делает теперь, что твердит: «Посмотрите сюда, я знаю, куда вам идти!»
— Так что очень зря вы их жалеете! — после короткой паузы добавляет она.
— Я никого не жалею…
— И правильно, потому что вы, полицейские…
— Следователи Следственного комитета не полицейские, — перебивает Козлов.
— Ну, может, я неправильно выразилась. В общем, вы пытаетесь найти логическое объяснение произошедшему, а его нет! Вы изначально почему-то решили для себя, что эти ребята — бедные овечки, ангелочки, на которых свалилось несчастье, но всё совсем не так!
— А как, Людмила Антоновна? Значит, по-вашему, всё дело в них?
— Конечно! Они живут в тепличных условиях. Государство всё для них делает, у нашего детского дома много спонсоров…
— Да, я это по вашей машине заметил, — вставляет вдруг Фортов.
— На что вы намекаете? — возмущается директриса.
— Да ни на что, Людмила Антоновна, не обращайте на него внимания…
— Плохо шутите, молодой человек! Вероятно, ваши родители вас не воспитали, если вы позволяете себе такое говорить незнакомому человеку! Бесстыжий вы!
— Людмила Антоновна, вы сказали, что у этих детей абсолютно всё есть…
— Абсолютно всё! Вот вы когда последний раз были в Греции?
— Несколько лет назад, с женой, когда ей еще было можно…
— Ну вот видите, вы были, и дети были!
— Это хорошо, но какое это имеет отношение к делу?
— Очень даже какое!
Когда заговаривают о Греции, Козлов вспоминает, что уже после расставания жена прислала ему голосовое сообщение:
«Козлов, я сейчас гу