ляю по фотовыставке, и здесь очень сильные кадры разрушенной войной Чечни. Ты пережил такую катастрофу, так почему ты всё не можешь забыть меня?!»
Для чего супруга написала это, Козлов не понял. Ему казалось очевидным, что любовь помогает перенести любые горести, а расставание делает человека неспособным преодолеть даже ерунду. В тот день Александр ничего не ответил, а неделю спустя Дана позвонила и сообщила, что уедет на несколько дней в Афины. Бывшая супруга предложила Козлову посидеть с дочерью и добавила на прощанье: «Если хочешь — можешь пожить у нас…»
Две недели Козлов с нетерпением ждал возможности вернуться в собственный дом. Открыв входную дверь, он с волнением отправился на экскурсию по прошлому. Всё здесь было как прежде: стол, стул, шкаф. Картины, комод, скелеты висящих без его рубашек вешалок. Ему разрешили прожить дома три ночи, и единственное, чего он теперь хотел, чтобы время это никогда не заканчивалось. Если бы только из собственной квартиры на память в съёмную однушку можно было привезти магнитики с видами кухни и открытки с панорамой гостиной.
Три дня и три ночи следователь изучал достопримечательности собственной квартиры и очень надеялся, что, когда жена возвратится, его виза будет продлена… Однако этого не случилось. Дана поставила чемодан и, не сказав ни слова, прошла в душ. Козлов понял, что супруга не выйдет из ванной, пока не услышит, что дверь захлопнулась. Так, собрав сумку, Александр вернулся в настоящее.
— Я вас не отвлекаю?
— Простите, я задумался. Значит, вы полагаете, что мы зря сюда к вам приехали? Думаете, нечего нам здесь делать? Никто детей не обижал, в группах смерти они не состояли?
— Про группы смерти я не знаю — мы воспитанникам предоставляем интернет, но за ними не следим. А вот за то, что их никто не обижал, я могу ручаться. С них пылинки сдувают. У нас здесь везде стоят камеры, вы можете всё отсмотреть.
— Ну вы же знаете, что камеры не всегда всё замечают.
— Это, может быть, у вас в Следственном комитете они не всегда всё замечают, а у нас здесь всё! Я ещё раз вам говорю, мы действуем строго в рамках нашего законодательства и детей этих, хотя порой они этого и не заслуживают, очень оберегаем. Всё, что положено по закону, они получают, и даже больше!
Козлов задаёт ещё с десяток вопросов и останавливается. Следователю становится очевидно, что говорить здесь более не о чем.
Когда директриса выходит, Александр протирает глаза, и, улучив момент, Фортов тотчас задаёт вопрос:
— Александр Александрович, а что это за история с тем, что вы уже здесь бывали? Что вы здесь делали?
— Закрывал их мэра.
— Да, Михаил говорил что-то такое в машине. И как, получилось?
— Ага…
— Ясно…
— Что тебе ясно, Фортов?
— Ясно, что она что-то недоговаривает, Александр Александрович, как и вы…
— И что ты предлагаешь?
— Предлагаю вызвать её заместителя.
— Для чего?
— Вы видели, на какой она тачке ездит? Человек, который мечтает занять её место, обязательно нам что-нибудь да расскажет!
«Этот далеко пойдёт, — думает Козлов, — мыслит правильно. Вроде бы ещё щенок, а уже знает, с кем и как нужно говорить…»
— А ты думаешь, что местные этого ещё не сделали?
Вновь закурив, Александр подходит к окну и решает, что теперь побеседует с детьми и с врачом детского дома.
— Слушай, Фортов, вызови-ка ко мне их главного айболита и какую-нибудь девочку постарше…
— О, девочку постарше — это я могу, Александр Александрович!
— Я не сомневаюсь, Фортов, ты только сделай, что говорят.
— Сегодня? Сегодня же уже, наверное, поздно, да?
— Нет-нет, вези их сюда немедленно, у нас совсем не остаётся времени!
Фортов выходит из кабинета, и, проводив его взглядом, Козлов думает, что поговорить нужно не только с воспитанниками детского дома, но и с местной шпаной. Те, кто продаёт ребятам насвай или спайс, наверняка могут что-то знать. Следователь вспоминает о барыгах, потому что и сам теперь мечтает отыскать одного. Александру очень хочется найти такого наркодилера, который смог бы продать ему немного прошлого. День счастливой семейной жизни, утро или вечер с женой.
Докурив, Александр выбрасывает окурок и возвращается за стол.
Песнь десятая
Сидя в крохотном номере провинциальной гостиницы, московская журналистка разглядывает собственные ногти и думает, что нужно срочно сделать маникюр. На кровати лежит записная книжка, и к этому моменту у девушки готово только первое предложение:
«Каждый день в России в детские дома возвращают тринадцать детей».
Агате такое начало нравится. Ей кажется, что это хороший кейс. Единственное, в чём она пока сомневается, — расстановка слов.
Может, лучше написать иначе?
«Тринадцать — ровно столько детей возвращают в детские дома в России каждый день…»
Ещё только разминая первое предложение, девушка чувствует, что этот материал непременно соберёт много лайков. В её записной книжке уже появилось несколько набросков, и журналистка думает теперь, что настало время перенести собственные соображения в компьютер. Короткие фразы, отдельные слова и ещё не выстроенные в абзацы наблюдения о провинциальном городке. Уложив «молескин» на лопатки, Агата принимается читать собственные заметки вслух и по обыкновению спорит сама с собой:
— Начать с того, что здесь хочется покончить жизнь самоубийством? Нет, это проще всего! Меня прислали сюда не для этого. Составить обстоятельный путеводитель для самоубийц — несложно, собственно, Россия для этого идеально подходит. Что у меня есть к этому моменту? Ничего. Что я успела почувствовать? Ну… — просматривая записи, продолжает шептать она. — «Над городком повисло горе…» Не туда… «Здесь легко почувствовать одиночество, бессилие и страх…» Не то… «Замешательство и паранойя, ощущение отдаления…» Охренеть, дайте два! «Пустые улицы и дезориентирующая людей природа. Горечь вида и бескрайность беды. Безусловная пустота…». Всё это, конечно, звучит неплохо, только… «Птица счастья никуда не летит…»
Перепечатав в компьютер лишь последнюю фразу, Агата откидывается на спинку кресла и вспоминает следователя. Из всех мужчин, которых она видела здесь, этот нравится ей больше остальных. Он кажется девушке вполне приличным и надёжным.
Пока журналистка думает о Козлове, объект её новых желаний начинает очередную беседу. На этот раз напротив следователя сидит семнадцатилетняя воспитанница детского дома. Едва она входит в кабинет, Александр замечает, что девушка беременна.
— Что вы на меня так смотрите, Александр Александрович, это не я! — острит Фортов, и, взглянув на него, Козлов ничего не отвечает.
— Привет! — обращается Александр к воспитаннице.
— Здравствуйте!
— Ты только что ела, да?
— Это он вам сказал? Он забрал меня с полдника…
— Нет, у тебя просто повидло или что-то такое вот здесь, на щеке…
— А, да…
— Любишь сладкое?
— Да.
— А какое твоё любимое блюдо?
— Роллтон с майонезом.
— А что самое нелюбимое?
— В еде?
— Нет, вообще — в жизни, в детском доме, что самое нелюбимое?
— Сплетни.
— Сплетни?!
— Да. Мне не нравится, что все всё время меня обсуждают и осуждают. Я, когда встречалась с Колей Апехтиным, посылала ему свои голые фотографии, а он их всем показал, и весь детский дом потом сплетничал, и воспитатели тоже.
— Он отец?
— Я не знаю, кто отец, но думаю, что нет. Наверное, Ринат Касимов…
— Ринат? Отец твоего ребёнка покончил с собой?
— Да.
Посмотрев на Фортова, Козлов отмечает, что этот молодой не такой уж и кретин. Он сумел выявить связи и привёл девочку, у которой были отношения с одним из самоубийц. Лев радостно улыбается, он очень доволен собой.
— Расскажи нам о Ринате, пожалуйста…
— А что рассказать?
— Он когда-нибудь говорил тебе, что хочет покончить жизнь самоубийством?
— Это вообще-то детский дом — здесь все постоянно говорят, что хотят покончить жизнь самоубийством…
— Хорошо, а были ли какие-то поступки, которые указывали на то, что он может перейти от слов к делу?
— Например?
— Ну например… он…
— Резал себе вены, что ли?
— Допустим.
— Здесь все себе режут вены по двадцать раз на дню.
— И ты резала?
— Конечно! Первый раз лет в семь. Я смотрела, как старшие девочки это делают, и тоже пробовала.
— Ты хотела покончить жизнь самоубийством?
— Нет, просто резала, как все.
— А ваши воспитатели видели, что вы режете себе вены?
— Конечно, видели! Они всё про нас знают.
— И что они на это говорили?
— Да ничего особенного… ну разговаривали с нами, ругались, к директору вызывали, но только один раз, потом просто кричали, — сказав это, девочка натягивает рукава по самые костяшки, но Козлов успевает заметить, что царапины на запястьях действительно есть.
— В следующий раз, когда захочешь покончить с собой, знай, что резать нужно вдоль, а не поперёк — так ты ничего не добьёшься.
— Правда?
— Да. Ладно, скажи мне, пожалуйста, а были ли у Рината какие-нибудь проблемы с учителями, воспитателями или ребятами?
— Откуда мне знать?
— Но ты же с ним дружила, он, как ты говоришь, скорее всего, отец твоего ребёнка.
— Может, и не он… я не знаю… это не важно…
— А что важно?
— Ничего не важно! Мы с ним всего две недели встречались… потом я его послала, потому что он мне изменял.
— Как ты думаешь, а мог он покончить с собой из-за того, что ты его бросила?
— Нет, конечно! Я его давно бросила. Он после этого ещё с Катей Ерохиной встречался.
— Мог он переживать, узнав, что ты беременна?
— Думаете, я от него первая залетела, что ли?
— А были ещё девушки?
— Конечно, были!
— И они уже родили?
— Нет, у них выкидыши случились.
— И он об этом знал?
— Все знали.
— А почему случались выкидыши?