— А этот Павлов, — глядя на лес в окне, спрашивает Александр, — что он вообще за тип?
— Да такой вот наш местный дурачок. Я, если честно, сразу на него подумал, просто не хотел вас, Александр Александрович, отвлекать, пока не было свидетельств, — лукавит Михаил. — Жил в детском доме, был в трёх приёмных семьях. Часто бывал на принудительном лечении, видно там и свихнулся.
— А чем он в последнее время занимался?
— Да протестовал вечно…
— А кроме этого делал-то что-нибудь? Работа у него какая-нибудь была?
— Да какая там работа? Сидел на заводе, ватные палочки штамповал.
В момент, когда Михаил говорит о фабрике, у Александра стреляет в ухе. На секунду зажмурившись от острой боли, Козлов думает, что всё это какая-то ерунда.
В доме сестёр Александру докладывают, что участковый наткнулся на девушек рано утром. Всё указывает на бытовуху. Похоже, пока одна из сестёр спала, вторая решила покончить с собой и наглоталась таблеток.
— Вряд ли они сделали это сообща, потому что завязалась драка, в ходе которой они выбрались сюда, и вот эта нанесла четыре ножевых ранения этой, а затем ударила в сердце себе. Впрочем, необходимости в этом, конечно, не было — она бы всё равно тоже умерла.
— Сделайте забор крови, — спокойно говорит Козлов.
— Зачем? — удивляется стоящий за спиной Михаил.
— Сделайте, а я пока поеду поговорить с Павловым. Он где, в больничке?
— Да, Александр Александрович, только вы уверены, что вам теперь нужно туда?
— Да! Поехали.
Собственно, ничего другого Козлов увидеть и не ожидал. Павлов прикован наручниками к койке.
— Господи, как он, по-вашему, сбежит?
Одного беглого взгляда достаточно, чтобы понять, что состояние подозреваемого крайне тяжёлое. Лицо — кровавое месиво, лежащие поверх простыни руки налиты радугой синяков.
— Хорошо работаете, Миш…
— Александр Александрович, мы его буквально на десять минут в камере одного забыли, и вот…
— Я понимаю, Миш, не первый день по земле хожу. Оставьте нас…
— Так ведь он всё равно сейчас…
— Оставьте!
Козлов берёт дряхлый стул и ставит рядом с койкой. Прежде чем сесть, следователь ещё раз осматривает палату. Нет никаких сомнений, что всю эту больницу нужно немедленно закрывать, но Александр понимает, что она так и будет гнить, пока однажды не рухнет.
Сев рядом с Петей, следователь несколько раз проводит открытой ладонью по губам, шмыгает носом и только после этого начинает разговор.
— Здравствуйте, Пётр. Меня зовут Александр Александрович Козлов, я следователь по особо важным делам, командирован к вам сюда из Москвы.
— Кхшщч кхщ, — противно хрипит Петя.
— Как вам кажется, сможете вы сейчас отвечать на мои вопросы или мне лучше навестить вас через несколько дней?
— Кщ-щ см-х…
— Вы знаете, в чём вас подозревают?
— Д-х…
— Вы понимаете, что результаты экспертизы, которыми мы обладаем, не оставляют у нас сомнений, что вы были на местах самоубийств?
— Кхт…
— Вы можете мне рассказать, что делали рядом с ребятами?
Но Петя больше не отвечает. Опустив веки, которые, как теперь замечает Козлов, ещё и обожжены, парень тяжело дышит.
«Скорее всего, — думает Александр, — этот тип сейчас вообще ничего не понимает. Вероятнее всего, он полагает, что я ему мерещусь или снюсь».
Проводить беседу, пока подозреваемый в таком состоянии, смысла нет. Оставаться и ждать, когда парень придёт в себя, — тоже.
«Думаю, этот Павлов сможет нормально говорить через неделю, а то и две».
Торчать здесь столько времени Козлову лень. Во-первых, формально дело всё-таки раскрыто — того, что есть на руках у следователей, хватит, чтобы закрыть пацана. Во-вторых, во внутреннем кармане пуховика два билета в театр — Александр очень хочет поскорее увидеть жену. Собственная версия хотя и нравится Козлову, если судить трезво — обречена. То, что сделал Михаил, сшито плохо, но для суда, конечно, сойдёт. Версия Александра сложная, да к тому же ранит его самого. Теперь ему скорее хочется поверить в то, что раскопал местный следователь, чем принять всю ту цепочку, что выстроилась вчера.
Александр уже было решает, что нужно возвращаться в Москву, однако в этот момент хрип Петра заставляет его обернуться.
Козлов видит парня, с трудом приподнимающегося на кровати и медленным тяжёлым движением руки подзывающего его к себе. Окровавленный, весь в какой-то слизи, Петя выглядит отталкивающе. Александр нехотя делает несколько шагов и в конце концов, сам того не замечая, оказывается на краю больничной койки. Взяв следователя за затылок, Петя тянется к нему, чтобы, сплюнув сгустки крови, что-то прошептать на ухо:
— Сл т… есл т…
— Что?
— Есл… т… н… м… помч…
— Павлов, послушайте, я ничего не понимаю!
— Есл… т-ты… — собравшись с последними силами, с трудом шепчет Петя, — есл ты не можш помч себ… — помоги дугому…
Поняв, что Павлов хочет сказать, Александр замирает. Слова эти поражают его в самое сердце. Услышанное впечатляет теперь не меньше произошедшей здесь невероятной истории. Петя валится обратно на подушку, но Александр не спешит вставать. Он что-то понимает, что-то очень важное и основополагающее, в корне меняющее всё его представление о жизни, о происходящем, о собственной судьбе и жалости к себе.
Так, вдвоём, они долго сидят, самые близкие незнакомые люди. Петя тяжело дышит и, кажется, даже немного улыбается. Александр смотрит в окно и курит. Дятлом боль долбит в ухо, но Козлов больше не замечает её. Напротив, боли этой следователь теперь благодарен, потому что всё становится на свои места. Дожидаясь результатов новой экспертизы, он почти не сомневается, что и на месте драки сестёр обязательно найдут ДНК Павлова, и теперь понимает почему…
Песнь двадцать третья
Утром пятницы приставы доставляют мощи святого Афиногена на территорию тюрьмы. Часовенка, как и бар «Бастилия», украшена искусственными цветами. Настоятель, певчие и алтарники (из числа заключённых, осуждённых не за убийства) ждут внутри. Под пение хора прибывший епископ заносит частицы святого Афиногена, и вслед за ним в божий дом входят секретарь архиерея, отцы-настоятели и духовник епархии. Дальше, оглядываясь по сторонам, с важным видом шагают благодетели: новый мэр, местные депутаты и увешанные собачьими медалями казаки. Замыкают процессию Михаил, Фортов и Козлов.
Раку с мощами ставят на аналой, и начинается молебен. Дьякон провозглашает: «Благослови, Владыко!», и епископ возглашает: «Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков», — и хор протяжно поёт: «Аминь».
Во время пения псалмов и тропарей один за другим осуждённые подходят к раке с мощами и целуют её. Молебен длится полчаса, и по завершении епископ произносит назидательное слово. Выслушав его, счастливые осуждённые и гости отправляются на праздничное чаепитие, и в громкоговорителях включается музыка. Олег Митяев поёт:
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…
За праздничным столом Козлова сажают рядом с мэром. Случайности в этом нет, градоначальнику не терпится узнать, как продвигается расследование. К удивлению своему, мэр слышит от столичного следователя, что проверка закончена и они возвращаются в Москву.
— Уже?
— Да.
— Значит, Михаил наш хорошо сработал? Мне уже доложили, что во всём виноват некий Павлов?
— Нет, Павлов невиновен, — отвечает Козлов.
— В самом деле? — спрашивает мэр. — А кто же тогда виновен?
— Решит Москва.
Услышав это, Михаил опускает глаза, а Фортов кривится. Местный следователь понимает, что случилась невероятная ошибка, объяснения которой нет, а лейтенант юстиции не понимает ничего вовсе.
— Москва у нас, конечно, столица, — с улыбкой продолжает мэр, — но как быть с тем, что наши следователи нашли ДНК Павлова на местах всех четырёх самоубийств?
— Вчера поздно вечером мы узнали, что ваши следователи, — вставая, спокойно отвечает Козлов, — нашли ДНК Павлова и на месте гибели близняшек, однако, думаю, Михаил прекрасно понимает, что Павлов не мог там оказаться, потому что всю неделю провёл в СИЗО…
— Но как же его ДНК могла оказаться там?
— А вот это то, что мне предстоит объяснить Москве. А пока я вам настоятельно рекомендую приставить к Павлову самых лучших врачей, и переведите его уже в нормальную палату!
Сказав это, Козлов выходит из-за стола.
— Александр Александрович, вы куда? — подскакивает Фортов.
— Мне нужно кое с кем поговорить.
— А мне можно с вами?
— Нет, Фортов, сиди и пей чай.
Мэр всё с той же нелепой улыбкой смотрит на собравшихся за столом следователей, лейтенант юстиции не скрывает раздражения, а Михаил по-прежнему прячет глаза.
Вместе с начальником тюрьмы и конвоиром Козлов идёт строгими коридорами. Здесь всё ровно так же, как и в других тюрьмах: бледные двухцветные стены, облупившаяся краска и обязательный запах кислой капусты, которой непременно пахнет любая русская тюрьма.
Спустя несколько минут оказываются в крохотной бетонной камере. Здесь уже ждет бывший мэр. Увидев Кичмана, Козлов сразу отмечает, что человек этот сильно похудел. Лицо его приобрело тот отпечаток, который приклеивается ко всякому, кому когда-либо доводилось сидеть.
— Какие люди… — бурчит Кичман.
— Здравствуйте, Аркадий.
— Чего надо?
— Пришёл повидать вас…
— Нахера?
— Хотел кое-что обсудить…
— Про детей?
— Как вы догадались?
— А хули тут догадываться…
— Значит, вы уже всё поняли?
— Конечно. Я всё думал, крутил, разные версии выдвигал, а потом, когда узнал, что тебя к нам в Острог присылают, всё сразу и стало на свои места…
— Прям-таки всё?
— Ну а чего тут долго думать-то? Дело-то плёвое! Вместо икса тебя, товарищ следователь, в задачу вписываешь — и есть решение.
— Значит, вы тоже считаете, что я во всём виноват?