Если будет кому их задавать.
Они стояли возле Инкубатора, собираясь с силами, слегка подкачиваясь стимуляторами из внутренних запасов, чтобы вернуть мышечный тонус и ясность ума, и с тревожным любопытством озирались. Даже Кратову, которому здесь ничего вроде бы не было в новинку, все виделось в новом свете. Эффект сверхразумности давал возможность различать множество мелких деталей и сильно отвлекал на обработку информации. Но его не стало, и камень обернулся камнем, а не сочетанием щербинок, вкраплений и химических формул, переплетения светящихся нитей рассеялись, отступив за пределы оптического восприятия, и только маскеры остались тем, чем были: уродливыми куклами, трехмерными шаржами на вертикальных гуманоидов.
– Каковы наши действия, Кон-стан-тин? – спросил Татор уже обычным деловитым голосом.
– Двигаемся вперед, по возможности не привлекая внимания. Ведем себя осмотрительно. Экономим ресурсы.
– Вы что же, не знаете обратной дороги? – сварливо осведомился Мадон.
– В общем, нет, – без большой охоты признал Кратов. – Меня, как и вас, какое-то время тащили по воздуху.
– И вы тоже видели черную дыру? – оживился Белоцветов.
– Не было никакой дыры. Но я был в полном сознании, обнаружил много интересного и… вряд ли нам это поможет.
– Звучит вдохновляюще, – проворчал Мадон. – А мы совершенно беззащитны…
Кратов молча похлопал по «смаугу», притороченному к поясу.
– Ага, – быстро сказал Белоцветов. – Значит, старина Брандт на борту, но решил расстаться со своим дружком.
– Я все искал повод спросить, – смущенно признал Татор. – Как там они… Что весьма глупо характеризует меня, как командира корабля.
– Но ведь большого повода для беспокойства не было, не так ли? – мстительно заметил Кратов.
Инженеры переглянулись, неуклюже качнув шлемами, а командор, деликатно откашлявшись, произнес:
– Мы сочли, Кон-стан-тин, это обстоятельство второстепенным и не заслуживающим твоего внимания. В конце концов, среди нас нет ни метарасистов, ни гомошовинистов…
– В экипаже у Декстера Цао оба пилота тоссфенхи, и никто им в нос не тычет, – сказал Белоцветов.
– А у Галилео Бруно второй пилот так и вовсе женщина, – буркнул Мадон.
– Все же стоило сказать, – отрезал Кратов. – Тому, кто вытаскивал мертвые тела из-под снега, это знание не помешало бы. – Он вдруг вспомнил, как удирал с поля боя во все лопатки, и подумал, что здравый смысл и трезвый расчет все же недостаточно оправдывают такое поведение. – Впрочем, предлагаю отложить разбор полетов до лучших времен.
– Смотрите! – вдруг закричал Белоцветов шепотом, тыча пальцем перед собой.
Мимо них на подсекающихся ногах проковыляла нелепая фигура. Так мог бы выглядеть крупный человек в скафандре высшей защиты модели «галахад», если бы его облили с головы до ног растаявшим сливочным мороженым.
– Да ведь это я! – воскликнул Белоцветов рыдающим голосом.
Все глядели на него, ожидая самой неприятной шоковой реакции на неожиданное зрелище сверх всего ранее пережитого.
– Наконец-то хоть для кого-то я стал образцом для подражания! – объявил Белоцветов с потешной гордостью. – Что, завидно?
Общий выдох облегчения был ему ответом.
10
Обратный путь обещал быть насыщенным событиями.
Расчетливо увязавшись за новорожденным маскером, они вступили в проход, что вел к котловану. Дабы ненароком не обогнать невольного поводыря, идти приходилось гуськом, след в след. В какой-то момент Кратов услышал, что Белоцветов мурлычет под нос детскую песенку, что-то вроде: «Мы длинной вереницей… пойдем за синей птицей…» Ему стоило некоторого усилия сдержаться и не потребовать тишины в эфире. Здесь никто не мог их услышать. Командор шел впереди, инженеры топотали посередине, а Кратов завершал шествие, не выпуская из виду сутулую спину Мадона. Маскер, не уделявший незваным попутчикам ни малейшего внимания, иногда останавливался, словно бы переводя дух, медленно вращал цилиндрической головой, а затем внезапно припускал с удвоенной скоростью. Предугадать его намерения не было никакой возможности.
– Ну вот опять! – ворчал Мадон. – Что ж ему нормально не идется!..
– Это его дом, – рассудительно замечал Татор. – А он даже не успел толком обжиться.
– Не пытайтесь понять нечеловеческую логику, – глубокомысленно витийствовал Белоцветов. – Особенно когда ее нет вовсе! Не так ли, Консул?
Кратов машинально кивал и уже погодя соображал, что никто не видит его кивков.
Что-то с их маскером было неправильно. Как если бы механизм, ведавший бесконечным репродуцированием копий, на этом экземпляре дал необъяснимый сбой. Маскер явно не торопился воссоединиться с популяцией. Спотыкался на ровном месте, застывал с поднятой ногой, беспокойно крутил башкой и в конце концов остановился вовсе. Остановились и люди.
– Что происходит? – шепотом спросил Татор.
– Ему не нравится, – проронил Кратов.
– Мы не нравимся?! – удивился Белоцветов.
– Персонально против тебя, – язвительно промолвил Мадон, – он ничего иметь не может. Ты же ему как брат, хотя бы даже и двоюродный.
Кратов собрался было пояснить, что маскеру, вероятнее всего, не по душе их привязчивость, что он был бы не прочь отделаться от эскорта, его поведение чрезвычайно напоминает реакции автомата на раздражители, пребывающие вне пределов восприятия встроенными рецепторами, когда что-то нарушает целостность представлений о внешней среде, а что – понять невозможно, поскольку сама возможность существования раздражителей подобного класса не предусмотрена главной программой, и что инженеры должны понимать это лучше кого бы то ни было… Но не успел.
Маскер обернулся.
Стоявшему позади него Тагору почудилось, будто на выпуклой белой поверхности, что заменяла маскеру лицо, вспыхнул один огромный зеленый глаз. Его взгляд прожигал насквозь, нанизывал на огненное копье, и он был исполнен вселенской ненависти.
Командор отшатнулся, едва не повалив Белоцветова, которому тоже перепало от этого взгляда.
На них обрушилась волна чужого эмо-фона.
«Вы здесь чужие. Вас не должно здесь быть. Вас слишком много. Вы только мешаете. От вас один вред. Нужно от вас избавиться».
Кратов обхватил голову руками и опустился на колени. Выдержать стоя такой напор враждебных эмоций было невозможно.
Маскер пятился от них, пригнувшись и растопырив многопалые конечности.
Это не было бегством. Отступая, он тянул людей за собой, с кончиков его пальцев струились знакомые уже цветные нити, но на сей раз они были осязаемыми и очень прочными на разрыв, сплетаясь в просторную и неодолимую ловчую сеть.
Подошвы ботинок скребли по запорошенному серой пылью камню.
Мадон совершенно запутался в тенетах и прекратил сопротивление, не переставая шепотом сквернословить. Белоцветов же попытался налечь на сеть всей своей немалой массой, и теперь его без затей влекло по грунту едва ли не вверх ногами.
– Кон-стан-тин! – прошипел сдавленным голосом Татор. – Кажется, у тебя кое-что припасено на подобный случай…
«Вам конец. Вам конец. Вам конец».
Узкий проход внезапно распахнулся вширь и ввысь, неодолимая тяга прекратилась, сеть распалась, красиво наполнив темную пустоту светящейся пылью.
Кратов опрокинулся навзничь. Его взору открылась черная высь, располосованная неровными каменными ребрами и проколотая шипами хрустальных сталактитов, в которых плясал неверный желтоватый свет.
«Красиво, черт возьми», – подумал он.
Ему вдруг расхотелось подниматься. Все равно ничего хорошего впереди не предвиделось. Лежать бы так вечно и любоваться на переливы желтых светляков. «Что я тут делаю? Что потерял в этой галактической глуши? Половину жизни гоняюсь за призраками собственного прошлого и до сих пор не уверен, чего добьюсь в результате. И в особенности, что ждет впоследствии, когда падуг все засовы и откроются все двери.
О, быстротечность!
На изголовье случайном
В дреме забывшись,
Смутной тенью блуждаю
По тропе сновидений.[16]
Мое место дома, в семье, в ожидании рождения дочери. Там я нужен, там главный смысл бытия. Или нет? Этот последний сон… Амрита как очередная весточка… Вселенная не обязательно гетерогенна… то есть принцип уникальности сложного объекта отвергается… Что все это значит? А вот что: надлежит как можно скорее выбираться из этого склепа. И не тянуть с засовами и дверьми. И без того эта история безумно затянулась. Настолько, что все, кто был причастен, либо умерли, либо утратили к ней всякий интерес. Один я копошусь, как лягушка в молоке… Вот еще что: если я прямо сейчас не встану, то не встану уже никогда, а это безответственно, неприемлемо и… как там говорил Татор… глупо характеризует меня, как генерального фрахтователя».
До него донесся исполненный трудно скрываемого сарказма голос командора:
– Понимаю, что не ко времени. И не горжусь тем обстоятельством, что вынужден постоянно апеллировать к тебе, вместо того чтобы самому принимать решения.
– Да-да, я совершенно собран и готов действовать…
Кратов оперся о чью-то руку и с трудом поднялся на ноги. Он чувствовал себя двухсотлетним стариком. Из него никак не уходила болезненная пустота, и нечем ее было заполнить. Рациоген, если и не пожрал целиком, то ополовинил его душу.
– Где наш маскер?
– Слился с коллективом, – ответил Белоцветов с неестественным весельем. – Потрясающе! Никогда не думал, что увижу такое. Приятно сознавать, что среди этого сливочного воинства есть и частица меня. Да вы сами полюбуйтесь, Консул.
Они стояли, сбившись в кучку, тяжело дыша и тревожно озираясь. Перед ними в призрачном освещении, добавлявшем безумия картинке, бесшумно и слаженно маневрировали полчища маскеров. В их запутанных эволюциях угадывалась система. Над движущимися порядками циркулировали звенья Охотников. Путь к выходу из котлована был полностью перекрыт. Давление агрессивного эмо-фона не ослабевало, но, как обнаружилось, и к такому можно было привыкнуть.