И надо, чтобы деревья росли у могилы или цветы вокруг. Все-таки на рай похоже. А если никакой лист над головой не шелестит и если каждый луч норовит пришедшему на могилу человеку лысину обжечь, то это истинная печаль и земля изгнания.
Ангелы за душой придут, придут, родимые. Заплаканные придут, потому что подопечный их скверно жил. Как-то все для себя жил, к Богу спиной стоял, ближнему дулю показывал. Мелко жил, без полета, без настоящей радости. Как червяк жил, все рыл и рыл хитрые ходы в беспросветной тьме. Вот, дорылся.
Собственно, и не жил совсем. Разве это жизнь, когда перед смертью вспомнить нечего, а родственники, кроме как «сколько водки на стол поставить» и «сколько венков заказать», больше ни о чем думать не будут?
Страшно будет на себя со стороны смотреть. Они тебя моют, а ты на них со стороны смотришь. Они твои негнущиеся руки в новую рубаху запихивают, галстук тебе повязывают, туфли новые надевают, а ты смотришь. Смешно даже. Глянь, как туфли блестят.
Отродясь в таких чистых не ходил. Засмеялся бы, если бы не Ангелы за спиной и не эти… чуть поодаль.
Эти придут, понимаешь? Ты понимаешь, бараньи твои глаза, эти придут! Те, которые с тобой до сих пор только через мысли общались. Они шептали, а ты гадости делал; они подзадоривали, а ты психовал без причин; ты грешил, а они твою совесть убаюкивали. Ух и страшные же они! Вот когда ты молиться начнешь. Хотя вряд ли. Не начнешь. Там начинать поздно. Там можно только продолжать то, что на земле начал. Нет, пить не буду. И ты не пей. Не отвлекайся. Слушай.
Картину Мунка видел? «Крик» называется. Там человек на картине кричит, и его сначала слышно. Не веришь – найди и посмотри. Хоть и в Интернете. Сначала слышно. А потом крик таким пронзительным становится и до такой высокой ноты доходит, что его уже и не слышно.
Так души от страха кричат. Не приведи Господь, и ты так же кричать будешь, когда свое окаянство почувствуешь и этих увидишь. Самое страшное, что на тебя в это же время будут с трудом пиджак надевать и все мысли родни будут крутиться вокруг расходов на похороны и продуктов на поминки.
Опять же, время года какое будет, неизвестно. Летом страшно, что от жары вздуешься. Мухи, вонь… Не приведи Господь. Поститься надо, чтоб сухоньким преставиться. Незачем червям пиршество устраивать. Хотя грешников и тощих вздувает…
Зимой зябко в холодную землю ложиться. И могилу копать тяжело. Гробовщикам больше платить надо. Почему тогда телу не зябко? Зябко. Оно же не навсегда мертвое. Воскреснет же. И чувство в нем не сразу погасает. Когда в крематорий, в печку, тело запихивают, так оно даже сжимается, как будто от страха. Наукой доказано.
Лучше, конечно, весной, но не ранней, когда слякоть, а после Пасхи. Если в Пасху умереть, то даже над гробом вместо простой панихиды будут петь торжественно, весело… «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. Пасха-а священная нам днесь показа-а-ася: Пасха нова, святая…» Красота. Вечной жизнью жить хочется!
Как откуда я это знаю? У меня ж зять – батюшка. Я у него на приходе всю прошлую зиму прожил, по дому с внуками помогал, ремонт там мелкий всякий, и читать по книжкам старым научился. Я ведь книжки люблю, ты знаешь. У, брат, сколько лет без толку прожил, только под старость маленько прозрел. Сколько всего интересного зять мне понарассказывал, сколько я и сам потом прочитал!
И мне теперь как-то все про смерть думается. Со страхом, конечно, но и с надеждой. И поговорить, поделиться хочется. А люди, как от чумного, от меня бегут. Говорят, мол, серьезный человек, полковник в запасе – и с ума сошел. Глупые.
Хорошо, что я тебя сегодня поймал. Не смотри на часы. Метро допоздна ходит.
Так ты где и как умирать собираешься?
МИФ О ПРОГРЕССЕ
Разменяться на мелочи – древнейший соблазн человечества. Бессмертие разменяли на сомнительный фрукт, первородство – на чечевичную похлебку… Бесспорно, великое видится на расстоянии. Но послужит ли это оправданием нам – тем, кто и сегодня меняет свою небесную прописку на «блага» цивилизации?
В «Дневнике писателя» среди множества ярких мыслей и интересных эпизодов есть такой. Достоевский вспоминает время своей юности, посиделки на квартирах друзей и страстные разговоры о будущем человечества. В это время он был частым гостем у В. Г. Белинского. Белинский увлеченно рассказывал о будущем счастье мира, о новом социальном устройстве и походя критиковал Христианскую Церковь и ее Божественного Основателя. Достоевский же непременно морщился и всем видом показывал неудовольствие от слышанного всякий раз, когда осмеивался или критиковался Христос. И вот однажды «неистовый Виссарион» отреагировал на неудовольствие юного писателя. «Посмотрите на него, – сказал он, указывая на Достоевского еще одному человеку, молча сидевшему в кресле. – Да ведь если ваш Христос явился бы сейчас в мир, то Он так бы и стушевался при виде современного развития человечества. Паровые машины, электричество, высотные здания… Ваш Христос был бы обычным маленьким человеком и не посмел бы рта открыть в современном мире».
Молча сидевший в кресле человек возразил Белинскому: «Нет. Христос непременно стал бы во главе движения» (имея в виду движение социалистическое). Белинский поспешно согласился: «Да-да, непременно стал бы во главе».
Эта история, несмотря на свою давность, кажется мне очень актуальной. Христос, возглавляющий социальное движение, Христос-революционер – это впоследствии стало реальностью в головах многих людей.
…В белом венчике из роз Впереди Иисус Христос, – писал Блок в поэме «Двенадцать». Это и так называемая «теология освобождения», распространенная в Латинской Америке, это и пафос борьбы за бедных, характерный для первых лет революции, и многое другое. Мне же более живучими представляются примитивные мысли Белинского. Поскольку к пару и электричеству за последнее столетие добавилась укрощенная атомная энергия, полеты в космос, интернет, мобильная связь и еще множество различных достижений разума, именно плоскостной подход к религии среднестатистического поклонника науки представляется опасным. Символ веры такого недоучки можно сформулировать так: «Если у меня в кармане мобильный телефон, а дома – компьютер с выходом во всемирную сеть, то важны ли для меня какие-то заповеди какого-то палестинского проповедника двухтысячелетней давности?» Кроме суеты, вечно заслоняющей от человека духовную реальность, ныне «единое на потребу» скрыто еще и под густым слоем «цацек» и побрякушек, придуманных техническим прогрессом. Эти побрякушки делают человека чванливым и самодовольным, безразличным ко всему, что нельзя съесть и во что нельзя выстрелить из пистолета.
А между тем природа человека не изменилась. Современная жизнь знает сотни примеров того, как профессора и академики в случае беды или болезни обращаются к безграмотным «бабкам», шаманам, экстрасенсам. И знания от этого не спасают, и религиозный скепсис куда-то испаряется. Человек – это такое существо, которое даже поднимаясь по трапу современного звездолета, может сжимать в кулаке монетку «на счастье» или приколоть под скафандр заговоренную булавку.
И верить будет пилот звездолета не в научно-технический прогресс и не в гениальную чудо-машину, а именно в монетку и булавку. Это и плохо, и хорошо одновременно. Плохо потому, что, не имея правой и истинной веры, человек неизбежно освобождает место в душе для веры ложной, суетной и мелкой. А хорошо потому, что такое дремучее поведение громче всех доводов рассудка говорит о человеке как о существе вечно религиозном, нуждающемся в невидимой помощи сил, которые выше человека.
Цивилизация кроме всего прочего может оказаться фактором нашего осуждения на Страшном Суде. О чем нам говорит любой автомобиль – не важно, мерседес или запорожец? Он говорит о том, что человек – это очень умное существо, существо творческое, а еще такое существо, которое ничего не может в одиночку, но кооперируясь и концентрируя усилия, может творить буквально чудеса. Значит, все научные открытия и технические достижения отнимают у нас вечные отговорки – дескать, я ничего не понял, я ничего не знаю, что я мог сделать один? – и прочее. Мы, например, скажем Господу: пощади нас, слабых и глупых. А Господь нам ответит: если вы сумели построить метро, то какие же вы слабые и глупые? Конечно, суд будет молниеносный, и на нем мы без «оглагольников» осудимся, но все же задумаемся, пока не поздно: любая из окружающих нас ежедневно цивилизационных «цацек» есть плод величайшей концентрации умственных и физических усилий. Институты думают и фабрики работают над тем, чтобы наш быт был насыщен микроволновками, стиральными машинами, мобилками и т. п. Все это стоит, повторяю, величайшей концентрации усилий многих людей, занимающихся одним и тем же делом. И если наши самолеты преодолели звуковой барьер и, в то же время наши правительства не преодолели голод и средневековые болезни, то это значит, что одно мы хотели сделать, а второе – не хотели.
Что касается самого Белинского, то последние годы своей жизни, будучи смертельно больным, он утешал себя тем, что наблюдал издалека за строящимся в Петербурге новым вокзалом. Б грохоте землеройных машин ему чудилась гармония будущего счастья, подобно тому, как итальянские футуристы считали рев революционных моторов красивее песни влюбленной девушки. Вот такие плоские души, лишенные всяческой глубины, были хозяевами дум и у нас, и на Западе. Точно такой взгляд на жизнь нам проповедуется ежедневно средствами массовой информации. Если ядро жизненных интересов составляет «потребительская корзина», то взгляд независимого исследователя буквально через один логический шаг усматривает за «корзиной» ее неизбежное последствие – ватерклозет.