«И в тебе, и во мне есть часть души иудиной», – так говорит в одной из проповедей на Страстной седмице архимандрит Иустин (Попович). Гоголь говорит примерно то же. Он говорит, что быть слишком строгим не нужно. Стоит проверить себя: нет ли и во мне частицы Павла Ивановича? А ну как и я ценю деньги больше всего святого? И для того именно ценю, что ими надеюсь купить или сласти запретные, или власть, коли не над миром, то над родным городом, по крайней мере!
Вопрос не праздный, как и все вопросы, поднятые Гоголем.
Как тип исторический, Чичиков имел на Руси много препятствий к тому, чтобы развернуться. Заветные мечты не раз ускользали у него не то чтобы из-под носа, но из самых рук. Как герой гоголевской поэмы, он, претерпев тысячи унижений, взлетал на нужную высоту, но изменения судьбы внезапно сбрасывали его вниз, и опять начиналось тяжелое восхождение.
Вскоре после описанных у Гоголя времен пришла отмена крепостного права. А ведь это целая смена эпох. Как ручей, пересохло помещичье сословие. Маниловы или сыновья их сделались дядями Ванями, и стук топора, вырубающего вишневый сад, возвестил о новом историческом периоде. Пришел шумный, как паровоз, и гордо высящийся, как заводские трубы, капитализм. Для Чичикова это то же, что для рыбы вода. Государственные подряды, частная инициатива, всеобщая и открытая любовь к деньгам. Но…
Начало странно лихорадить государство, то самое, что казалось незыблемым. Чиновник долго грабил с чувством собственной значимости. А мужик столетиями пахал, лукавил и терпел. Все немножко пили, немножко скучали, немножко болтали о том о сем. Как вдруг пошли стачки, листовки, призывы к восстанию.
Какие-то комитеты, партии, слова о свободе. Все расшаталось и взбеленилось. Как перегретый котел паровоза, империя вскоре взорвалась. Последствия этого взрыва повлияли на историю даже самых отдаленных стран. Нас и сейчас еще пошатывает от ударной волны того взрыва, которая хоть и ослабела, сто раз обойдя вокруг Земли, но все еще не исчезла. Мир изменился до неузнаваемости. Чичикову пришлось надолго затаиться.
Он вышел на свет в 20-х годах прошлого столетия при НЭПе.
Мне неизвестно, приходило ли в голову кому-либо то, что я сейчас скажу, но Чичиков воскрес на страницах творений Ильфа и Петрова. Как и в начале «Мертвых душ», в начале «Двенадцати стульев» главный герой приходит в уездный город N в поисках авантюрных и легких заработков. Правда, заходит он пешком, а не въезжает в бричке, и под штиблетами у него нет носков, но это – дань отшумевшему лихолетью. А так – перед нами все тот же пройдоха, умеющий делать деньги из воздуха. Пройдясь прогулочным шагом через пространство первого романа, доказав всем свою смекалку и непотопляемую живучесть, он появляется во втором романе, чтобы сразиться с собственным двойником.
Господин Корейко из «Золотого теленка» – это ведь тоже Чичиков. Это сребролюбец и ловкач, который скрывается под образом мелкого служащего, как и сам Пал Иваныч когда-то, но не потому, что стремится обогатиться, а потому, что не может воспользоваться уже накопленным (читай – наворованным) богатством. Бендер и Корейко связаны между собой, как тело и его тень. Так в фильме Алана Паркера «Сердце Ангела» герой Микки Рурка ищет себя самого. Они встречаются, и встреча не сулит добра. Пересказывать фабулу фильма и содержание романа нет смысла. Одним они известны, другие пусть ознакомятся. Но в виде рубахи-парня с одесским акцентом и криминальными замашками Чичикову тоже не удалось прожить долго. НЭП свернули. Пройдохи затесались в аппарат (не для того, чтобы обогатиться, а чтобы выжить) или не по своей воле уехали умирать на стройки века. Чичиков опять исчез.
Гоголь мучительно писал свою поэму. Обремененный даром провидца, он ее и не закончил. Русь неслась куда-то как ошалелая. Гоголь чувствовал это, и завершение работы ему не далось потому, что выписанный тип должен был еще долго жить и развиваться, а гоголевская Россия должна была исчезнуть.
То, что Чичиков «живее многих живых», это ясно. Но куда все движется? Все эти философские отступления о русской душе, о быстрой езде, вопросы: «Куда несешься ты, дай ответ?» – не от предчувствия ли надвигавшейся бури?
Еврей с рождения получает в наследство ум и настырность. Если у него есть вера, то он может стать наследником пророков. Если веры нет, но есть совесть, то станет он скрипачом, или шахматистом, или ученым. Если же нет ни веры, ни совести, то будет он крайним материалистом, циником и персонажем анекдотов.
Русским не подобает слишком уж ругать евреев, потому как те и другие похожи. Если у русского есть вера, то будет он стремиться к святости. Если веры нет, но есть совесть, то будет он честно строить и храбро воевать, а после бани в субботу выпивать с друзьями по маленькой. А если нет ни веры, ни совести, то будет он злым на весь мир лентяем и пьяницей.
Чичиков – человек без веры и совести, но с честолюбием и образованием. Такой не сопьется. Но не из любви к добродетели, а из гордости. Для такого в мире всегда полно людей доверчивых, верящих на слово, не вчитывающихся в каждый пункт договора о купле-продаже. А значит – можно жить, и причем – неплохо. Мы пережили целый многолетний период чичиковщины, с различными МММ, с обманом вкладчиков, с быстрым обнищанием сотен тысяч людей и обогащением единиц. Павел Иванович жив, «жив курилка». Он растиражировался по миру и удивляет заморский люд своей изворотливостью и наглостью. Он теперь торгует не мертвыми плотниками и кузнецами, а живыми девушками для чужих борделей. Он научился разбавлять бензин водой и взламывать банковские счета.
Правда, нации потихоньку стираются, и Чичиков уже не совсем русский. Он смешал в себе черты русского и еврея, но того и другого в их падшем – безверном и бессовестном – состоянии.
Дорогой Николай Васильевич! Нам было смешно, когда ты пел нам плачевные песни, и только спустя время мы поняли смысл этих песен. Да и все ли поняли?
Доброе у тебя сердце и острый у тебя взгляд. Оттого и все портреты твои грустны.
Однажды мы свидимся, и дай-то Бог, чтобы и тебе, и нам эта встреча была в радость.
Когда тело мертво? Когда душа его покинет.
А когда душа мертва? Когда она Господа забудет.
Умереть, в смысле – пропасть, душа не может. Но, отлучившись от Бога, уже не живет, а лишь существует.
Вроде мы закончили разговор, а он опять начинается.
«Мертвые души». Так о ком же это сказано?
НЕ СЕГОДНЯ, ТАК ЗАВТРА
Жил-был на белом свете человек, мечтавший сделать белый свет красным. Он родился подданным государства, которое люто ненавидел. Любил он вообще только партийную бессовестную возню, охоту на зайцев, мечту о новом мире и свое место в этой мечте. Он грассировал, большие пальцы рук любил закладывать за проймы жилета, в спорах был зол, в деятельности – неуемно активен, в жизни – беспринципен и совсем не переживал о том, что для полноты образа ему не хватает только рожек на лысине.
Его планы в значительной доле исполнились. Люто ненавидимое им государство все-таки рухнуло наземь всей тяжестью своего колоссального организма, а на его месте возникло новое, возглавленное упомянутым человеком. Оно не стало лучше прежнего, это новое государство. Напротив, оно потребовало оплатить свое появление ограблением одних граждан, убийством других, бегством третьих и забитым молчанием всех оставшихся. Лысый человек не считал все это кошмарными случайностями, поскольку изначала планировал процесс именно так и не иначе. Любимый соратниками, он был справедливо ненавидим миллионами других людей и вскоре получил пару отравленных пуль, так и неизвестно от кого. Кланом партийцев-подельников он намеренно был превращен в символ, в легенду, в «портрет на флаге» еще до наступления физической смерти.
Ненужный по факту, он стал нужен как идол. И когда (как утверждали) под музыку Бетховена его душа ушла из тела, над гниющей плотью человека, которому не хватало одних лишь рожек, стали сразу колдовать и шаманить специалисты.
Поскольку идеи картавого человека были названы вечными, подобало сделать вечным и его труп, дабы вечностью трупа подтвердить вечность трупных идей. Так и лег он с тех пор в специально построенном капище посреди оскверненной страны в самом сердце униженной древней столицы. А страна продолжала страдать, и всякое новое беззаконие, словно мантрой и заклинанием, освящалось именем человека, превращенного в идола. Страна чуть не умерла, но выжила, если можно назвать это жизнью. Она довольно долго воевала, строила, умывалась кровью, билась в конвульсиях, съедала сама себя, боялась собственной тени, себе на себя писала доносы, кого-то кормила из личного скудного пайка, против кого-то вооружалась, а он лежал на своем месте, охраняемый стройными воинами, красиво менявшими караул. По лестницам над его алхимически сохраненным трупом регулярно восходили и нисходили люди, вначале – в фуражках, затем – в папахах. Они называли себя его верными последователями и учениками и делали знаки ручкой людям, марширующим внизу, как в древности в Колизее – римские императоры.
А он лежал в холодной полутьме и продолжал влиять на массовое сознание граждан страны, которую создал, и никакая сложная система вентиляции не могла воспретить этому тонкому яду смешиваться с воздухом, распространяясь на север, на юг, на восток и на запад. Но в сказках нечисть гуляет, пока петух не пропел. А в жизни она свистит и пляшет, пока Бог не запретит. Было ясно, что не вечно чеканить шаг возле трупа стройным воинам с примкнутыми к карабинам штыками. Уйдет страна, рожденная злым гением, погибнет с шумом и память о самом гении. И вот случилось – та страна ушла. А вождь и ныне там. Почему? В чем причина? Причина в том, что не добром, как ожидали, стала очередная смена государств, а тем же злом, но лишь по-модному одетым. Хаос террора сменился хаосом разврата, а ни ума, ни честности, ни благородства не прибавилось. И мумия в холодном Мавзолее улыбнулась. Уж кому-кому, а ей известно, что ни ее не вынесут, ни жизнь не наладится, пока стыдом, трудом и покаянием народная душа сама к себе из многолетнего плена не возвратится. Вытрезвится, образумится народ, кроме хлеба ситного и ржаного возжаждет хлеба иного – Слова Божия, и тогда только выметет за порог идолов старых и новых. До тех пор ничего не изменится. Мумия может беззвучно смеяться.