— Интересно, так это те самые драгоценности? — Алфредо задумчиво смотрел поверх крыш и макушек деревьев. — Как она умудрилась протащить их на тот свет?
— Они не настоящие. Эмилия сожгла их за несколько дней до смерти.
Нельзя сказать, что бизнес мистера Уайта рухнул в один день. Скорее, он сползал под откос медленно, но верно, как ледник с северных гор. Чтобы облегчить ношу мужа в содержании семьи, Эмилия сначала продала несколько побрякушек попроще. Через год ей пришлось расстаться с изумрудным ожерельем бабушки, а еще через два со знаменитой бриллиантовой диадемой, в которой когда-то была представлена ко двору Альбиона ее пра-прабабка.
Единственной уступкой попавшей в зависимость и нищету гордости стала продажа драгоценностей тайно, минуя публичные аукционы. Рубины, сапфиры, алмазы ушли в гаремы полудиких шейхов, а миссис Уайт заказала для себя их точные копии у сефардов «Арагонского Ювелирного Дома.»
— Она сказала, что не могла вынести мысль, что ее обман будет раскрыт после смерти. А тут выложила правду всю и сразу. Толи Летиция просто довела кузину до бешенства, когда уже не осознаешь, что и кому говоришь, толи это действительно была месть за соблазнение вдовца.
Стоявшее на террасе кресло ухнуло под весом упавшего в него тела. Амнерис щелкала зажигалкой, пытаясь прикурить зажатую в зубах сигарету. На полу рядом с ней уже стояла наполовину пустая бутылка апельсинового ликера.
Первая затяжка, первый глоток, наконец она смогла заговорить.
— Ну и работенка. Эта ведьма мне в волосы вцепилась, представляешь? — Я сочувственно хмыкнула. — Ну, ничего, — мстительно протянула гадалка, — я с нее взяла двойной тариф.
Мы с Алфредо понимающе переглянулись. Одним из условий сотрудничества, выставленных покойными мисс Ленорман своей дочери и внучке, была перестройка склепа. И чтобы из мрамора. И с золотыми буквами. И с рыдающим ангелом у входа. И с кипарисами по обе стороны. Чтобы заносчивая Вандербильдиха со второй аллеи лопнула от зависти.
Так что Амнерис ковала деньги, не покладая натруженных картами рук, и прерывалась только на недолгий сон и еду. Старухи хозяйничали у нее в голове, как у себя дома, ворожа, предсказывая и запугивая клиентов знанием всех их неприглядных тайн.
Заодно не упускали случая отругать Амнерис за пыльные занавески, затоптанные полы в гостиной и завалявшуюся в кладовке дохлую мышь.
— Иди домой, Аделина, — устало сказала она. — Хватит с нас на сегодня.
Не спеша, мы шли с Алфредо прямо посередине дороге мимо засыпающих домиков, припаркованных у калиток автомобилей, похожих на скворечники почтовых ящиков. Я застегнула куртку и туже обмотала шарф, спасаясь от порывов уже холодного ветра. А он, как всегда, распахнул пиджак и засунул руки в карманы брюк.
— Проводить тебя до дома, чтобы не обидел никто?
После того, как Алфредо вселился в тело пьяницы, заинтересовавшегося содержимым моего кошелька, и сплясал для меня джигу-дрыгу под единственным в переулке фонарем, я поверила, что защитить он меня вполне способен.
— Спасибо, меня уже ждут. — Я кивнула в сторону машины, медленно выруливающей из-за угла в квартале от нас.
— И кто же это у нас такой заботливый? — Алфредо выпятил нижнюю губу, оценивая марку и габариты автомобиля.
— Так, один мой одноклассник.
— Одноклассник, — повторил призрак, словно отмечая что-то для себя жирной галочкой. — И как тебе его поцелуи?
Конечно, мы уже вовсю целовались, но я еще не готова была обсуждать это с каждым любопытным привидением.
— Не понимаю, о чем ты.
— Я могу объяснить. — Вот же пристал. — Поцелуи похожи на шампанское. Они бывают сухими, полусладкими и сладкими.
Я улыбалась в темноте, не скрывая блеска своих глаз. Поцелуи Робина Келли были очень сладкими.
Вот уже полчаса Форд Мустанг Роба стоял у ворот Логова с потушенными фарами. Велосипед Покахонтас пылился в гараже, потому что теперь каждый день Роб отвозил ее в школу и обратно. Прощание занимало от двадцати до сорока минут.
Зная друга, я не сомневался, что он трахнет ее в ближайшее время, а затем бросит. Именно так он поступал со всеми девушками. Всегда. И все станет по-прежнему.
Интересно, он уже раздевал ее? От этой мысли кулаки сжались сами собой, но сил на мешок с песком уже не оставалось. Теперь я тренировался в зале каждый день, доводя себя до полного изнеможения. Тянул время допоздна, прежде чем вернуться домой. Проглатывал ужин, не чувствуя вкуса еды. Падал в постель и ждал, когда погаснет розовый свет в ее окне.
Только после этого позволял себе провалиться в сон. И даже во сне слышал звук, с которым боксерская перчатка впечатывалась в кожаный бок тайпэда[14].
— Не лупи наугад. Ты должен попасть туда, куда целился. В клетке у тебя одна секунда, чтобы встретить противника. Промахнулся, значит он прорывается снизу и уравнивает шансы. И кто-кого завалит только вопрос времени.
— Буду бить сверху, он открыт.
— Да хрен тебе. Он перетерпит, подождет, пока ты выдохнешься и тебя же завалит. А потом проведет удушающий. Скажешь спасибо, если колено из сустава не вывернет. Еще раз. Сходитесь.
— Так лучше?
— Не на много. Что ты с ним танцуешь, как с барышней? Уже два раза просрал шанс перевести его в партер. В нашем деле махать ногами бесполезно. Все поединки заканчиваются на ковре болевым или удушающим. Запомни: все, без исключения.
— Он же тяжелее меня фунтов на восемьдесят.
— Ну и что? Чем больше шкаф, тем громче падает. Проходишь в ноги, захват, рывок. И не спи, замерзнешь.
— Я выдохся, тренер.
— Выдохся?! Тогда бери мешок. Наклоны с разворотом. А потом в приседании. Пошел!
Единственный человек, которому я не смог бы возразить — Стивен Коннели. Мешок — значит мешок. Приседания — значит приседания. Бежать — значит бежать.
— Увидел нож — беги. Никаких стоек и приемов. Беги быстрее визга. До первого булыжника. Остановился, метнул в башку и дальше бежишь. Ясно?
— Ну…
— Сейчас согну! Жизнь дороже гордости. Увидел пистолет — поднимай руки. Отдай все, что просят, хоть часы, хоть ботинки. Уходи в одних трусах, но живой.
Четыре месяца назад у Стива Коннели застрелили единственного сына. Днем, прямо посреди улицы в гнилом городке Пасадино, где шакалы и ягуары живут чуть ли не друг у друга на голове. Никто ничего не видел.
С тех пор Стив гоняет нас — и новичков и более опытных бойцов — как беговых тараканов. А по вечерам в одиночку ездит на своем Додже Дуранго по улицам Пасадино. А вернувшись домой, напивается и вырубается до следующего утра. Запретить ему никто не может. После похорон сына миссис Коннели выпила на ночь горсть снотворного и наутро не проснулась.
Покахонтас в последнее время тоже повадилась шляться в шакалий район. Я мог бы решить, что она закрутила роман, но никаких перемен не заметил. Лина оставалась все такой же спокойной и улыбчивой. И от нее по-прежнему пахло карамелью, мускатом, орехами — чем угодно, только не мужиком.
Светиться от счастья она начала только рядом с Робом, но запах ее все еще оставался запахом невинности.
Я упорно училась, не вылезала из городской библиотеки, собирая материалы по истории племен Соноры и Скагита, объезжала на одолженной у Амнерис машине блошиные рынки и гаражные распродажи в поисках старинных койотских амулетов, изрисовала все руки, на собственной шкуре проверяя действенность защитных узоров, и была почти счастлива.
Шпильки Хили я игнорировала, тем более что время показало — моя тактика оказалась самой правильной. Ее упорное преследование и мое подчеркнутое безразличие не остались незамеченными для одноклассников. Все были уверены, что мы не поделили нечто очень важное. Что именно — оставалось загадкой для всех, включая меня.
Джокер больше не трогал мои вещи и не подходил ко мне ближе, чем на десять футов. Он не оставил своей привычки пялиться на меня на уроках и время от времени напоминать, что я всего лишь прислуга в его доме, которая самим фактом своего рождения обречена мыть, стирать и таскать мешки с мусором в его доме. Правда, пару раз он благородно согласился повысить меня до кухарки.
Справиться с этим было легко, потому что я точно знала, где буду находиться через год. Очень далеко от Лобо-дель-Валле. Так что у меня неплохо получалось притворяться слепо-глухо-немой. Жаль, что я не догадывалась, что все мое хваленое самообладание на самом деле висит на волоске.
Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, стало письмо из Национального Автономного Университета Теночтитлана. Оно было адресовано Аделине Гарсия, и мама нашла его вскрытым в мусорной корзине в спальне Джокера.
Профессор Суарес лично подписал письмо, показывая, как высоко оценил мое эссе о боевой магии койотов и сообщил, что меня готовы принять на исторический факультет без дополнительных экзаменов. К сожалению, стипендии иностранным студентам в следующем учебном году отменены, но если ему удастся получить несколько грантов, один из них обязательно будет передан мне.
Джокер не порвал и не уничтожил письмо, а просто отправил его в мусор, ясно давая понять, как высоко оценивает мои шансы получить высшее образование.
В конце концов, вынося эту упорную ненависть и презрение, я имела полное право знать, за что же, собственно, меня так ненавидят. Если Джокер считал, что тогда в библиотеке я подслушала какой-то важный его секрет, мне действительно пора было узнать его.
Одним словом, как говорила моя бабушка: если обидели незаслуженно, надо вернуться и заслужить.
Действовать следовало осторожно. Я выключила лампу и открыла окно. А затем встала на подоконник и выбралась наружу. Правительство разрешило койотам использовать пейотль, но только для религиозных церемоний и на территории резерваций. Учить меня осторожности было не нужно. Свой мешочек с сухими кусочками кактуса я в первый же день жизни в Логове спрятала под водосливом.