Кажется, получилось. Все так и стояли, молча и неподвижно, ожидая слова победителя. Я тоже ждал. Наконец, Сальватруш зашевелился, перевалился на бок и даже сел, упираясь обеими руками в землю. Здоров он все-таки был. Обычно после таких поединков проигравшего уносят из клетки на носилках. А иногда и победителя тоже.
Я подождал еще немного, давая ему возможность встать и выслушать меня стоя.
— Уговор все слышали? — Банда молчала, опустив головы. — Есть желающие оспорить?
Ни один не осмелился поднять на меня глаза. По их собачьим правилам, я уже считался их вожаком, только связываться с такой мразью мне больше не хотелось. Я махнул рукой и развернулся к ним спиной, собираясь вернуться к своим.
Но Мара Сальватруш до последнего оставался Марой Сальватрушем — подлым отбросом с гнилым нутром. Услышав за спиной короткий хрип, я резко отскочил влево, а рукой перехватил кулак с зажатым в нем коротким клинком. Мы еще не вышли из Ведьминого Круга, так что с точки зрения шакалов, Мара вполне мог считаться правым, даже напав со спины.
Но тогда и я имел право на ответку. Рывком развернув его лицом к себе и все так же держа за руку, я с маху боднул его головой в лицо. Подождал пару секунд, когда ему на грудь начнут капать кровавые сопли.
— Готов?
— Че? — Сальватруш уставился на меня мутными глазами.
— Запоминать, что я скажу. Нельзя убивать людей. — Ухватив его левой за локоть, я резко дернул вниз кисть руки. Раздался хруст. Мара взвыл, кто-то за его спиной тихо охнул. — Нельзя… — Пока он не очухался, я проделал то же самое с его второй рукой. — … продавать дурь. Она тоже убивает. Запомнил?
— Су-у-ука…
— Или ноги тоже сломать?
— З-запомнил.
— Ну, тогда иди. Больше не увидимся.
Шатаясь, как пьяный, Сальватруш побрел в сторону своей банды. Перед ним расступались, как перед прокаженным. Так я и думал. Побежденному вожаку никто не предложит помощи. Скорее всего, добьют и тихо закопают где-нибудь на пустыре под кучей мусора.
Ну и хрен с ним. Главное, чтобы его преемник помнил, чем заканчиваются подобные визиты вежливости в Лобо-дель-Валле. Доброе слово, подтвержденное кулаком, гораздо убедительнее одного доброго слова.
Еще раз всмотревшись в широкую ссутулившуюся спину, я только сейчас заметил, что вся она располосована глубокими и длинными царапинами, словно от когтей крупного зверя. Кто же это его так? Я опустил глаза и с удивлением уставился на собственные руки. Разбитые костяшки пальцев меня не удивили, а вот засыхающие сгустки крови под ногтями были чем-то новеньким.
Я еще стоял, разглядывая свои руки, когда подошедший Мануэль протянул мне мою майку и свитер. Надо же, я до сих пор не чувствовал холода.
— Не бойся, — тихо сказал Мануэль, — люди ничего не поняли. Только одержимые маниту видели, как ты выпустил на свободу своего волка. А таких тут было всего трое. Ты да я, да этот… уже почти покойник, — он кивнул в сторону, куда за своим поверженным вожаком потянулись остальные шакалы.
Затем Дик подал мою куртку:
— Чего такая тяжелая? Захватил с собой кирпич на всякий случай?
Я и забыл совсем. Во внутреннем кармане ждала бутылка виски, целая и невредимая. Вот только одна мысль о глотке огненной воды сейчас вызывала у меня приступ тошноты.
Держа бутылку за горлышко, я поплелся к яме, чуть постоял на бровке, а потом разжал пальцы, позволяя бутылке скользнуть вниз по сочащейся водой глинистой стенке. Внизу тихо булькнуло.
— Правильно, — одобрил подошедший сзади шериф. — Не стоит оставлять могилу пустой. Плохая примета. — Он поплевал на ладони, крякнул и ухватился за черенок лопаты. — Мы с Робом тут все приберем, а вы, парни езжайте по домам.
Мужики по очереди все так же безмолвно пожали мне руку и потянулись к своим машинам.
Затянувшееся молчание прервал Норт:
— Теперь ты хозяин города. Во всяком случае, ягуары и шакалы против тебя слова не скажут.
— Ерунда. — Я пожал плечами. — Мне это не нужно.
Мне действительно ничего здесь не было нужно. Ни Логово — пустой дом моей вымирающей семьи. Ни поганые воспоминания о моем детстве. Ни безразличие матери. Ни отчим. И тем более не воспоминания о том дне, когда он…
Единственное, что приковывало меня к Лобо-дель-Валле — розовый свет в окне небольшого двухэтажного дома. Красная лампа на прикроватном столике и девушка, спящая под шерстяным одеялом, расшитым радужными зигзагами. Альбом с пожелтевшими от времени фотографиями на полу рядом с ее домашними туфлями. Тетради, пухлые от рисунков и записей. Коробка со шнурками, бусинами и маленькими раковинами. Маленький «ловец снов» у нее над головой.
Больше всего на свете я хотел сейчас войти в ее дом, подняться по узкой деревянной лестнице, бесшумно скользнуть под одеяло и прижать к себе мягкое и теплое ото сна девичье тело. И забыться рядом с ней навсегда.
Глава 18
Зима сбежала из города внезапно, как застигнутый в чужом доме воришка. Наспех сгребла в мешок все, что попалось под руку — грязные облака, нудный мелкий дождик, пробирающую до костей сырость, завалявшиеся под кустами жасмина и роз клочки грязного снега — и была такова.
Проснувшись посреди ночи от сильного и ровного гула за окном, я улыбнулась и сбросила на пол тяжелое шерстяное одеяло. А потом прямо поверх пижамы накинула большую вышитую шаль из Чьяпаса и вышла на порог.
Здесь уже стояли, тесно прижавшись друг к другу, мама и Анна. Ни одна из нас не сказала ни слова. Повернувшись лицом к востоку, мы в молчании подставили лицо горячему ветру пустыни Мохаве.
Он заставит быстрее бежать древесные соки, согреет спящие в земле корни трав и цветов, разбудит поцелуем пчел и шмелей, ласково погладит попки бегущих по набережной спортсменок.
За воем ветра, за шелестом голых еще веток не слышно было легкой и мягкой поступи, но все мы знали: в Сонору входила весна. Последняя весна моего детства.
Это была чудесная весна. В моей душе раскрылись крылья большой птицы, и я вместе с ней парила над прогретым солнцем асфальтом, над молодой травкой, усеянной голубыми каплями примулы, над черепичными крышами Френч Картье и заросшим лишайником шифером Южного района. Каждое утро я просыпалась с ощущением полета и, казалось, могла дотянуться до облаков.
Я привыкла к поцелуям Роба, таким ласковым, и его объятиям, таким безопасным и теплым. Я знала, какой будет моя жизнь через пять, десять, двадцать лет. Лобо-дель-Валле был хорошим местом, чтобы растить детей, таких же голубоглазых, как Роб.
Профессор Суарес прислал мне письмо с подтверждением — моя работа о черных мумиях Чинчорро принесла мне победу в конкурсе и стипендию от Фонда Гуманитарных Исследований. Я знала, когда-нибудь я обязательно поеду в долину Камаронес, а пока мы с Робом планировали наше ближайшее будущее.
За прошедший год работы у Амнерис я скопила неожиданно солидную сумму. Тратить деньги на покупку машины я передумала. Лучше оплачу маленькую квартирку в Теночтитлане — наше первое с Робом совместное жилье.
В те дни я перестала бояться будущего, которое ждало меня на Девичьей скале. Я знала: все будет хорошо.
Лина перестала заплетать косы и теперь закручивала волосы в большой шелковистый узел на затылке. Густые тяжелые пряди удерживались лишь двумя странными шпильками из зеленоватого металла, они венчались уродливыми птичьими головами с бирюзовыми глазами-бусинками.
Глядя на ее нежную шею и хрупкие плечи, невозможно было избавиться от картины: вот мои пальцы вытаскивают этих птиц, и закрученные жгутом тугие пряди змеями соскальзывают вниз по спине до самой поясницы.
С ней вообще случилась сказочная перемена. Куда-то исчезла маленькая скво, бесстрастная и молчаливая, и взамен нее явилась нежная и гордая сеньорита, носительница благородной крови кастильских идальго. Мне доводилось видеть таких девушек в семьях плантаторов в Халиско. Трудно сказать, чем они гордились больше — своими красавицами-дочерями, андалузскими лошадьми или посадками голубой агавы.
А главное — стал меняться ее запах. И чувствовал это не только я. Мануэль Хорхе, не скрываясь, втягивал в себя воздух, когда «случайно» встречал Лину в городе.
Его сбивчивые объяснения насчет нашей с ним животной сути мало прояснили картину моего детства. Ясно стало одно: тот старый койот, который пел надо мной на непонятном языке, что-то сделал с моим внутренним волком. Я смог стать сильнее и быстрее обычных людей, чуял запахи, видел в темноте и переставал чувствовать боль при виде крови, но ничему не радоваться и утратил доверие к миру.
Хотя, не все ли равно, по какой именно причине я ненавидел свою жизнь? Я был такой, какой есть, и изменить это было невозможно.
Так же, как вернуть холодное безразличие и спокойное равнодушие ко всему на свете. Я злился, и с каждым весенним днем мое беспокойство нарастало все больше.
Особенно бесил меня Роб. Он не отходил от Покахонтас ни на шаг, а в школьных коридорах и на улицах города не выпускал ее руки из своей ладони. Кажется, он даже сторожил ее около туалета, чертов идиот. С каждым днем мне все сильнее хотелось проделать в его голове дыру… размером с голову.
Почему все это происходило в моей жизни из-за этой маленькой девочки, тоненькой, как тростинка? Я уже не мог вспомнить причин нашей вражды, а она все продолжала меня наказывать — своим равнодушным взглядом, улыбкой, подаренной не мне, сиянием глаз, устремленных не на меня. Блять.
Моя жизнь катилась в тартарары, а на моих глазах причина всех моих бед строила планы на будущее с моим лучшим другом. Учеба в самом древнем городе Ацатля, общее жилье, общее одеяло, Рождество дома с семьей, текила в Гвадалахаре, белые пляжи Пуэрто-Эскондидо… все это ожидало не меня.
Маленькое зернышко, укрывшееся от ветра и солнечного зноя между камней, готовилось пустить корни и прорасти прекрасным цветком, но эта красота, этот покой были предназначен не мне.