ое измученное лицо и крайняя худоба надежд на ее возвращение к жизни не внушали.
— Вы уже умерли, Элис?
Ответом мне была тонкая улыбка на синеватых губах:
— Еще нет. И постараюсь продержаться как можно дольше. Ради Вилда.
Как жаль, что я не могла коснуться ее руки.
— А вы не хотите вернуться? Я могу попросить духов.
— Нет стоит, Лина. Я всегда знала, что ты добрая девочка, — улыбка наполнилась теплом, — но не нужно. Тяжело жить, никому не нужной, никем не любимой. Мое тело давно превратилось для меня в обузу. А теперь… — она оглянулась по сторонам, — … я знаю, что умирать не страшно.
Как странно, оказывается, можно жить без любви. Бывало, я жила без денег, без еды, без крыши над головой, но любовь всегда была со мной. Мама с сестрой любили меня всю мою жизнь, и друзья были рядом. Даже соседи не жалели для меня искренней улыбки. Даже незнакомые люди на улице.
А те, кто меня не любил… От них я просто уходила. И забывала.
Кто знает, может быть, после смерти Элис ван Хорн Говард обретет новую жизнь?
— Надеюсь, вас похоронят на Роузхилл. Там собралось неплохое общество.
Как еще я могла ее подбодрить? Элис рассмеялась, откинув голову назад:
— Спасибо за рекомендацию. Но я должна продержаться как можно дольше. Вилду нужно время.
— Для чего?
— Чтобы подготовиться.
— К чему?
Элис оперлась локтями о столешницу и наклонилась ко мне, как будто кто-то мог нас сейчас подслушать.
— В завещании моего отца есть один пункт. Очень важный. Он ссылается на старый волчий закон. Пост вожака и имущество достаются сильнейшему в роду. После оглашения наследства ему могут бросить вызов, и он обязан будет его принять.
Я недоверчиво покачала головой. Подобные законы сохранились у койотов и ягуаров, но чтобы у волков… Впервые об этом слышала. Кроме того…
— Разве у Дж… Вилда есть братья или кузены?
— Есть сын у моего мужа, — ее лицо брезгливо скривилось. — Он считался незаконным, но я знаю, что Генри тайно от всех оформил бумаги на усыновление.
— Значит, будет поединок?
Невольно вспомнился мой старый сон, когда я втайне от Джокера вошла в его сознание.
— Будет. И Вилд должен быть готов. Иначе потеряет все.
Все… И земли, предназначенные койотам, тоже.
— Что я должна ему передать, Элис?
Душам живых опасно на слишком долгий срок оставлять тело.
— То, что слышала сейчас. И еще, Лина… скажи, что я оставила для него письмо. В той книге, что он так любил в детстве. Думаю, он поймет. Прощай.
— Прощайте, Элис.
Легкого вам забвения. Спокойного вам прощания.
Джокер нашел меня все за тем же столиком. Не знаю, моргнула ли я хоть раз, с тех пор как ушла миссис Говард.
— Поговорить не получилось. — Он поставил передо мной очередной стаканчик с кофе. — Наверное, в глазах матери я даже последнего «прости» не заслужил.
— Нет, она тебя любит. — Вилд вскинул голову и недоверчиво уставился на меня. — Она оставила для тебя письмо. В твоей любимой детской книге.
Кажется, он точно знал, о чем идет речь. Только смотрел на меня, словно наткнулся на сундук с сокровищами и боялся поверить своим глазам.
— Ты-то откуда знаешь?
В ответ я подняла разрисованные магическими знаками ладони:
— Забыл, с кем имеешь дело? Твоя мать решила поговорить со мной.
— И о чем еще вы говорили?
Джокер прикусил губу — то ли от обиды, то ли недоверчиво.
— Об одном старом волчьем законе. О сражении за наследство и пост вожака. — И, предупреждая его новый вопрос, быстро добавила. — У твоего отчима есть сын. Теперь законный. Больше ничего не спрашивай. Вся информация только со слов твоей матери. Я даже в существовании такого закона не уверена.
Глаза Вилда уставились в какую-то точку у меня за спиной. Он пошевелил губами, словно пробуя слова на вкус, прежде чем они прозвучат.
— Есть такой закон. Существует только потому, что от него забыли избавиться.
Ого, предусмотрительные волки, оказывается, склоны оставлять мины на своем законодательном поле. Джокер продолжал:
— Ты слышала, например, что в Айове однорукие пианисты обязаны играть бесплатно?
— Что-о-о?
— А в Арканзасе муж имеет право бить жену не чаще одного раза в месяц.
— Слава Богу, мы не в Арканзасе.
— А в Вермонте жена может пользоваться вставной челюстью только с письменного разрешения мужа.
— Рада, что у койотов с зубами все в порядке.
— Так вот: в Соноре любой член рода может оспорить права прямого наследника. Как и пятьсот лет назад все достается сильнейшему.
— Н-да. И что теперь делать?
Меня все эти новости огорошили и заставили растеряться. Зато Джокер был похож на сжатую пружину: сосредоточен, собран, полон энергии.
— Сначала к нотариусу. А потом я поговорю с одним человеком. Он уже в Лобо-дель-Валле.
Вечером Джокер заперся в библиотеке, и я решила, что будет мудро не показываться пока ему на глаза. Когда все талисманы были развешаны, молитвы прочитаны и защитные знаки написаны, а любопытная луна старалась заглянуть в зазор между неплотно задернутыми шторами, я все-таки решила спуститься на второй этаж.
Сейчас, когда решалась судьба империи ван Хорнов, я боялась оставлять Вилда одного, так что новые визиты к маме или на Роузхилл пришлось отложить. Да и вообще, в библиотеке было подозрительно тихо. Пора было проверить, жив ли Джокер там вообще.
На этот раз мне не нужен был предлог в виде чашки с настоем. Я подождала перед дверью, прислушиваясь, не раздастся ли по ту сторону хоть малейший шорох, затем повернула бронзовую ручку.
В комнате было темно, но мне, как и Вилду, свет был не нужен. Он снова сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки. Письмо лежало рядом, а книга, из которой его достали, валялась на полу. Я подняла довольно увесистый том и провела ладонью по переплету из телячьей кожи. От старой позолоты не осталось ни крупинки, так что название можно было прочитать только при ярком свете или нащупать кончиками пальцев.
«Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо и так далее, и так далее». Жизнь паренька, не пожелавшего учиться судейскому делу и в восемнадцать лет покинувшего родительский дом, чтобы полностью отдаться единственной своей любви — морю.
Мальчик, зачитывавшийся в детстве этой книгой, вырос и в восемнадцать лет решил стать юристом, потому что не любил никого и ничего. Я положила книгу на край стола. Начинать разговор первой не хотелось, потому что последний наш разговор несколько часов назад закончился не очень хорошо.
После больницы я выпросила у Джокера пятиминутную остановку перед кондитерской миссис Адамс. Просто не могла себе отказать в нескольких глотках какао с корицей и кофейным ликером. Как-будто знала, что этот обжигающий напиток в двойном картонном стаканчике будет моей единственной радостью в этот день.
А на выходе я столкнулась с шерифом Келли. Он уже ушел на пенсию, сильно поседел и чуть ссутулился, но выглядел все таким-же крепким и надежным, как сучковатая дубовая палка отставного полковника викторианской эпохи. Он вежливо поздоровался и посторонился, давая мне дорогу. Он всегда был вежлив, но сейчас в его голосе не слышалось былого тепла. Наверное, он тоже винил меня в разрыве в Робом.
Когда я опустилась на заднее сиденье рядом с Джокером, его лицо казалось ничего не выражающей маской. Крепко сжатые губы, пустые холодные глаза. Смотреть на него не хотелось, и я отвернулась к окну.
Во время переговоров Вилда с нотариусом, я бессмысленно пялилась на стопки документов на антикварном столе, на огромные книжные шкафы с книгами по семейному праву. Рассуждения об особенностях брачного контракта Элис ван Хорн Говард, о прецедентах оспаривания наследства и судебном преследовании поединков проходили мимо моего сознания.
Возвращаясь к машине, я все так же старалась держаться подальше от Джокера. Меня знобило, не помогала ни застегнутая на молнию куртка, ни глубоко спрятанные в карманы кулаки.
— Думаешь, он все еще видит в тебе свою несостоявшуюся невестку?
Так можно было говорить о ставках Питсбург Пингвинз против Могучих Уток[43].
— Можешь собой гордиться. Этого уже не случится.
Я надеялась, что мой голос звучит так же безразлично. Вилд резко затормозил и повернулся ко мне:
— Чего «этого»?
Я пожала плечами, не переставая мелко дрожать. Противно, что он это видел.
— Брака с надежным человеком. Семьи, детей, школьных утренников, Рождества за общим столом. Я такая же женщина, как все остальные, и хотела того же самого. Разве ты этого не знал?
Джокер сделал еще шаг вперед и замер, почти касаясь меня грудью. Неуловимым движением выдернул мои руки из карманов и спрятал их в своих горячих ладонях.
— С Робом ты когда-нибудь чувствовала то, что было между нами?
Черт, опять эти искры, сливающиеся в потоки тепла. Глаза невольно остановились на его губах и я судорожно сглотнула. Держи себя в руках, Лина. Если я сейчас облизну губы, то проиграю раз и навсегда. Окончательная капитуляция станет всего лишь вопросом времени.
— Думаешь, под ним ты стонала бы так же, как тогда на Девичьей скале?
Заткнись, Джокер! Заткнись!
Во рту пересохло, и я уже не думала, как сохранить лицо. Пусть смотрит. Пусть видит, как я его ненавижу.
— Разве ты дал мне шанс проверить?
В машине Вилд бросил шоферу:
— Домой, — и молчал до самых ворот Логова.
Оставшуюся часть пути я задыхалась от жара. Когда водитель вышел, чтобы открыть мне дверь, Джокер тихо произнес:
— На самом деле, ты должны быть мне благодарна, Лина. Я спас тебя от брака без любви. Я освободил тебя из ловушки.
Я бегом бросилась в свою комнату, и минут десять простояла над струей холодной воды, пытаясь остудить руки и лицо.
Сейчас я молча стояла в темной библиотеке, глядя на склоненную голову Джокера. Если он не захочет говорить, я просто уйду.