Я рано успокоился, посчитав, что, вырвавшись из ущелья на достаточно широкую водную гладь, мы обрели покой и надежду на мирную гавань. Еще издалека я увидел, что гряды холмов, разлегшихся по обе стороны долины на приличном расстоянии, начали сближаться. Я расценил это как нормальное геологическое явление, а буквально через полчаса как бедствие, когда наш «корабль» ткнулся корнями в гигантский затор. В узкой порожистой горловине скопилось множество вырванных с корнем деревьев и кустов. Зажатая в теснине вода начала подниматься, в хаотическом нагромождении деревьев слышался треск ветвей, панические крики животных, грозный гул водопада… Желтошкурый прижал короткие уши к голове и с дикими глазами пополз к развилке ветвей. Обезьянки подняли истошный вой. Некоторые начали перескакивать на другие деревья, направляясь в сторону берега. Плотина из древесных стволов росла и росла, уровень воды поднимался все выше. Я подумал было, не последовать ли за обезьянками, — некоторые уже выбрались на прибрежные скалы и, задрав длинные хвосты, бросились врассыпную по склону теснины…
Туго же я соображаю! Обезьяны куда сообразительней! Пока я раздумывал, громадный затор начал тяжело вздыматься, шум и треск усилились, а в следующее мгновение все это с диким грохотом обрушилось. Я вцепился в ветви, мое дерево трещало и переворачивалось, мутная вода накрыла меня и несла безостановочно…
Грохот сталкивающихся деревьев и падающей воды вдруг словно отошел в сторону. Я ничего не видел из-за режущей боли в глазах, залепленных грязью, но почувствовал, что дерево поплыло по спокойной воде. Когда глаза очистились, орошаемые ручьями слез, я осмотрелся. Желтошкурый исчез. Среди ветвей сидело несколько дрожащих мокрых обезьянок, наверное, из новоприбывших и не успевших перебраться на берег. Я отметил приятную перемену: мое дерево крепко-накрепко сцепилось ветвями с другим. Деревья были прямо-таки вдавлены друг в друга. Мне стало страшно, когда я подумал, что со мною стало бы, окажись я среди ветвей в момент их столкновения. Зато теперь, получив хорошую устойчивость и дополнительную плавучесть, мой «корабль» стал надежнее. Приятные перемены одним этим фактом и ограничились, поскольку во многих других отношениях я чувствовал себя отвратительно — на зубах скрипел песок, во рту горечь, тошнота… Потом я вырвал, чуть не вывернулся наизнанку. Обезьянки, глядя на меня изумленными глазенками, притихли. Освободив желудок от грязной воды, я растянулся на стволе. Мне полегчало, но забрала в свои лапы тоска. Я сел и, глядя на обезьян, стал громко жаловаться на свою несчастную судьбу: — Грегор, за какие грехи ты терпишь такие мучения? Не проще ли один раз наглотаться этой мутной воды и разом покончить с муками?..
Обезьянки оторопело слушали меня, прижимаясь друг к дружке. Для них я — невидаль. Но когда я сделал движение в их сторону, поудобнее располагаясь среди толстых ветвей, они завизжали, щеря желтоватые клыки.
— Успокойтесь, никто вас не трогает, — говорю как можно миролюбивее. — Я не ем обезьятину… Мне надоело жить, но больше всего я хочу спать…
Словом, я устроился вполне сносно. Сцепленные деревья уже не могли перевернуться. Это утешало. Дождь лил как из ведра, но это была чистая и не очень холодная влага. Перед глазами еще какое-то время медленно проплывали холмистые окрестности, затопленные у берегов деревья с торчащими ветвями… Я и не заметил, как это все тихо исчезло.
Ного никак не мог прийти в себя после встречи с огромными динозаврами, на бегу растоптавшими наш лагерь, если это пристанище можно так назвать. На песчаной отмели мы оставались несколько дней. Плот, выброшенный на песок неловким движением динозавра, оказался целым и мог бы еще служить нам. Но он был тесноват. Я строил его в одиночку, в бамбуковых зарослях, все время опасаясь нападения крокодилов. Меня донимали четырехкрылые кровососы, похожие на комаров, разве что потолще. Плот я строил втайне от плоскоголовых, пользуясь тем, что они крайне редко и неохотно подходили к реке. Да в этом и не было для них особой нужды — озера и лужи в том дождливом году были всегда переполнены.
Сооружая с помощью Ного новый плот, я уже имел кое-какой опыт, мне не надо было таиться. Ного с упорством слона тащил к месту сооружения плота любой древесный ствол, казавшийся мне подходящим. И получилось то, что надо. Великолепное сооружение!
Костер у нас пылал ночью и днем, в экономии топлива не было никакой нужды. Плавника, высушенного жарким солнцем, хватило бы на месяц. Днем, когда мы были заняты работой, костер был обычный, — дров получал ровно столько, чтобы не погаснуть. Зато ночью мы старались утолить его ненасытный аппетит самыми большими ветками, пламя освещало и заросли, и реку, отпугивая непрошеных гостей. Притащив одно-другое бревно, Ного торопился на отмель и через несколько минут возвращался к огню с довольно крупными ракообразными и небольшими, как я понял, безвредными змейками. Ного укладывал их на горячий плоский камень с горячими углями, и через пять-десять минут можно было лакомиться вкусным мясом. Забот о еде у нас не было.
Иногда нас навещали крокодилы. Их отсвечивающие рубинами глаза тлели, словно угольки, отлетевшие от нашего костра в ночную темень. Обычно, поглазев, они убирались восвояси. Но как-то появился наглец, посчитавший нас легкой добычей. Он, медлительный и самоуверенный, выполз из воды и направился к нам.
Я схватил длинную жердь, горящую с одного конца, и ткнул ее в полураскрытую крокодилью пасть. Он взревел, развернулся, и я вовремя отскочил — удар тяжеленного хвоста прошумел в полуметре от меня. Чудовище заторопилось назад, в воду, и долго еще в ночи мы слышали его злобный рев. Урок, полученный нахальным экземпляром, не подействовал на остальных. Парные красноватые точки, сновавшие в воде вокруг отмели, заставляли нас быть настороже. И дело тут не в одних крокодилах.
В зарослях вокруг нас бесшумно двигались неясные тени; желтым и зеленым светились хищные глаза. Их владельцы не осмеливались приближаться к огню, шастали на границе света и мрака. И только когда порыв ветра в сторону зарослей обдавал их жарким дыханием огня, слышались испуганное рычание и треск веток, затихающий в отдалении.
По тому, как все чаще срывался ветер, как пыль и сухие листья поднимались в воздух короткими, энергичными вихрями, а на восточной стороне неба появлялись темные тучи, было ясно, что не за горами период дождей. Порывы ветра доносили к нам запахи выжженных солнцем холмов. Ветер предупреждал: еще неделю-две хорошей погоды, а потом земля смешается с небом. Надо торопиться с плотом. Надо выстроить крепкий шалаш на плоту, потому что не очень уютно сидеть под открытым небом, когда на голову льются потоки небесной влаги.
Прошел день. За ним — другой. Крокодилы лениво загорали на отмели, не обнаруживая своих пиратских поползновений. В зарослях ни единого шелеста…
Выбрав более или менее свободных полчаса, я поднялся вверх по реке, к месту, где лежали останки динозавра. К нему невозможно было подойти поближе — мешал невыносимый смрад. Я, зайдя с наветренной стороны, несколько минут наблюдал за разнокалиберными стервятниками. Зверей, питающихся свежим мясом, не было даже в отдалении. На дугах обглоданных ребер сидели сытые грифы. Чем-то они все же отличались от земных.
Утром пятого дня мы были готовы к продолжению пути. Я попробовал приподнять плот за угол, но не смог даже качнуть его. Мы разрыхлили небольшой песчаный холмик, отделявший нашу площадку от воды, разбросав его по сторонам. Потом, пользуясь жердями, как рычагами, начали подвигать к воде.
За полдня тяжелой работы нам удалось спихнуть наше массивное сооружение в воду. То, что еще оставалось сделать, не требовало таких напряженных усилий, от которых судорога сводит мышцы, позволяло слегка расслабиться. Шалаш вышел прочный, ветром не разнесет. Кровлю сделали из коры. Над глиняной площадкой для костра соорудили навес. В одном углу сложили толстые сухие ветки, то есть дрова. Я решил, пока нужда не заставит, не есть ничего сырого. Мой цивилизованный желудок постоянно протестовал против сыроедства… Сделали мы еще кое-какие удобства. В оставшееся время занялись изготовлением оружия.
Племя плоскоголовых не знало другого оружия, кроме дубинок. Некоторые дикари иногда вставляли в расщепленный конец длинной палки обломок песчаника, кое-как закрепляли его — и получался примитивный топор. Копьем они не могли орудовать, оно мешало им пробираться через заросли. Лук и стрелы были чем-то непостижимым, чем-то из области шаманства…
В первую очередь я решил изготовить лук и стрелы. Дубина подходящих размеров для моих интеллигентных рук тяжеловата и не всегда пригодна. Длинное заостренное копье — это уже лучше. Передо мной стояла задача не только вооружиться самому, но и обучить Ного владеть оружием.
Теперь, когда Ного ушел из племени, он был свободен и от многочисленных запретов, регламентирующих жизнь туземцев. Он многое сможет постигнуть, парень смышленый. В первую очередь надо обучить его плаванью. Ного ужасно боится глубокой воды. Как избавить его от этой боязни? Я сколотил клетку — и она стала источником мучений дикаря. Напрасно я говорил, что в клетке, опущенной в воду, Ного недоступен для крокодилов. Он залезал в нее со страхом и всячески норовил выскочить из нее. В клетке я пытался приучить его к глубине. Глубина для Ного — это значит выше колен. А если вода к шее подбирается, так ужас дикаря неописуем. Для него глубина и крокодил — синонимы. Придется с ним повозиться. Я понимаю, что берусь за неблагодарное дело — научить Ного плавать или хотя бы держаться на воде. Наш путь по реке продлится не знаю сколько времени, во всяком случае не меньше месяца, а одно неосторожное движение, неверный шаг на качающемся плоту могут лишить меня верного спутника и товарища.
Страх Ного и его соплеменников перед водой рожден страхом перед крокодилами. Чтобы показать Ного, что крокодилов нечего бояться, я плавал около плота, когда на берегу справа и слева лежали крокодилы. Ного испуганно таращился то на меня, то на крокодилов и, кажется, начинал бояться еще больше.