Зайдя домой, Мерседес тут же поняла – быть беде. Эмилио вернулся час назад, рассчитывая, что сестра пришла раньше него, и сейчас вместе с родителями дожидался ее за одним из столиков в их баре. Девушкам ни при каких условиях не разрешалось гулять поздними вечерами без сопровождения. Конча с Пабло были в ярости: злились и на сына – за то, что тот оставил сестру без присмотра, – и на дочь. Мерседес знала, что оправдываться, объяснять, мол, танцевала, бесполезно, только напросится на очередную лекцию о том, что танцы когда-нибудь доведут ее до беды. А вот этого ей слышать совершенно не хотелось.
– Ну и что это на тебе? – требовательно спросил Пабло. – Это же не твое, так?
Мерседес рассеяно погладила лацканы пиджака Хавьера.
– И что это ты себе такое удумала? Разгуливать в мужском пиджаке с чужого плеча? – В отцовском голосе звучало негодование.
Она поплотнее закуталась в пиджак: он пропитался запахом фламенко, и она глубоко дышала, наполняя легкие этим пьянящим ароматом. Отец протянул руки, ожидая, что Мерседес избавится от оскорбительного предмета одежды, но девушка проскочила мимо него и убежала к себе в комнату.
– Мерче! Сейчас же выходи!
Конча последовала за дочерью вверх по лестнице и теперь гневно колотила в ее дверь.
Девушка знала, что смело может пропустить требования матери мимо ушей. Все устали и скоро разойдутся по кроватям. Споры могут подождать до утра.
Хотя ночь была теплой, Мерседес спала, завернувшись в пиджак, глубоко вдыхая память о его владельце. Даже если она больше никогда его не увидит, у нее останется хотя бы эта вещь. Она вовек его никому не отдаст.
Хавьер вошел в кафе на следующее утро. Была суббота, свободный от школы день, и Мерседес, сразу как проснулась, принялась свешиваться из окна спальни в надежде, что он придет.
Цыган почти всю ночь глаз не сомкнул: никак не мог перестать думать о молоденькой танцовщице. Он закрывал глаза и видел ее, открывал – она никуда не исчезала. Бессонница с ним приключалась редко. Почти каждую ночь он валился на кровать без сил, накачавшись виски и обкурившись сигаретами.
Не находясь в непосредственной близости от женщин, он о них особо и не думал. Но вот эта девчушка никак не шла из его головы. И он был рад предлогу пойти и разыскать ее на следующий день.
Хавьер отчасти надеялся, что при дневном свете она окажется не такой, какой он ее запомнил. Немного злился на себя. Вот только любви ему в жизни не хватало! Может, нафантазировал себе всякого в полумраке прошлого вечера. В любом случае пиджак следовало вернуть. Он был лучшим в его гардеробе.
Когда цыган вошел, молодой человек за стойкой готовил кофе. Это был Эмилио. Не успел Хавьер с ним и парой слов переброситься, как в зал влетела Мерседес. В руках она держала его пиджак. При дневном свете девушка казалась несравнимо прелестнее. Ни малейшего следа вчерашней робости, вместо нее самая открытая и чарующая улыбка из всех, которые он когда-либо видел.
Эмилио внимательно наблюдал за ними. Он уже узнал Хавьера.
– Спасибо, что мне его одолжили, – поблагодарила Мерседес, протягивая пиджак.
Как бы ей удержать его здесь чуточку подольше? Хоть какая бы идея пришла в голову!
– Я неплохо танцевала? – выпалила она.
– Ты – лучшая из тех, кто не цыганских кровей, лучшая пайо[49], какую я когда-либо видел, – искренне ответил он.
Такое громкое признание, в него трудно было поверить. Она вспыхнула, не зная, поддразнивает ли он ее или говорит правду.
– Если я как-нибудь вернусь сюда, станцуешь для меня еще раз?
Слова встали у нее в горле комом. Ответа и не требовалось.
Они стояли в каком-то метре друг от друга, дыша одним воздухом.
– Мне пора.
Пусть ему и хотелось, но он не мог ни легонько поцеловать ее в щечку, ни коснуться ее руки. Знал, что такие проявления внимания недопустимы, да и в любом случае понимал, что с них из-за барной стойки не спускает настороженного глаза Эмилио, шумно составлявший за баром тарелки в стопки.
Еще минута, и Хавьер ушел. К своему удивлению, Мерседес поняла, что не расстроилась. Она совершенно точно знала, что увидит его снова.
Проходили недели. Девушка ждала, не думая ни о чем другом, стараясь удержать в памяти его запах.
Наконец пришло письмо. Хавьер обращался к Мерседес через ее наставницу, Ла Марипоса: он возвращается в Гранаду и хочет, чтобы она с ним выступила. Они могут репетировать в доме старой байлаора.
Мерседес истерзалась. Этот мужчина был для ее семьи совершеннейшим чужаком, старше нее на пять лет и, что уж совсем недопустимо, еще и хитано, цыганом. Она знала, что скажут родители, спроси она их дозволения. Ей оставалось только одно – действовать за их спинами. Девушка была готова пойти на любой риск, лишь бы еще разок станцевать с Хавьером.
Мерседес доверилась Эмилио, уверенная, что он ее не предаст. Тот продолжал играть, пока она, сидя на его кровати и бурля от восторга, рассказывала ему о приглашении цыгана.
– Я обязательно поделюсь с родителями, – пообещала она. – Только не прямо сейчас. Знаю, они тут же меня остановят.
Эмилио изо всех сил постарался скрыть свое раздражение. Он понимал, что его в расчет не берут.
Мерседес, безразличная к положению, в которое поставила брата, возбужденно продолжала:
– Ты ведь придешь посмотреть на наше выступление, а? Даже если мать с отцом позвать не получится, без тебя все будет совсем не то…
В первый день, когда она, прихватив свои танцевальные туфли, направилась вверх по склону к дому Марии Родригес, чтобы встретиться там с Хавьером, ее ноги дрожали так, что она едва могла идти. Как же ей танцевать, если она и ноги-то с трудом переставляет?
Девушка добралась до дома старухи и, привычно не постучавшись, сама подняла щеколду. Внутри, как всегда, было темно: глазам потребуется несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку. Мария обычно появлялась несколько мгновений спустя, заслышав, как открылась дверь.
Мерседес опустилась на старый стул у двери и принялась переобуваться. Из темноты послышался голос:
– Здравствуй, Мерседес.
У нее чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Предположив, что пришла первой, она совершенно не заметила, что в комнате уже находится Хавьер.
Мерседес даже не знала, как к нему обращаться. «Хавьер» звучало слишком фамильярно, «господин Монтеро» – как-то нелепо.
– Ой, здравствуйте… – тихо отозвалась она. – Как добрались?
Она много раз слышала, как взрослые ведут вот такие ничего не значащие разговоры.
– Хорошо, спасибо, – ответил он.
В то самое мгновение, как будто для того, чтобы разрядить неловкость момента, в комнату вошла Мария.
– А, Мерседес, – сказала она, – ты уже здесь. Ну что ж, поглядим на твои танцы. Похоже, ты здорово впечатлила Хавьера, когда он в прошлый раз приезжал в Гранаду.
Они повторили солеа и булериа с вечера их знакомства, потом Хавьер сыграл для Мерседес целый ряд композиций к другим танцам. Прошел час, она танцевала почти без перерыва и расслабилась. Они чуть совсем не забыли про присутствие Марии Родригес. Время от времени она присоединялась, и раздавались негромкие пальмас, но ей не хотелось отвлекать их.
По прошествии некоторого времени Хавьер остановился.
– Думаю, на сегодня, пожалуй, достаточно, согласны? – спросила старуха.
Они оба как воды в рот набрали.
– Ну, тогда следующую репетицию устроим на будущей неделе в это же время, так вы успеете подготовиться, чтобы выступить вместе. А мы с Мерседес пока отработаем несколько вещей. Спасибо, – обратилась она к Хавьеру с улыбкой. – Увидимся на следующей неделе.
– Да… – отозвалась Мерседес. – Увидимся на следующей неделе.
Она бросила взгляд на Хавьера, который убирал в футляр гитару. Тот встретился с ней глазами и вроде бы замялся. Ему определенно хотелось что-то сказать, но он передумал.
И тут же ушел. Несколько минут спустя, переобувшись, Мерседес тоже оказалась на мощеной улочке перед домом, но Хавьера и след простыл. Они общались так тесно, но оставались далеки друг от друга…
От беспокойства и смешения чувств у Мерседес крутило в животе. Ни о ком, кроме как о Хавьере, она и думать не могла; не то что часы – минуты считала до их следующей встречи. Доверилась только своей подруге Паките.
– Разумеется, у него такого и в мыслях нет, – заверила ее Пакита. – Он же на пять лет тебя старше! Почти ровесник Игнасио!
– Ну а я вот о нем думаю не как о брате, – возразила Мерседес.
– Просто будь поосторожнее. Ты же знаешь, какая об этих хитанос слава идет…
– Ты его совсем не знаешь, – встала на защиту Хавьера Мерседес.
– Да и ты, по правде говоря, тоже. Ведь так? – поддразнила подругу Пакита.
– Так. Но я знаю, что чувствую, когда танцую рядом с ним, – наисерьезнейшим тоном ответила она. – Как будто весь мир сжимается до размеров домишки Марии. Все, что снаружи, – пшик или бессмыслица.
– И когда вы снова увидитесь?
– Он приезжает через неделю. Я ни спать не могу, ни есть, ни о чем другом думать. Да и нет для меня ничего другого.
– Он тебя поцеловал? – пытливо поинтересовалась Пакита.
– Нет! – воскликнула уязвленная таким предположением Мерседес. – Разумеется, нет!
Они сидели во внутреннем дворике дома Пакиты. Немного помолчали. Пакита нисколько не сомневалась в искренности подруги. Она никогда не слышала от нее таких речей. Они обе провели немало часов, слоняясь по городским площадям и перекидываясь с мальчишками-ровесниками где игривым словцом, где взглядом, но чувства, которые Мерседес испытывала к Хавьеру, похоже, не имели ничего общего с теми детскими романтическими переживаниями.
Для Мерседес дни до следующей репетиции тянулись с мучительной медлительностью. Конча заметила темные круги под глазами дочери и ее вялость. Вызывала беспокойство нетронутая еда на тарелке.