Это было еще одно великолепное выступление. Местная газета окрестила его «триумфальным» и разместила фотографии артистов на своей первой странице.
Пабло убедили, что нужно будет сопровождать дочь и на последующие выступления. Успех и известность Мерседес росли, как и ее привязанность к гитаристу. Их любовь была взаимна, любовь равных, какими они казались в свете прожектора, выступая на одной сцене на двоих. Когда они расставались, оба подсчитывали оставшиеся дни до следующей встречи.
Эмилио пытался скрыть ощущение собственной ненужности. Не имея теперь сестринской поддержки, он проводил гораздо меньше времени дома за игрой на гитаре. Когда он не работал, в «Эль Баррил» болтаться не хотел, особенно если рядом находился Игнасио.
Его любимым местом стало кафе «Аламеда»[52] на Пласа-Кампильо, куда часто заглядывали художники, писатели и музыканты. Так и не набравшись смелости подсесть к его столу, Эмилио со своим другом Алехандро сидели совсем близко от возглавляемой Лоркой компании, тесного круга единомышленников, известного как «Эль Ринконсильо»[53], просто потому, что обычно занимали «угол» комнаты.
Лорка часто бывал в Гранаде. Он старался проводить как можно больше времени со своей семьей в городском предместье, а его приезд считался настолько значимым событием, что о нем упоминалось в местных газетах. Влекомый сюда флером страдания и таинственности, присущих андалусской культуре, Лорка воспринимал фламенко как воплощение самой сути этого края. Среди его друзей были танцоры фламенко и гитаристы-аккомпаниаторы из хитанос, которые научили его перебирать струны на цыганский манер. Тут Лорка чувствовал себя как дома, а здешний уклад жизни служил ему источником творческого вдохновения.
Восхищение Эмилио Лоркой было сродни слепому обожанию. Он был счастлив находиться в тени, отбрасываемой тенью этого великого человека, и в тех редких случаях, когда Лорка посылал Эмилио ослепительную улыбку, сердце у последнего пекло так, будто вот-вот прожжет в его груди дыру. Ему нравилось все, чем занимался Лорка, – от поэзии и пьес до музыки и рисования. Но, возможно, больше всего он восхищался его открытостью в отношении своих сексуальных предпочтений.
«Может, и у меня когда-нибудь хватит на это смелости», – думал он про себя.
Для Игнасио любовь брата к кафе «Аламеда» стала еще одним поводом для придирок. Долгими зимними месяцами, когда коррид не устраивали и у Игнасио не было нужды уезжать в другие города, он допоздна пил со своими приятелями-бандерильеро и возвращался домой в изрядном подпитии и воинственно настроенным. В это время, когда заняться толком было нечем, некоторые из этих ребят маялись от безделья. Как и несколько других тореро, Игнасио только и делал, что ждал следующей возможности показать себя на арене.
Эмилио привычно поморщился, услышав характерный звук хлопнувшей двери; «Эль Баррил» давно уже закрылся на ночь. Если слышалось еще и насвистывание, это было плохим знаком. Таким образом брат изображал беззаботность, прежде чем выкинуть что-нибудь пакостное; в тот вечер у Игнасио выдалось как раз такое настроение.
– Как сегодня дела у Эль Марикон?[54] – спросил Игнасио, дав Лорке крайне уничижительную характеристику.
Вопрос прозвучал так язвительно, будто брата он тоже подспудно ухитрился обозвать «педиком», зная, что тот все проглотит.
Из-за таких поддевок Эмилио Антонио ненавидел Игнасио пуще прежнего.
– Почему ты просто не оставишь его в покое? – выкрикнул Антонио.
Он злился не только из-за того, что Эмилио подвергался вечным нападкам. Ненависть Игнасио по отношению к гомосексуалистам служила примером неприятия любого инакомыслия, так часто встречающегося среди сторонников правого крыла – узколобых, нетерпимых, кичащихся своей мужественностью.
В стране продолжались политические брожения, и Антонио обрадовался, когда услышал, что в рядах левых ходят разговоры о коалиции. Ужасные события, которые имели место в Астурии полутора годами ранее, заставили левых осознать, что, если они хотят вернуться к власти, им придется объединиться. Они решили начать все заново и, чтобы привлечь на свою сторону простых избирателей, главным пунктом своей программы провозгласили социальную справедливость. Так что эти несколько месяцев в семействе Рамирес оказались весьма напряженными: теперь грызню между братьями вызывали не только столкновения характеров, но и расхождения в политических взглядах.
Выборы состоялись в феврале 1936 года, и в целом по стране большинство голосов получили социалисты. В Гранаде дела обстояли не так просто. Победу одержала партия правых, но после предъявления им обвинений в запугивании и нарушении закона результаты выборов были аннулированы. За этим последовали столкновения между сторонниками правых и членами профсоюзов, противостояние между партиями усилилось. В Гранаде грабили церкви, громили издательства, сожгли театр. По реакции Игнасио можно было подумать, что спичку Эмилио бросил лично.
Конча пыталась усмирить бурю, разразившуюся под ее собственной крышей, но ситуация что внутри дома, что за его пределами и не думала исправляться. Тем летом череда некоторых событий привела к всплеску насилия по всей стране. После того как четверо фашистов застрелили лейтенанта полиции у его дома в Мадриде, в отместку был убит лидер правых, монархист Кальво Сотело. У столичного кладбища, где их похороны проходили одновременно, завязалась перестрелка между фашистами и полицейскими силами безопасности в лице штурмовых гвардейцев, в ходе которой четверо человек погибло. Политическая обстановка накалялась, напряжение росло.
Все мысли Мерседес были поглощены ее следующим выступлением, она считала дни до ближайшей встречи с Хавьером. Теперь, когда она закончила школу, они могли выступать чаще, особенно если учесть, сколько они получали приглашений, но Пабло был не готов оставлять «Эль Баррил» дольше чем на несколько дней в месяц. Она перестала замечать все увеличивающуюся пропасть между братьями, не имела ни малейшего представления об охвативших всю страну волнениях. В июле ее ждала череда выступлений в Кадисе, и Мерседес была занята разучиванием новых шагов: она каждый день проводила долгие часы в тесной компании Марии Родригес, охваченная греющим душу предвкушением новой встречи с Хавьером где-то через неделю.
Оставаясь у себя в комнате одна, Мерседес разглядывала фотографию своего гитариста, прислоненную к прикроватной лампе. Его крепкие скулы и копна прямых блестящих волос – тонкая прядка упала на глаз – с каждым разом казались ей все красивее. Камера так точно поймала его прямой взгляд, что сила, сквозившая в этих улыбающихся глазах, проникала в самую глубину ее существа.
Тем временем остальные члены ее семьи наблюдали, как собирается буря. Они слышали раскаты грома, но ни один из них и представить не мог масштабы надвигающегося бедствия.
Глава 15
Семнадцатое июля в Гранаде выдалось обычным летним днем. Стояла палящая жара. Ставни были опущены, отрезая доступ в помещения зною, свету и пыли. В воздухе чувствовалось оцепенение. Никто не знал, куда себя деть.
Конча с Мерседес сидели в тени под навесом кафе.
– На улице даже жарче, чем внутри, – заметила сеньора Рамирес. – Этот ветерок совсем не освежает.
– Жара такая, что даже рукой пошевелить сил нет, – отозвалась Мерседес. – Пойду прилягу.
Мерседес встала, и ее мать заметила, что платье дочери пропиталось потом и теперь просвечивает. Она тоже поднялась и составила их стаканы на поднос. Посетителей не было. Площадь словно вымерла; даже листва на деревьях, волнуемая ветерком, потрескивала как-то вяло – раскаленный воздух так ее высушил, что она уже начала опадать.
Город погрузился в сиесту, словно в кому. В тот вечер Мерседес пребывала в полубессознательном состоянии часу до седьмого вечера, когда столбик термометра упал впервые с полудня. Даже для местных жителей жара оказалась запредельной. В душном забытье ей привиделся явственный сон, в котором они с Хавьером танцевали внизу, в баре. Проснувшись, она с горечью вспомнила, что он находится за сотню километров от нее, в Малаге.
На следующий день каждый посетитель, заглянувший в «Эль Баррил», приносил с собой свою версию слухов о том, что через пролив, в Северной Африке, происходили какие-то военные действия. Возникла некоторая путаница со временем: в одной радиопередаче говорилось одно, в другой – совершенно иное, но вскоре открылась вся правда. Группа армейских генералов восстала против правительства и готовит государственный переворот.
Под командованием генерала Франсиско Франко силы африканской армии, состоящей из иностранных легионеров и подразделений марокканских наемников, была переброшена через Гибралтар из испанского Марокко на территорию Испании. Как только они высадились, генералы армейских гарнизонов по всей стране должны были поднять мятеж и объявить в своих городах военное положение.
Гранада плавилась в сорокаградусной жаре; булыжники мостовых обжигали ступни даже через кожаные подошвы, а горы растворились в мерцающей дымке. В то утро местная газета «Эль Идеаль» разместила на своей передовице сообщение, гласящее, что редакция не в состоянии осветить новости общего характера «по причинам, от нас не зависящим».
Пабло находился в кафе и был крайне взбудоражен.
– Дела плохи, Конча, как пить дать плохи, – сказал он, кивнув на заголовок.
– Не выдумывай на пустом месте, чего нет, Пабло. Наверное, забастовка какая-нибудь случилась или что-то вроде того. Правительство устоит. Не переживай ты так, – увещевала она мужа, но его было не переубедить.
Беспокойство Пабло имело под собой основания, и они оба это отлично понимали. Заверениям правительства в том, что на материке, несмотря на военный пронунсиаменто[55]