С этими словами он пересек бар и исчез за входной дверью. Его настрой разделяли многие в рядах правых. Мужественность являлась обязательной чертой истинного гражданина.
Некоторое время все хранили молчание. Эмилио стоял, застыв на месте, по его лицу текли слезы. В какой-то момент он вытер их своей тряпицей, но они все равно лились. Появилась Конча. Она взяла сына за руку, отвела его в комнату за баром и закрыла туда дверь. Посетители вернулись к своим разговорам, и их голоса перекрыли звук приглушенных рыданий. Подошедший Пабло занял место за стойкой. Новостей об Алехандро все не было, и Эмилио казалось, что хуже быть уже не может.
Смерть Лорки стала переломным событием в ходе войны. Были растоптаны даже остатки веры в справедливость и закон. Людей по всей Испании обуял ужас.
В конце августа, когда жители Гранады только-только начали чувствовать себя в безопасности после прекращения воздушных ударов, в небе снова появились самолеты республиканской армии. На город сбросили порядка тридцати бомб, и зенитные пушки никак не смогли этому помешать. Хотя действия республиканцев всколыхнули новую волну страха и ужаса среди населения, включая ту его часть, что их поддерживала, возвращение бомбардировщиков демонстрировало, что идеалы и дело Республики еще можно спасти.
– Вот видите, – воскликнул Антонио на следующий день, взывая к родителям, – мы все еще можем побороться и восстановить Республику!
– Мы все это понимаем, – перебил его Эмилио, – ну, кроме Игнасио, конечно.
Конча вздохнула. Эта неприязнь между сыновьями, копившаяся годами, ее окончательно доняла. Она так билась, чтобы не принять ненароком ничью сторону, сохранить сдержанность и беспристрастность.
Когда авианалеты прекратились, город снова вернулся к видимости нормальной жизни.
В последних числах месяца Игнасио вернулся домой, донельзя довольный жизнью.
– На следующую неделю назначен бой быков, – объявил он семье. – Это будет мой первый выход здесь в качестве матадор де торос.
Антонио не смог удержаться от едкого замечания:
– Неплохо будет, если арену начнут использовать по прямому назначению.
Им всем было ясно, на что он намекает.
Чуть ранее, в августе, песок на огромной арене для боя быков в Бадахосе, городе к юго-западу от Гранады, вместо бычьей крови пропитался кровью тысяч республиканцев, социалистов и коммунистов. Их согнали к аккуратной белой пласа де торос[56] и через ворота, в которые обычно входят участники парада, вывели на манеж. Пулеметы уже были выстроены, ударили очереди, скосившие восемнадцать сотен мужчин и женщин. Некоторые тела пролежали там несколько дней, прежде чем их убрали. Кровь на песке запеклась и почернела. Поговаривали, что прохожих мутило от тошнотворного запаха и что единственное, от чего милосердно были избавлены жертвы этой бойни, – это от вида того, как их город переворачивают вверх дном и разграбляют.
– Что бы там в Бадахосе ни произошло, – парировал Игнасио, – наверно, так этим рохос[57] и надо.
Он оттеснил Антонио и положил руки матери на плечи.
– Ты ведь придешь, правда? – умоляюще спросил он.
– Разумеется, приду, – успокоила она его. – Ни за что не пропущу. Но не уверена, что твои братья тоже там будут.
– А я на них и не рассчитываю, – ответил он и, обернувшись, кинул взгляд на Антонио, – особенного на того, кто наверху.
На следующей неделе на арене царило необыкновенное воодушевление. Трибуны гудели от возбуждения: зрители, облаченные в свои лучшие наряды, оживленно переговаривались и махали друзьям, стоящим далеко в толпе. Для в большинстве своем консервативных по складу характера афисионадос этого вида спорта открытие сезона корриды знаменовало собой возвращение к некоторому подобию нормальной жизни, и они наслаждались моментом.
Пабло с Кончей пришли посмотреть на своего сына. Антонио, Эмилио и Мерседес предпочли остаться дома.
С мест, где на склоне того дня расположились зрители, надежно отгородившись от внешнего мира идеальным кругом Пласа-де-Торос, было не видно разрухи, воцарившейся в отдельных районах города. Главным для большего числа собравшихся там тогда людей было то, что они могли насладиться возвращением к своему привычному укладу, чувством привилегированности, восстановлением старых традиций и иерархии. Даже выбор места – на солнце или в тени, соль о сомбра, – отражал социальное положение человека в городе.
– Что бы ни случилось в ближайшие несколько месяцев, – донеслось до Кончи, – мы хотя бы избавились от тех отвратных леваков в городском совете.
После этого она старалась не прислушиваться к беседе двух сидящих по соседству пожилых мужчин, которые явно не представляли себе, насколько жестоким и обстоятельным образом были изжиты социалистически настроенные члены городского совета, но до нее продолжали долетать обрывки разговора, и пропускать их мимо ушей оказалось непросто.
– Помолимся, чтобы народ наконец прозрел и признал власть за генералом Франко, – сказал один из них.
– Будем надеяться, – отозвался другой. – Так было бы лучше для всех. И чем скорее это произойдет, тем лучше.
– Не слушай их, – посоветовал Пабло, до которого тоже кое-что доносилось. – Каждый волен думать, как хочет. Гляди! Вот-вот начнется парад…
Торжественная церемония казалась пышной, как никогда, мужчины красивее, костюмы – ярче. Весь предыдущий час Игнасио готовился к выходу в своей раздевалке. Ему затянули шнурки на брюках, уложили и закололи волосы, прежде чем он надел на голову плоскую шапку из буклированной нити – монтеру. Он полюбовался на себя в зеркало и вздернул подбородок. Сверкающая белизна костюма привлекала внимание к его темным волосам и загорелой коже.
Выйдя на арену с другими участниками парада и поклонившись распорядителю корриды и местным знаменитостям в ложе, он удивлялся про себя: «Неужели в жизни что-то может быть лучше этого?»
«Все только начинается», – подумал он, наслаждаясь сладостным предвкушением.
Игнасио был последним из трех матадоров, выступавших в тот день на арене. Публика, хоть и проявляла уважение, его предшественниками впечатлена не была. Второй матадор неудачно начал: первый бык влетел в деревянное заграждение и сломал рога.
Благодаря своей оплошности зверь получил свободу и возвращение на тучное пастбище, где он вырос. Со своим следующим зверем этот матадор управлялся искусно, пока не нанес ему быстрый и чистый удар, но его выступлению не хватило зрелищности, чего-нибудь эдакого, что взбудоражило бы толпу.
От Игнасио они ожидали большего драматизма. Многие уже видели его выступления раньше, а о манере подпускать быка почти вплотную часто говорилось на страницах местных газет.
Зрители были готовы к зрелищу, которое потрясет их воображение, и всегда надеялись на то, что лучшее организаторы оставили напоследок. То количество смерти и насилия, свидетелями которых они стали за последний месяц, многим лишь раздразнило аппетит. Крови в тот день было пролито немало, но двойного удовольствия в виде страха и облегчения они так и не испытали. Увиденные быки никакой настоящей опасности для этих юношей не представляли.
Жестокость толпы была осязаема. Им не хотелось, чтобы жертва умирала чересчур быстро: перед последним решающим ударом быка требовалось унизить, медленно и методично, а его мучения – растянуть.
Большая часть арены находилась теперь в тени, в воздухе наконец-то разливалась прохлада. Сноп лучей низкого вечернего солнца упал на сверкающую золотом вышивку на куртке Игнасио. Наступило лучшее время для боя.
Бык бросился на него. В тот момент, когда зверь коснулся рогами плаща, его передние ноги оторвались от земли. Несмотря на нанесенные пикадором и бандерильерос раны, сил у него еще имелось в избытке. Игнасио выполнил быстрый пас, скользнув мулетой по спине быка.
Проделав несколько простых поворотов, Игнасио осмелел. Он поразил публику изяществом своей «бабочки», заведя плащ за спину и взмахивая то одной, то другой его стороной, а потом, ко всеобщему изумлению, опустился на колени.
– Какая дерзость! – ахнули зрители. – Какая самоуверенность! Какая выдержка!
Бык склонил голову. Удастся ли Игнасио осуществить такой отчаянный маневр? Несколько секунд – и публика получила ответ на свой вопрос.
Игнасио поднялся на ноги и поблагодарил ее за аплодисменты. Сейчас он стоял к быку спиной, продолжая демонстрировать свое превосходство над животным. Было в этой его позе что-то почти пренебрежительное. Если бы бык мог, то вонзил бы рога в эти округлые, идеальной формы ягодицы, так дерзко обтянутые тканью, но воля зверя уже ослабевала.
Фаэна[58] близилась к завершению. Игнасио проделал еще несколько вероник; когда он совершал разворот, то проводил плащом над головой быка. На последней фигуре раненое животное пробежало настолько близко к Игнасио, что его белоснежная куртка заалела от крови.
– Теперь понятно, почему он выбрал этот цвет, – пробормотала Конча про себя.
Когда бык пронесся мимо него, задев по касательной, Игнасио дотронулся до его левого рога, причем сделал это почти ласково, как будто гладил, благодаря зверя за возможность проявить себя.
В подготовительном этапе присутствовали грация и изящество танца, воспроизводимого в замедленной съемке. И вот сейчас бык предстал перед ним, полный почтения, чуть не преклоняя колени. Игнасио поднял шпагу и вонзил ее глубоко в плоть быка, поражая сердце животного. Наблюдая за последними судорожными подергиваниями поверженного зверя, зрители поднялись на ноги, размахивая своими платками. Противоборство Игнасио с быком было примером практически идеальной корриды.
Весь бой родители Игнасио просидели молча, разве что ахнули несколько раз тогда же, когда и вся публика обмирала от восторга. Раз или два Конча судорожно схватила мужа за руку. Матери было тяжело видеть, как на ее сына несется разъяренный бык, и не испытать при этом, хотя бы на долю секунды, ощущение чистейшего ужаса. Дышать полной грудью она смогла лишь после того, как лошади сделали последний круг по