арене, волоча за собой тушу животного. Затем Пабло, как и другие восторженные зрители, поднялся с места. Он был переполнен гордостью за сына, упивающегося поклонением толпы.
Прозвучали фанфары. Снова выйдя на арену, Игнасио прошествовал вдоль трибун с поднятыми руками под одобрительные выкрики толпы. Эти чувственные и дерзкие узкобедрые юноши с самодовольным видом сделали круг по арене, ослепляя зрителей своими нарядами: лиловым, розовым и обагренным кровью белым.
Конча поднялась на ноги. Она тоже гордилась Игнасио, но место это ненавидела, ее мутило от самой его атмосферы, и потому была рада, что отсюда можно наконец уйти.
Казалось, коррида поспособствовала недолгому возрождению былой Гранады: все хлынули на улицы, которые остались многолюдными даже далеко за полночь; в барах было не протолкнуться. Жандармы настороженно следили за происходящим, намереваясь не допустить беспорядков, но все, кому витающее в воздухе ликование по поводу победы правых было не по душе, остались в тот вечер дома.
Героем дня стал Игнасио. Победу он праздновал неподалеку от арены в самом шикарном баре города, принимая поздравления от своих приятелей, не одного десятка состоятельных землевладельцев и афисионадос, выстроившихся в очередь, чтобы пожать ему руку. Были там и десятки женщин, отчаянно старающихся привлечь его внимание, так что веселье продолжалось до поздней ночи. Все в этом тесном кругу относились к текущим событиям в Испании примерно одинаково, что было заметно по их пьяным тостам и песенкам.
Хорош нудеть, красавчик Лорка,
Поди-ка полыхает жопка!
Красавчик Лорка, хоть и тягомот,
Дождался: взяли жопу в оборот!
Они распевали куплет опять и опять, в восторге от получившегося каламбура.
– Видели бы вы моего братца, когда он услышал, что стало с Лоркой, – со смехом рассказывал Игнасио своей компании. – Он был безутешен!
– Так он тоже педик, что ли? – спросил один из присутствующих там пошляков сквозь густое облако сигаретного дыма.
– Скажем так, – заговорщицки шепнул Игнасио, – он не разделяет моих симпатий к девушкам…
Во время этого разговора одна из самых роскошных женщин в баре незаметно подобралась к Игнасио; он не прерывал беседы со своими приятелями-мужчинами, но его рука скользнула вокруг женской талии, можно сказать, по собственной воле. В три часа ночи, когда бар наконец закроется, они направятся вместе в близлежащую гостиницу «Мажестик», где всегда придерживали несколько номеров для звезд корриды.
В последующие дни Игнасио не знал удержу. Его переполняло ликование. Семье отдали голову быка, которого он так блистательно лишил жизни. В одном из темных углов кафе она провисела потом немало лет, взирая ничего не выражающими глазами на посетителей кафе «Эль Баррил».
Но даже пока Игнасио праздновал, кровопролитие продолжалось. Лорка был всего лишь одним из сотен пропавших без вести.
Где-то месяц спустя, в три часа ночи, раздался жуткий грохот – колотили в стеклянную панель в двери «Эль Баррил», да с такой силой, что стекло едва не разбилось.
– Кто там? – выкрикнул старший Рамирес из окна своей комнаты на третьем этаже. – Кто, черт вас побери, там так буянит?
– Открывай, Рамирес! Сию же минуту! – Голос прозвучал резко, и, судя по тому, что к Пабло обратились по фамилии, дело явно было нешуточным.
Все жители их улицы к этому моменту уже проснулись. Ставни пооткрывались, женщины и дети высунулись из окон, а несколько храбрецов даже вышли на улицу и оказались лицом к лицу с дюжиной или около того солдат. Забрехали собаки, пронзительные звуки их лая рикошетили от стен домов, сливаясь на узких улочках в оглушительную какофонию. Уже начали отодвигаться засовы, но удары все равно продолжали сыпаться на стекло. И только когда Пабло открыл дверь, наступила тишина, даже собаки замолчали. Пятеро солдат протиснулись мимо него в кафе, громко хлопнув за собой дверью. Их товарищи остались на улице: прохаживались из стороны в сторону и курили, не обращая никакого внимания на возмущенные взгляды окруживших их гражданских лиц. На улице стало тихо. Прошло минуты две, а может, двадцать. Никто не смог бы сказать.
Наконец дверь распахнулась. Тишина взорвалась воплями. Кричала сеньора Рамирес.
– Вы не можете его забрать! Не можете забрать! – голосила она. – Он не сделал ничего плохого! Вы не можете его забрать!
В ее голосе чувствовались отчаяние и беспомощность. Она знала, что никакими ее уверениями солдат не остановить. То, что у них не было законного ордера на арест, роли не играло.
Фонарей у дома не имелось, поэтому рассмотреть, что именно происходило в полумраке, было затруднительно, но все увидели, что на улице стоял Эмилио. Он так и был в ночной сорочке, от которой в темноте исходило нездешнее белое сияние, руки были связаны за спиной, голова опущена. Он замер, как изваяние. Один из людей в форме ткнул его прикладом в живот.
– Пошевеливайся! – приказал он. – Живее!
После этого Эмилио как будто бы ожил. Запинаясь о камни, точно пьяный, он побрел прочь от дома, едва не теряя равновесие на неровной мостовой.
Послышался голос сеньора Рамиреса, пытающегося успокоить супругу:
– Мы выручим его, дорогая. Обязательно выручим. Они не имели права его забирать.
Позади Эмилио строем шло полдюжины солдат, двое из которых наносили ему ощутимые тычки между лопаток, подталкивая в нужном направлении. Вскоре они скрылись за углом дома, и металлический лязг, меривший их строевой шаг, стих. Из домов высыпали соседи, заполонив улицу: поднялась суматоха, женщины утешали Кончу, мужчины были одновременно разгневанными и напуганными.
Антонио и Игнасио подошли вплотную друг к другу.
– Пошли, – сказал Антонио. – Надо проследить за ними. Быстро.
Игнасио уже давно перестал прислушиваться к наставлениям брата, но на этот раз у них была общая цель. Тревога за родных, особенно за мать, ненадолго их объединила.
Через минуту-другую они нагнали группу военных и, крадучись, последовали за ними. Прошли так с полмили, прячась в темных арках и дверных нишах всякий раз, когда отряд останавливался. Если бы их заметили, плохо бы пришлось всем, и в первую очередь Эмилио. К неподдельному удивлению Антонио, путь их, как выяснилось, лежал к правительственному зданию. Еще меньше месяца назад именно отсюда управляли Гранадой – на благо горожан.
Эмилио получил очередной тычок в спину, перелетел через порог, и дверь за ним с шумом захлопнулась. Уже начинало светать, и братьям опасно было и дальше околачиваться на улице – их могли заметить. Они устроились на корточках в дверной нише, не смея даже прикурить сигарету, чтобы не привлечь к себе внимания зажженной спичкой. Просидели так минут десять, споря о том, как поступить дальше. Остаться? Уйти? Постучать в двери?
Решение приняли за них. Очень скоро к боковой двери подъехал автомобиль, из которого вышло двое солдат. Кто-то невидимый впустил их в здание, но уже через минуту они показались снова. На этот раз между ними был кто-то еще. Они поддерживали его под руки, потому что сам он идти был не в состоянии, но делали это отнюдь не из-за милосердия. Человек не мог разогнуться от боли, и когда они открыли дверцу автомобиля и затолкнули его вовнутрь, стало очевидно, что добрым отношением там и не пахло. С ним обращались как с неодушевленным грузом. Когда человек повалился в машину, Антонио с Игнасио краем глаза заметили все еще сияющую белым сорочку, и у них разом отпали все сомнения: человек, которого они видели, – Эмилио.
Автомобиль с ревом унесся в ночь, и им пришлось смириться с тем, что дальше проследить за братом не получится.
У Антонио было тяжело на душе. «Мужчины не плачут», – повторял он себе. Мужчины не плачут. На его лице застыла гримаса скорби и неверия, рука зажимала рот, чтобы заглушить рыдания, но в глазах стояли слезы. Братья еще какое-то время просидели на корточках в дверной нише дома неизвестного им владельца, который даже теперь крепко спал в своей кровати.
Игнасио начало одолевать беспокойство. Уже почти рассвело, им надо было поскорее убраться с этого места и вернуться домой. Родители наверняка ждали известий.
– Что мы им скажем? – сдавленно прошептал Антонио.
– Что он находится под арестом, – резко ответил Игнасио. – Какой смысл говорить им что-то другое?
Они молча брели по пустым улицам. Антонио очень хотелось услышать от младшего брата слов поддержки, но тот не спешил с утешениями. Хладнокровное отношение Игнасио к происходящему вызвало у него секундное замешательство. Он знал, что Игнасио терпеть не может Эмилио, но не мог и на секунду заподозрить его в том, что он причастен к задержанию собственного брата.
Он старший, и рассказывать родителям о том, что случилось, придется ему. Игнасио же будет стоять в стороне, и его мнение о текущих событиях останется неясным, как очертания улиц в предрассветном сумраке.
Прошло уже больше месяца с тех пор, как националисты захватили власть в Гранаде, но с каждым днем число людей, которых арестовывали и грузовиками отвозили к кладбищу на расстрел, продолжало расти. Представлялось невероятным, что подобное вообще может иметь место и уж тем более коснуться кого-то из близких.
– Может, они просто хотят расспросить Эмилио об Алехандро? – с надеждой предположила Мерседес, отчаянно хватаясь за соломинку.
С того времени, как лучшего друга Эмилио арестовали, о нем ничего не было слышно.
Конча Рамирес была сама не своя от горя. Она ничего не могла с собой поделать. Живое воображение и ужас перед неведомым рисовали перед ней картинки того, что могло происходить с ее сыном.
А вот Пабло отказывался допустить мысль о том, что может больше никогда не увидеть Эмилио, и даже в разговорах упоминал сына так, как будто он вот-вот вернется.
Соня и Мигель уже давно осушили свою вторую и третью чашку кофе. Время от времени к ним подходил официант, интересуясь, не нужно ли чего-то еще. Прошло два часа с тех пор, как пара села за столик.