Уже несколько месяцев, уменьшив громкость настолько, что ему приходилось прижимать ухо к колонке, Антонио слушал радио в квартире Сальвадора, чтобы знать о положении дел в Мадриде. Войска Франко бомбили столицу с ноября, но на помощь осажденным прибыли русские танки, и Мадрид выстоял. Город продолжал оказывать более ожесточенное сопротивление, чем ожидали фашисты, но сейчас появились слухи, что близится еще одно большое сражение.
Может, Антонио и его друзья стояли и смотрели, как Франко наложил руку на их собственный город, но все они понимали, насколько важно было не допустить, чтобы Мадрид постигла та же судьба. Подошло их время, и желание уехать стало теперь неодолимым. Франко нужно было остановить. Они слышали, что в Испанию со всей Европы – Англии, Франции и даже Германии – съезжаются молодые люди, чтобы помочь их делу. Мысль о том, что за них эту войну ведут чужеземцы, подталкивала их к решительным действиям.
Предшествующие несколько дней Антонио размышлял только о том, что влияние Франко в Испании усиливается, а его войска, кажется, безостановочно распространяются по региону все дальше и дальше. То, что они встречали упорное сопротивление на севере страны, давало сторонникам Республики хоть какую-то надежду. Если они с друзьями не вступят в борьбу против фашизма, то могут всю жизнь потом сожалеть о своем бездействии.
– Надо ехать, – сказал Антонио. – Пришло время.
Преисполнившись решимости, он отправился домой готовиться к отъезду.
Глава 21
Когда Антонио пришел к матери сообщить, что уезжает, Мерседес пробыла в пути уже несколько часов. Покинув Гранаду, она свернула на горную дорогу, предпочтя ее главной, шедшей в южном направлении, решив, что так ей встретится меньше людей. Хотя стоял февраль и на окружавших ее горных вершинах еще толстым слоем лежал снег, она скинула свое толстое шерстяное пальто. Она прошла в тот день пять часов, но, за исключением кончиков пальцев, замерзших без перчаток, ей было скорее жарко, чем холодно.
Короткое расстояние от Вентаса и Альгамы она преодолела на телеге – ее подвез случайный фермер. Он как раз продал на рынке две дюжины цыплят, и у него в телеге освободилось место. От фермера разило скотом, и Мерседес изо всех сил старалась не показать, насколько ей отвратителен этот запах и шелудивый пес, что сидел между ними. Было в поездке рядом с этим стариком с обветренным лицом и загрубевшими от холода, исцарапанными, израненными руками что-то привычно умиротворяющее.
Мерседес обыкновенно проводила несколько недель лета за городом, и от поездок к тете с дядей, живущим в сьерре, у нее осталось много счастливых детских воспоминаний. С горными пейзажами той поры, когда деревья покрыты листвой, а луга усыпаны кокетливо покачивающимися дикими цветами, она была знакома неплохо, но зимой все здесь выглядело холодным и голым. Поля серовато-коричневого оттенка ждали посева яровых, дороги были каменистыми и разъезженными. Копыта мула постоянно скользили по битому сланцу, отчего его и без того неспешный шаг замедлялся еще больше. Слабые лучи послеполуденного солнца нисколько не грели.
Мерседес знала, что доверять нельзя никому, и в разговор почти не вступала, односложно отвечая на вопросы старика. Едет она из Гранады, направляется в гости к своей тетке, в деревушку в окрестностях Малаги. Вот и все, чем она поделилась.
Он, понятное дело, не доверял ей точно так же и про себя почти ничего не рассказывал.
Один раз их остановил жандармский патруль.
– Цель поездки? – требовательно спросили у них.
Мерседес затаила дыхание. Она готовила себя к таким расспросам, но вот оказалась перед жандармом – и во рту у нее пересохло.
– Мы с дочкой возвращаемся на нашу ферму в Периане. Ездили в Вентас на рынок, – весело ответил фермер. – Сегодня хорошую цену за цыплят выручили.
Сомневаться в его ответе повода не было: пустая клетка, запашок куриного помета, девушка. Махнули ему рукой – мол, проезжай.
– Грасиас, – тихо поблагодарила попутчика Мерседес, когда они отъехали подальше от патруля.
Она посмотрела вниз, на рисунок ухабов на полотне тряской дороги, как он исчезал под большими деревянными колесами. Повторила себе, что ей нельзя доверять этому человеку и что лучше придерживаться своей выдуманной истории, даже если сейчас он казался другом и понял, что ей понадобилось заступничество.
Они ехали еще около часа, потом старику надо было свернуть к себе на ферму. Она у него находилась высоко в холмах: он ткнул пальцем куда-то в сторону лесистого участка, видневшегося на горизонте.
– Хочешь – можешь у нас переночевать. Поспишь в теплой постели, а моя жена сообразит чего-нибудь на ужин.
Она так вымоталась, что у нее на мгновение возникло искушение согласиться. Но что крылось за этим приглашением? Пусть он был добр к ней, но она понятия не имела, что он за человек и женат ли вообще. Девушка вдруг осознала всю уязвимость своего положения. Она должна продолжать свой путь в Малагу.
– Спасибо. Но мне нужно поторопиться.
– Ну хоть это, вот, возьми, – сказал он, протягивая руку за сиденье. – Я-то через час или около того буду женкину стряпню лопать. Мне это ни к чему.
Мерседес уже стояла на дороге у телеги, и ей пришлось протянуть руку вверх, чтобы забрать небольшой джутовый мешок. Она с удовлетворением нащупала внутри маленькую буханку и поняла, что завтра будет благодарна за такой подарок. Припасы, которые девушка рассовала по карманам, подходили к концу, и она была признательна за их пополнение.
Фермер на ее отказ явно не обиделся, но она знала, что лучше бы с ним не откровенничать. Прошли те дни, когда можно было быть полностью уверенным в знакомых тебе людях, что уж говорить о незнакомцах. Они пожелали друг другу всего наилучшего, и пару мгновений спустя он скрылся из виду.
Она снова осталась одна. Фермер сказал, что она где-то в пяти километрах от главной дороги, которая приведет ее в Малагу, поэтому Мерседес решила продолжать идти, пока не достигнет ее, и передохнуть уже там. Если не ставить перед собой цели вроде этих, она никогда не доберется до места.
Когда девушка добрела до скрещения дорог, было около шести и уже стемнело. Живот начало сводить от голода. Она присела на обочине, привалившись к большому камню, и запустила руку в холщовый мешочек. Кроме буханки, в нем обнаружился еще кусок лепешки и апельсин.
Мерседес оторвала горбушку от уже подсохшего и крошащегося хлеба и стала медленно жевать ее, запивая большими глотками воды. Полностью занятая утолением голода, она на какое-то время перестала замечать все вокруг.
Не зная точно, далеко ли до ближайшей деревни и сможет ли она купить там что-нибудь из еды, девушка решила приберечь лепешку и апельсин про запас. Укрывшись за камнем от ветра, она закрыла глаза. На внутренней стороне век, как на темном экране, возник образ Хавьера. Он сидит, приткнувшись на краешек низкого стула, спина согнута над гитарой, взгляд из-под густой темной челки направлен вверх, на нее. В своем воображении она ощущала тепло его дыхания и представляла, будто он рядом – всего в нескольких ярдах – и ждет, пока она начнет танцевать. Ее так и манило искушение погрузиться в этот сон. Невзирая на то что девушка знала: надо идти дальше, с каждым часом шансов отыскать мужчину, которого она любила без меры, становилось все меньше, – Мерседес опустилась на землю и заснула.
Когда Антонио вернулся в «Эль Баррил», за стойкой все еще горела одинокая тусклая лампочка. Только он потянулся к выключателю, как раздавшийся за спиной голос заставил его вздрогнуть.
– Антонио.
В глубине кафе, почти растворяясь в чернильной тени, угадывалась знакомая фигура. За столом в полном одиночестве сидела его мать. Проникавшего с улицы света газового фонаря было достаточно, чтобы он пересек зал, не натыкаясь по пути на столы и стулья. Он увидел, как Конча сидит здесь одна-одинешенька, и сердце в его груди заколотилось от страха и жалости при мысли о том, что он должен был ей сказать. Сможет ли он обрушить на нее такой удар?
– Мама! Что ты делаешь здесь так поздно?
Теперь, подойдя поближе, он увидел стоящий перед ней на столе большой бокал. Это было совсем на нее не похоже. После закрытия в баре всегда прибирался отец, и Антонио знал, что перед сном Пабло всегда пропускал бокальчик и обычно выкуривал пару-тройку сигарет. Но только не мать. Она всегда так выматывалась к ночи, что ее хватало только запереть на засов дверь. Даже оставшиеся на столах бокалы не трогала, знала, что Мерседес утром первым делом их уберет.
Конча молчала.
– Мама, почему ты еще не легла?
Наверняка у матери найдется какое-нибудь безобидное объяснение, почему она вдруг отошла от своего привычного распорядка, но он все-таки испугался. Все в этом городе ходили по лезвию бритвы.
– Мам?
Хотя ее было не видно толком, он рассмотрел сейчас, что Конча обхватила себя руками и тихонько раскачивается из стороны в сторону. Как будто ребенка укачивает.
И вот Антонио, опустившись перед ней на корточки и положив руки ей на плечи, осторожно потряхивает ее. Глаза матери закрыты.
– Ну что? Что случилось? – настойчиво допытывался он.
Конча попыталась было ответить, но из-за коньяка и слез речь ее выходила невразумительной. От усилий объясниться она только еще сильней разрыдалась. Мысли ее путались от горя. Антонио тесно прижал мать к себе, и в крепких объятиях сына Конча начала успокаиваться, а ее судорожные рыдания – утихать. Наконец он отпустил ее. Женщина потянула к лицу край своего фартука в цветочек и шумно высморкалась.
– Я сказала ей: ступай, – запинаясь, выдавила она.
– О чем ты говоришь? Кому сказала?
– Мерседес. Я сказала ей: ступай и отыщи Хавьера. Она никогда не узнает счастья, если сейчас не найдет его.
– То есть ты отправила ее в Малагу? – с ноткой недоверия в голосе уточнил Антонио.
– Но если у нее получится разыскать Хавьера, они смогут вместе куда-нибудь уехать. Нельзя ей было больше оставаться здесь и вот так чахнуть. Я смотрела на нее изо дня в день и видела, как горе делает ее слишком взрослой. Эта война – кошмар для нас всех, но хоть у Мерседес есть шанс быть счастливой.