только ради того, чтобы в итоге сгинуть в чужом городе. Фашисты действовали умело. Они знали, что улицы будут запружены беженцами, которые стали для них легкими, беззащитными мишенями.
Мерседес огляделась. Посреди развалин собственного дома стояла женщина. Она видела, как он обрушился, и теперь безуспешно пыталась отыскать свои пожитки, роясь в обломках обуглившегося дерева и балясин, выломанных из перил лестницы, ведущей когда-то на второй этаж. Со всем, что она сейчас оттуда не заберет, можно было сразу распрощаться: вокруг была масса доведенных до крайней нужды и отчаяния людей, готовых даже с риском для жизни покопаться в бесхозном имуществе.
Мерседес считала себя везучей: за время долгого пути ей повезло не попасть под пулеметные очереди, снаряды и авиационные бомбы. Удивительно, как так случилось, что и этой бойни ей удалось избежать.
В карманах пальто лежали все ее пожитки: в одном – мешочек чечевицы и полбуханки хлеба, в другом – танцевальные туфли.
Глава 23
Через несколько дней после того, как они покинули Гранаду, Антонио с друзьями достигли окрестностей Мадрида. К городу подобрались с востока, где территорию контролировали ополченцы-республиканцы. Их потрясло то, во что превратилась столица, а при виде разрушенных бомбами зданий с пустыми глазницами в душе каждого заклокотал гнев. Когда они проезжали мимо в своем грузовике, маленькие дети смотрели на них, задрав головы, и махали ручками, а женщины вскидывали в воздух сжатый кулак – «пуньо» в республиканском жесте солидарности. Прибытие каждого нового защитника Республики питало надежды на то, что фашисты все-таки не возьмут их город.
Стоя вместе со своими попутчиками в очереди, чтобы записаться в ряды ополчения, они знакомились с ситуацией, сложившейся в столице.
– Хотя бы паек обещают, если запишемся, – сказал один из попутчиков. – Мечтаю наконец пожрать по-человечески.
– Ты губу-то закатал бы, – откликнулся другой. – Тут, поди, с продовольствием туго…
С сентября в Мадрид хлынули беженцы. Многие городки в округе захватили фашисты, и объятые ужасом жители подались в столицу, увеличив ее население больше чем вдвое. Мадрид находился во вражеском окружении, но кольцо осады вышло не настолько плотным, чтобы в город было совсем уж невозможно прорваться, и эта мысль поддерживала веру его жителей в освобождение. Горожане и тысячи беженцев со своими собранными в узлы пожитками надеялись, что эта жуткая ситуация скоро переменится. Они не могли до скончания века жить на одном только хлебе и бобах.
В ноябре оптимизма в Мадриде поубавилось. Более двадцати пяти тысяч солдат националистической армии утвердились на позициях в западных и южных пригородах Мадрида, а в течение нескольких недель к ним прибыло подкрепление из Германии. В Мадриде голодающие люди почувствовали, как тиски вокруг города сжимаются все туже, а еды день ото дня становится все меньше, и, в свою очередь, тоже затянули пояса.
Потом пошли слухи, что республиканское правительство эвакуировалось из Мадрида в Валенсию. В оставленных правительственных кабинетах бумаги перелетали с одного пустого стола на другой, а портреты следили за порядком в обезлюдевших коридорах. Через приоткрытые окна в помещения влетали птицы, и темные кожаные стулья были теперь забрызганы бледным пометом. Переезд считался временным. Каталожные шкафы оставались заполненными наполовину, а аккуратные ряды книг – нетронутыми, только на их корешках с затейливым тиснением, как и на мелких элементах панелей, облицовывающих стены, уже начала собираться пыль. Высокие окна не давали жителям заглянуть внутрь этих молчаливых помещений, но они легко могли представить, как те выглядят, и впадали в совершенное отчаяние.
В то же время большинство людей в Мадриде понимали, что отъезд правительства вовсе не означает, что город теперь неминуемо окажется в руках Франко, и преисполнились новой решимости. На защиту города поднялись все: мужчины, женщины и дети, причем с самого начала; малышей отправляли с мелкими поручениями на линию фронта, а некоторые отважные женщины поменяли метлы на ружья.
Опасения находившегося в отъезде правительства, что фашисты вот-вот зайдут в Мадрид, пока не оправдывались. Франко задержали в Толедо, а тем временем наконец подоспела помощь из Советского Союза, со всего мира подтянулись добровольцы-антифашисты. Вместе с коммунистами, которые в отсутствие правительства были готовы взять руководство защитой города на себя, эти интернациональные бригады помогали удерживать оборону Мадрида.
– Салюд! – кричали они.
– Салюд! – звучало в ответ.
Защитники города, может, и не говорили на одном языке, но жест солидарности и это слово были понятны всем и каждому.
У Антонио завязался разговор с отцом семерых детей.
– До недавнего времени дети могли спокойно играть на улицах. Иногда жизнь на пару часов как будто становится прежней, – с горечью сказал он. – Все теперь по-другому.
Антонио огляделся и посмотрел на здания, испещренные после налетов шрамами от снарядов и оспинами от пуль. Непрекращающийся треск ружейного огня и тяжкое буханье фугасов вселяли панику и смятение. Антонио ясно видел, что безмятежность обычной мирной жизни, где многого не ценили, была уничтожена, а ее место заняло постоянное муторное ощущение страха. Пропагандистские плакаты, призванные повышать боевой дух, отставали от стен; они были такими же потрепанными, как и их надежды.
– Можешь себе представить, как радовались дети первые несколько дней, когда их не пускали в школу, – продолжал многодетный отец.
Дети, как и их матери, уже истосковались по прежнему режиму. Их когда-то упорядоченные жизни перевернулись теперь с ног на голову, словно тележки, что, опрокинувшись, высыпали аккуратно разложенные на них фрукты в сточную канаву.
Стоя на улице, Антонио, раздираемый желанием сражаться за этих людей, видел, насколько значимой стала для них обманчивая видимость привычной жизни. Между авианалетами мальчишки – чистильщики обуви все еще могли заработать хоть какие-то гроши, чтобы прокормиться. Матери и бабушки прогуливались по улицам в своих лучших зимних нарядах, дети в пальто с бархатными воротниками либо тащились где-то далеко позади, либо, нервируя взрослых, неслись впереди. Мужчины, надев фетровую шляпу и повязав вокруг шеи шарф, чтобы защититься от порывов февральского ветра, все еще выходили на вечерние променады. Могло показаться, что в самый обычный мирный день наступил час пасео.
При звуке сирены женщины крепко хватали за руку детей, а если тех было слишком много, на помощь матерям приходили прохожие. Велико было искушение задрать голову к небу, чтобы увидеть самолеты или даже понаблюдать за сражением, что разворачивалось прямо над их головами. Так непроизвольно поступали дети, причем многие упирались, когда их затаскивали в темноту метро, чтобы укрыться там до того, когда вокруг начнут с визгом падать бомбы. В прежние времена подземка служила для того, чтобы перебраться с одного конца города в другой. Сейчас для одних платформы метро превратились в места, где можно переждать бомбежку, а для других даже и в постоянные жилища.
Рано или поздно, все еще напуганные происходящим наверху, но опасающиеся задерживаться внизу слишком долго, люди поднимались к свету, выходили на улицу, дома на которой напоминали аккуратно нарезанные разделочным ножом куски торта. Идеально рассеченные поперек роскошные здания являли на всеобщее обозрение свои бесценные интерьеры. Упрямо уцелевшая посуда ждала, когда ее снова используют, хотя владельцев уже могло не быть в живых.
Глаза сами выхватывали детали чужой жизни, вторгаясь в чье-то личное пространство: колышущуюся от дуновений воздуха одежду, застеленные кровати, растрепанные ветром, опасно покачивающийся на самом краю обрушившегося пола обеденный стол, застеленный клетчатой скатертью, которую все еще удерживала на месте ваза с искусственными цветами; покосившиеся картины, опустевшие книжные шкафы, рассыпавшие свое содержимое по полу; тикающие часы, отмеряющие время до того, как взорвется следующая бомба или из соображений безопасности будет снесен весь этот дом. На задней стене часто висело зеркало, в котором отражался весь масштаб разрушений. Иногда выстоять могли только фасады зданий, став хрупкими, словно дешевые декорации.
В свой первый день в городе трое друзей из Гранады попали в хаос, учиненный такой же бомбардировкой, и едва не задохнулись от пыли обвалившейся кладки, которая еще долго не оседала даже после того, как они вылезли из замкнутого душного подземного убежища.
Когда они прибыли в Мадрид, самые студеные зимние дни уже миновали, но голод не отступал. Для некоторых мужчин, у которых постоянно сосало под ложечкой, это ощущение стало достаточным основанием для вступления в ряды ополченцев, поскольку там хотя бы обещали выдавать паек. И, стоя с друзьями в очереди на запись в ополчение, Антонио понял, что тоже с нетерпением ждет возможности как следует поесть. Они уже много дней не видели ничего, кроме скудных порций водянистой чечевичной похлебки.
Настроение здесь, в Мадриде, было совсем иным, нежели в Гранаде, где появилось так много новых ограничений. Если сравнивать с их родным городом, атмосфера здесь витала чуть ли не революционная, расслабленная, непринужденная, даже где-то чувственная. В гостиницах расквартировали солдат, многие из которых такой пышной отделки и изысканной позолоты в глаза никогда не видели. Сами здания покрылись трещинами, как старый фарфор.
Иностранцы были друзьям из Гранады в новинку. Им нравилось чувство локтя, объединившее их с чужаками из стран, которые они даже представить себе не могли, но казалось удивительным, что их внутренний конфликт разыгрывался теперь на общемировой сцене.
– Как думаете, зачем они сюда приехали? – спросил друзей Франсиско, озадаченный присутствием иностранцев. – Они же не хуже нас знают, что будет, если Франко войдет в город.
– Они, так же как и мы, ненавидят фашизм, – ответил Антонио.