До одной из центральных площадей города ее подвез какой-то незнакомый врач.
– Не хочу тебя пугать, – вежливо сказал он, – но в Бильбао сейчас непросто. Люди главным образом стараются отсюда уехать.
– Знаю, – ответила Мерседес, – но мне нужно было именно сюда.
Врач понял, что девушку не переубедить, и вопросов не задавал. Он, по крайней мере, сделал все, что мог. У него, как и у этой девушки, имелись веские основания направляться в Бильбао – его ждал целый госпиталь раненых.
– Честно говоря, думаю, городу недолго осталось, так что береги себя.
– Постараюсь, – сказала она, выжимая из себя улыбку. – Спасибо, что подвезли.
В городе царил хаос. Бильбао подвергался постоянным налетам, и воздух здесь был пропитан смесью страха, отчаяния и паники. Ничего похожего на то, что ей довелось увидеть прошлым летом в Гранаде или даже среди пострадавших беженцев из Малаги в Альмерии.
Бильбао, казалось, был бесконечно далек от тех маленьких городков, где она останавливалась; их война обошла стороной, коверкая души, но щадя здания. Этот город находился под непрерывным огнем. Его круглыми сутками обстреливали и с моря, и с воздуха. Порт был блокирован, ощущалась острая нехватка продовольствия. Люди жили на рисе и капусте; мяса, если вы брезговали ослятиной, не было. Мертвые тела стали привычным зрелищем. Они лежали на улицах, сложенные рядами, как мешки с песком; ранним утром их на телегах перевозили в морг.
У нее имелась только одна причина заявиться в этот ад: испробовать последнюю зацепку, чтобы отыскать Хавьера. На свернутом клочке бумаги, лежащем в ее кошельке, был написан адрес. Может, там он найдется. Даже самая слабая надежда на это наполняла ее чувством радостного возбуждения, и ей не терпелось поскорее добраться до места.
Первые несколько человек, к которым обратилась девушка, оказались такими же, как и она, приезжими. В магазине ей скорее подскажут дорогу, подумалось Мерседес, и она толкнула первую попавшуюся дверь. Это была скобяная лавка, но товара тут было не больше, чем на обычной кухне. Покупателей не наблюдалось, но старик-хозяин все равно сидел в темном углу у кассы, делая вид, что дела идут, как и прежде. Услышав звякнувший колокольчик, он кинул внимательный взгляд поверх газеты.
– Чем могу помочь?
Мерседес требовалось время, чтобы глаза привыкли к полумраку, но она двинулась в направлении источника голоса, натолкнувшись в процессе на стол, заваленный пыльными сковородками.
– Мне нужно попасть на эту улицу, – сказала она, разворачивая бумажку. – Вы знаете, где это?
Старик достал из нагрудного кармана очки и аккуратно надел их. Провел коротким толстым пальцем по адресу.
– Да, знаю, – отозвался он. – Это на севере.
На обратной стороне бумажки тупым карандашом он набросал карту. Потом старик открыл дверь своей лавки, вывел Мерседес на тротуар и объяснил, что теперь ей нужно идти по этой дороге до самого конца, потом несколько раз свернуть, а там она окажется на еще одной большой дороге, которая рано или поздно приведет ее в нужное место.
– Поспрашивай еще, когда будешь поближе, – посоветовал он. – Идти тут, наверное, с полчаса.
Впервые за долгие недели Мерседес почувствовала прилив оптимизма, и она одарила старика улыбкой – первой, которую он увидел за долгое время.
Ему показалось странным, что эта девушка горит таким воодушевлением, направляясь в самый пострадавший от бомбардировок район его города. Предупредить ее у него не хватило духа.
Скрупулезно следуя карте, Мерседес продвигалась к заветной цели все ближе, и ее улыбка постепенно меркла. На каждой последующей улице разрушения казались еще более чудовищными, чем на предыдущей. Поначалу она замечала, что кое-где выбиты окна, большинство из них заколочено, но за те полчаса, что девушка шла этими улицами, состояние окружающих строений становилось значительно более плачевным. К тому времени, как в просвете между зданиями мелькнуло море, Мерседес поняла, что, судя по всему, она уже совсем близко. Здесь от жилых домов уцелели одни остовы. В лучшем случае они представляли собой четыре внешние стены с зияющими провалами в центре, все равно что коробки без крышек. В худшем – от них и камня на камне не осталось. Среди развалин валялись самые разнообразные пожитки: поломанная мебель и тысяча личных мелочей, брошенных в суматохе эвакуации.
Мерседес пришлось раз десять уточнять дорогу. Наконец она заметила табличку с названием, висевшую на первом доме с угла. Из всей улицы лишь это здание, расположенное в самом ее конце, и устояло; остальные были основательно разрушены. Складывалось впечатление, будто прямо на середину дороги угодила бомба, которая, взорвавшись, снесла все в радиусе пятидесяти метров. Даже оттуда, где она стояла, было понятно, что все квартиры наверняка пустуют. В окнах, словно в глазницах черепа, чернела темнота. Девушка определила, в каком из домов жили тетя и дядя Хавьера, и стало ясно, что там их больше быть не могло.
На улице, как и во всех этих домах до единого, не было ни души. Мерседес предположила, что все, кто находился у себя дома, когда упала бомба, либо погибли, либо получили ранения. Последние обрывки надежды, за которые она хваталась все эти недели, таяли на глазах. Она так мечтала найти в этом городе Хавьера, а теперь – какая ирония! – надеялась, что он так и не добрался до Бильбао. Мерседес почувствовала, что ее бьет дрожь. Она была холодна, как лед, и коченела, потрясенная таким ударом.
Пальцы сжались в кулак, сминая клочок бумаги с адресом Хавьера в тугой комок. Позже она без сожалений заметит, что потеряла его. Теперь она и вправду не представляла, куда ей двигаться дальше.
Следующие несколько часов в Бильбао Мерседес провела в очереди за хлебом. Она была гораздо длиннее, чем те, что девушка видела в Альмерии или в любом другом городе на республиканских территориях. Она змеилась по одной улице и, повернув за угол, тянулась по другой. Матери с маленькими детьми, как могли, успокаивали своих хныкающих отпрысков, но, если они вставали в очередь уже голодными, за три часа ожидания сосание под ложечкой становилось нестерпимым. Терпение людей иссякало, как и их уверенность в том, что им в итоге хоть что-нибудь достанется.
– Вчера перед мной человек сто оставалось, – жаловалась женщина, стоявшая перед Мерседес, – и тут они опустили ставни. Бах! И все.
– И как вы поступили? – спросила девушка.
– А сама-то как думаешь?
Держалась женщина задиристо, разговаривала грубо. Мерседес чувствовала себя обязанной поддержать разговор, хотя с радостью постояла бы в тишине. Она была совершенно поглощена мыслями о Хавьере и только пожала плечами в ответ.
– Мы остались ждать, что же еще? Дураков не было место в очереди терять, вот мы прямо на тротуаре и заночевали.
Женщина и не думала заканчивать свой рассказ, несмотря на то что Мерседес не выказывала к нему ни малейшего интереса.
– И знаешь, что потом оказалось? Мы проснулись и увидели, что какие-то люди уже влезли в очередь перед нами. Украли наши места!
При этих словах она ударила кулаком одной руки в раскрытую ладонь другой. От воспоминаний о том, как ее место в очереди нагло узурпировали, она снова почувствовала прилив гнева.
– Так что вот так, деваться мне некуда. Здесь-то мне хлеба никак нельзя упустить.
Мерседес не сомневалась, что эта женщина не остановится ни перед чем, чтобы накормить свою семью. От нее веяло такой враждебностью, что становилось ясно: будет нужно, она и кулаки в ход пустит.
В то утро удача улыбнулась еще и Мерседес. Продукты у нее перед носом не закончились, однако она все равно понимала, что, признавшись женщине в том, что у нее нет никого на иждивении, навлекла на себя ее неприязнь. Поскольку строгих ограничений в выдаче продуктов введено не было, семьи с детьми чувствовали себя обделенными. Эта женщина явно считала, что весь мир обернулся против нее и, хуже всего, обкрадывает ее родных. Мерседес ощущала, как та сверлит ее взглядом, когда забирала с прилавка свою буханку хлеба. Подобные вспышки враждебности, случавшиеся даже между людьми, которые находились на одной стороне, были одним из худших проявлений этой войны.
Несмотря на растущее отчаяние, Мерседес решила пока не уезжать из Бильбао. Она уже проделала немалый путь и чувствовала, что ей некуда больше идти. Увидев брошенные развалины дома дяди Хавьера, она тешила себе надеждой на то, что любимый, быть может, где-то в городе. Торопиться с отъездом было ни к чему, и девушка каждый день продолжала наводить о нем справки.
Первым делом Мерседес нужно было найти себе крышу над головой. В скором времени, стоя в очереди за едой, она разговорилась с матерью семейства. После потери мужа Мария Санчес была настолько сокрушена горем, что с огромной радостью согласилась на предложение помочь с четырьмя ее детьми в обмен на кров. Мерседес поселилась в комнате с двумя ее дочерями, которые вскоре стали звать ее Тиа: тетя.
Глава 28
С завершением Гвадалахарской операции в марте Франко приостановил попытки захватить столицу и обратил свое внимание на промышленный север: Страна Басков все еще продолжала упрямо сопротивляться. Тем временем Антонио с Франсиско вернулись в Мадрид, который, пусть и перестал быть приоритетным направлением военной кампании Франко, по-прежнему нуждался в защите.
Недели проходили в относительной праздности: они писали письма, играли в карты, изредка участвовали в коротких стычках. Франсиско, как обычно, стремился оказаться в самой гуще событий, в то время как Антонио старался набраться терпения. Он постоянно был голоден: ему не хватало пищи как для тела, так и для ума. В своей жажде узнать, что творится в других частях страны, он залпом проглатывал свежие газеты, стоило им только появиться в продаже.
В конце марта они услышали о бомбардировке незащищенного городка Дуранго. Снаряды сбросили на церковь прямо во время мессы; большая часть прихожан погибла, а с ними несколько монахинь и священник. Хуже того, немцы с воздуха обстреливали спасавшихся бегством мирных жителей: жертвами стало около двух с половиной сотен человек. Однако потом случилось еще кое-что – уничтожение древнего города басков Герники, – что сказалось на жизнях Антонио и Мерседес куда более серьезным образом, несмотря на то что их разделяли сотни километров и оба они находились далеко от дома.