[71]. Там они отстояли очередь к врачу-англичанину. Беседы не вышло, так как языка друг друга они не знали.
Паломе и Энрике вручили карантинные свидетельства. К одежде каждому прикололи шестиугольную карточку с надписью «Expedición a Inglaterra»[72] и личным номером и наказали носить ее не снимая.
– Что ты возьмешь с собой? – возбужденно спросила у Энрике Палома так, словно они собирались в увеселительную поездку.
– Не знаю, – с несчастным видом признался он. – Шахматы? Не уверен. Неизвестно, будет ли там с кем играть.
Каждому разрешалось взять одну маленькую сумку со сменой одежды и очень небольшим количеством личных вещей, к выбору которых требовалось подходить с особой тщательностью. У детей из семей католиков туда должна была уместиться еще маленькая Библия.
– Я возьму Розу, – решительно объявила Палома.
Роза была ее любимой куклой и воображаемой подружкой. Палома знала, что, если и Роза отправится с ней в это путешествие, тогда все точно будет хорошо.
Старший брат не разделял ее уверенности. Он тревожился о том, куда они направляются, но положение старшего мужчины в семье обязывало напустить на себя храбрый вид.
Скудные пожитки Мерседес и так поместились в маленькую сумку, так что выбором она не мучилась. Корабль отплывал через два дня, и каждый из этих сорока восьми часов оставлял ей возможность найти Хавьера. За последние пару суток, проведенных в Бильбао, она оглядела каждую толпу, каждую очередь в надежде высмотреть его лицо.
В шесть часов вечера двадцатого мая на железнодорожном вокзале городка Португалете скопились тысячи людей. Детей, по шесть сотен зараз, на специальных поездах переправляли к главному порту Бильбао в Сантурсе, где была пришвартована «Хабана». Некоторые родители за всю свою жизнь не выбирались дальше Памплоны, поэтому им было почти невыносимо смотреть на то, как их дети уезжают в неведомые дали. Несколько ребятишек не могли оторваться от юбок, но зачастую больше тревожились все-таки матери. Некоторые дети радовались, веселились и улыбались, думая, что прощаются с родителями совсем ненадолго; им это плавание представлялось чем-то сродни пикнику, каникулам, приключению, и атмосфера казалась приподнято-праздничной. Проводить их приехал президент Азанья собственной персоной.
Энрике пребывал в хмуром расположении духа до самого отправления, не смог даже выдавить улыбку для матери, которая едва сдерживала слезы. Сеньора Санчес не стала садиться на поезд, чтобы доехать с ними до порта. Попрощается прямо здесь, на платформе.
В отличие от брата, Палома была вне себя от восторга. Она устала от сирен и ноющего голода. «Это все только на несколько недель, – увещевала она брата. – Настоящее приключение! Будет весело».
В представлении детей, их отправляли в путешествие, чтобы уберечь от опасности. Многие были нарядно одеты: на маленьких девочках были их лучшие платья в цветочек и белые гольфы, в волосах – ленты, а мальчики выглядели опрятными в накрахмаленных рубашках и шортах до колен.
«Хабана» показалась детям какой-то темной громадиной, маячившей над головами и готовой проглотить их, словно кит. Те, что были помладше, не могли даже дотянуться до веревки, натянутой вдоль тра– па-сходни. Моряки брали крохотные ручки и, крепко сжимая их в своих ладонях, провожали самых маленьких по узкой деревянной планке, чтобы те не упали в полоску темной воды между причалом и кораблем.
Судно было достаточно большим, чтобы принять на борт восемьсот пассажиров, но сейчас ему пришлось вместить почти четыре тысячи детей и почти две сотни взрослых (двадцать учителей, сто двадцать помощников, в число которых входила и Мерседес, пятнадцать католических священников и двух врачей). К приходу ночи все успели подняться на корабль и, впервые за много недель плотно поужинав, улеглись спать на борту.
На рассвете двадцать первого мая были отданы швартовы. Залязгали тяжелые цепи, и пассажиры ощутили первые медленные движения корабля, начавшего отчаливать в направлении выхода из порта.
В животе у Мерседес ухнуло. От непривычного покачивания (это было ее первое плавание) ее сразу же начало мутить, но тошноту по большей части вызывали обуревавшие ее эмоции. Она оставляла Испанию. Окружавшая ее малышня ревмя ревела, а детки постарше стояли рядом и мужественно держали их за руки. Мерседес закусила губу, пытаясь унять почти непреодолимое желание зарыдать в голос от чувства тоски и потери чего-то важного. После дней ожидания и приготовлений все происходило чересчур быстро. С каждой секундой они с Хавьером все больше удалялись друг от друга.
По ее лицу, смешиваясь с брызгами соленой воды, текли слезы. Понимание того, что она оставляет позади всех, кого она любила и знала, всех до единого, было невыносимым. Девушка едва не поддалась искушению добежать до носа корабля и броситься в белую пену. Мерседес остановило только сознание того, что на глазах у детей ей следовало сохранять мужество.
Впав в беспросветное уныние, она наблюдала за тем, как сначала людские фигуры у причальной стенки, а потом сами здания понемногу превращаются в крохотные точки, перед тем как вовсе исчезнуть из вида. Казалось, ее надежды увидеть Хавьера тают вместе с ними.
– И после этого, – сказал Мигель, – Мерседес так никогда больше и не вернется в Испанию.
– Что? – не в силах сдержаться, в ужасе воскликнула Соня. – Никогда-никогда?
– Именно. К тому же она не могла написать матери, чтобы сообщить ей о своем местонахождении, если не хотела навлечь на нее ненужные подозрения.
– Какой кошмар! – поразилась Соня. – Так Конча, наверное, и знать не знала, что ее дочь уехала из страны.
– Нет, не знала, – подтвердил Мигель. – Об этом стало известно только много лет спустя.
Они закончили обедать в ресторане у собора и сейчас неторопливым шагом возвращались к «Эль Баррил». И тут Мерседес вдруг оторопела. Ведь если Мерседес покинула Испанию раз и навсегда, Мигель, может статься, ничего больше о ее дальнейшей судьбе не знает. Она как раз собралась его расспросить на этот счет поподробней, когда Мигель вернулся к своему повествованию.
– Хочу рассказать вам еще кое-что об Антонио, – решительно заявил он, когда они пересекали площадь, увеличивая шаг по мере приближения к своему кафе. – Гражданская война пока не закончилась.
Глава 29
Всю весну и начало лета 1937 года Антонио и Франсиско проторчали в Мадриде. Сезоны в тот год сменились как-то резко, ласковое обволакивающее майское тепло внезапно и грубо потеснил палящий летний зной. Дышать в столице было нечем, и двух друзей накрыла тупая апатия.
Оба обрадовались, когда в начале июля военные действия возобновились и их направили под Брунете, лежащий в двадцати с лишним километрах к западу от Мадрида. Республиканская армия намеревалась вклиниться на подконтрольную националистам территорию. Если бы им удалось нарушить линию связи между фашистами и их войсками в соседних с Мадридом деревнях и на подходах к самой столице, с кольцом окружения вокруг города было бы покончено. Антонио и Франсиско входили в число восьмидесятитысячной армии, мобилизованной республиканцами для этой кампании, к которой также были привлечены десятки тысяч бойцов интербригад.
На первых порах для них все будто бы складывалось удачно. В первый же день они еще до наступления темноты прорвались на фашистскую территорию, захватили Брунете, а потом и деревню Вильянуэва-де-ла-Каньяда. Теперь республиканские войска двинулись в сторону населенного пункта Вильяфранка-дель-Кастильо.
Некоторую часть времени Антонио с Франсиско проводили в сражениях с немногочисленными фашистскими отрядами, еще остававшимися на сданных уже территориях, или собирая снаряжение и провизию, брошенную во время их отступления. Как-то раз их батальон попал под бомбардировку. Все четыре часа, пока на них сыпались снаряды, они прятались в канавах, тянувшихся по обе стороны дороги. Теперь националисты стали еще самолеты посылать, начались бомбежки. Пыль, жара, жажда и мучительное изнеможение не обошли никого, но все это не имело никакого значения, когда в воздухе был разлит аромат свободы. Его сладость перебивала едкие запахи крови, пота и экскрементов.
Франсиско переполнял восторг.
– Кажись, вот оно, – с мальчишеским энтузиазмом делился он с Антонио. – Вот оно, – старался он перекричать грохот артиллерийских орудий.
– Надеюсь, ты прав, – ответил ему друг, довольный, что товарищу не чужды еще какие-то чувства, кроме злости и бессилия.
В течение первых нескольких дней сражения республиканцы ощущали, что смогли перехватить инициативу. Они знали, что националисты тоже это понимают и будут готовить серьезные ответные действия. Это была важная территория: если республиканцам удастся достигнуть своей следующей цели и занять высоты над Мадридом, победа останется за ними.
Оказавшись сперва не готовыми к столь энергичному наступлению, теперь националисты подтянули к месту сражения новые внушительные силы и перешли в ожесточенную контратаку. В начале боя в воздухе господствовали воздушные силы республиканцев, но за несколько дней преимущество в небе перехватили националисты, которые начали систематические бомбардировки позиций противника.
Сидя в неглубоких окопах – земля была слишком спекшейся, чтобы вырыть их поосновательней, – Антонио и Франсиско знали, что дела их плохи. Первая волна воодушевления схлынула, и они поняли, что победа не так близка, как им казалось поначалу.
Самолеты националистов прилетали один за одним, бомбардировки велись с изматывающей регулярностью. Канонада не утихала ни на минуту, сокрушая своими раскатами их воинский дух. Жара начала усиливаться. Ружейные затворы, которые замерзали в прошлую зиму, теперь раскалились настолько, что к ним было не прикоснуться, а поле сражения превратилось в сущий ад.
Разговоров в окопах не велось, лишь изредка раздавались резкие выкрики на первый взгляд бессмысленных команд, которые передавались потом по цепочке.