– Они хотят, чтобы мы заняли позицию вон там, – как-то сказал Антонио, указывая на участок, покрытый редкими деревцами.
– Что? Где мы будем видны как на ладони? – прокричал сквозь грохот разрывающегося снаряда Франсиско.
Во время короткой передышки между воздушными бомбардировками группа бойцов, включая Антонио с Франсиско, вылезла из окопа и побежала, стремясь укрыться в подлеске. Раздался трескучий выстрел снайперской винтовки, но никого из них не зацепило. Большей части подразделения Антонио пока везло. Пусть добились они немногого, но и головы не сложили.
Вся округа была усеяна почерневшими трупами республиканских ополченцев. Иногда их оттаскивали, но часто они так и лежали там, разлагаясь на жаре, становясь пищей для мух. Это была пустынная местность. Блеклая земля день ото дня выцветала все больше. Редкие клоки травы, попавшие на линию огня, вспыхивали и сгорали в ярком торопливом пламени, лишь усугубляя зной для любого оказавшегося поблизости.
Вскоре возмутительная несостоятельность организации снабжения превратилась в настоящую проблему. Республиканцам не хватало не только боеприпасов, но и еды с водой.
– У нас есть выбор: либо пить эту поганую жижу и, вполне возможно, подцепить брюшной тиф или сдохнуть от жажды, – объявил Франсиско, держа перед собой побитую эмалированную кружку. Ситуация с водой стала критической. Он хлебнул бренди из фляги, всей душой жалея, что не может обменять спиртное на глоток чистой свежей воды. – Вы же знаете, что вверху по течению лежат трупы животных, – добавил он.
Некоторые из стоявших рядом мужчин выплеснули свой водный паек на землю и смотрели теперь, как жидкость уходит в почву. Они знали, что Франсиско прав. Днем раньше на их глазах от брюшного тифа скончался один из их боевых товарищей.
Обстрелы усилились, и выжить на этой открытой местности зачастую было лишь делом счастливого случая. Когда падала бомба, к небу взлетала иссушенная земля. Огромные каменистые комья сыпались солдатам на головы, летели мелкими брызгами в лица, забивались в уши. Ни умение обращаться с винтовкой, ни точность в метании гранат здесь ничего не решали. Отвага не увеличивала шансы уцелеть, хотя и трусость тоже.
– Знаешь, кто мы? – спросил Франсиско однажды ночью, когда наступило затишье и они могли мирно и спокойно поговорить. – Учебные цели для немецких самолетов.
– Похоже, ты прав, – пробормотал Антонио.
Несмотря на привычку во всем искать хорошее, он с каждым днем все сильнее падал духом.
Создавалось впечатление, что лидеры республиканцев не поддерживают связь друг с другом, имеют плохое представление об основных направлениях наступления и совсем скверное – о реальном местонахождении собственных сил. Сейчас изначально четкая и хорошо продуманная стратегия совершенно не просматривалась за пылью и сумятицей.
Несмотря на то что пехотные войска Франко несли огромные потери во время бомбардировок линии фронта, националисты продолжали наносить удары по аэродромам республиканцев, чем значительно ослабили силы их авиации. Республиканцы обнаружили, что теперь с трудом удерживают территорию, завоеванную в начале кампании.
К последней неделе июля нестерпимая жара все еще не думала отступать, а воздушная мощь националистов превратилась в определяющий ход сражения фактор. Многие республиканцы попытались спастись бегством. Некоторых в быстро удаляющиеся спины застрелили свои же. Наконец стрельба прекратилась. Снарядов почти не осталось, а сгоревшие танки рассыпались по пейзажу черными точками.
Казалось, что из-за плохо налаженного обмена сведениями, слабого руководства, путаных представлений о топографии местности, неудовлетворительной организации снабжения и воздушного превосходства националистов первоначальные победы республиканцев по большому счету почти ничего не значили. Кто взял верх, оставалось под вопросом, военная неразбериха позволяла обеим сторонам чувствовать, что победа осталась за ними. Лидеры левых провозгласили Брунетскую операцию прекрасным образчиком военной хитрости, но захвачены были какие-то пятьдесят квадратных километров, потери же составили двадцать тысяч погибших и не меньшее число раненых, а это значило, что республиканцы заплатили неподъемную цену за столь малый клочок отвоеванной у националистов земли.
– Значит, такая она, победа, – сказал Франсиско, резко вбивая пятку в землю. – И так себя чувствуют победители.
В этих горьких словах прозвучало и недовольство его товарищей по оружию, и злость на бессмысленные потери в этой битве.
Где же была теперь Ла Пассионария, которая могла бы воодушевить их, напомнить, что отступать нельзя? Лидеры коммунистов твердили, что это блестящая победа, так что бойцы знали, что скоро снова в бой, но они были рады хоть ненадолго вернуться в Мадрид, чтобы передохнуть. Потом их будут ждать новые сражения.
Антонио и Франсиско снова вернулись на несколько месяцев в столицу, где маска обыденности, прикрывавшая будни, могла в любой момент разлететься вдребезги. Даже когда они пропускали по бокальчику чего-нибудь прохладительного на залитой солнцем улице, вой сирен противовоздушной обороны заставлял их бежать в ближайшее убежище, не давая забыть об угрозе, которая денно и нощно висела над столицей. Мыслями Антонио часто обращался к Гранаде, гадая, как складывается жизнь в городе, находящемся под пятой у фашистов. Бомбить его не бомбили, но он сомневался, что его любимая мать посиживает на Пласа-Нуэва и лакомится мороженым.
Той осенью республиканцами было предпринято новое наступление на Арагонском фронте, но друзья обнаружили, что их подразделения не будет в числе тех, кого отправят в бой.
– И почему мы не едем? – стонал Франсиско. – Нельзя же просто отсиживаться здесь до конца своих дней.
– Кому-то придется остаться и защищать Мадрид, – объяснил Антонио. – Да и на что вся эта кампания похожа? Сущая бестолковщина! Откуда у тебя такое желание стать пушечным мясом?
Антонио верил в их дело, но то, как бездарно сейчас губятся жизни, его злило. Ему не хотелось превращаться в еще одну напрасную жертву. В газетах, которые они читали в Мадриде, в подробностях сообщалось о фракционной борьбе в лагере республиканцев, что сказывалось на успехе предпринимаемых ими усилий отнюдь не лучшим образом. Коммунисты, вознамерившись теперь принять руководство на себя, лишили доступа к вооружению ополченцев марксистского толка и членов профсоюзов. Разногласия, вспыхивающие в рядах самих коммунистов, только чинили помехи их делу.
Антонио никак не мог понять, почему его друг так рвется в бой ради самого боя, и, как он и ожидал, начали поступать новости об огромных людских потерях на Арагонском фронте.
В декабре все же им пришлось сняться с места. В начале самой суровой зимы из всех, о которых сохранилась память, грузовик увез Антонио и Франсиско в восточном направлении от Мадрида, к городку Теруэль. Он находился в руках националистов, и республиканцы надеялись, что, если они начнут там активные боевые действия, Франко отведет войска от Мадрида. Имелись опасения, что Франко готовит новое наступление на столицу, и республиканские лидеры понимали: необходимо предпринять что-то, что оттянет на себя силы противника.
Нападение на Теруэль захватило националистов врасплох, и, пользуясь кое-какое время полученным преимуществом, республиканцы в конечном счете захватили гарнизон. Из-за плохих погодных условий немецкая и итальянская авиация не смогла поддержать националистов в самом начале сражения, но и без ее участия на их стороне было преимущество в вооружении и численности войск. Они сполна воспользовались и тем и другим, подвергая Теруэль непрерывному обстрелу артиллерией.
Местность и та была суровой: равнинная и бесплодная, рассеченная острыми гранями голых холмов. Антонио и Франсиско, едва живые от холода, наблюдали со своей позиции внутри городских стен за тем, как на этой пустоши десятками гибнут их товарищи. Они настолько теперь приучились к лишениям, что Антонио задавался вопросом, не утратят ли они вообще способность чувствовать боль. Франсиско не жаловался на общее состояние дел и несостоятельность республиканского командования, лишь когда оказывался в окружении опасности и смерти. Тогда казалось, что его даже собственный надсадный кашель больше не беспокоит; частенько складывалось ощущение, что наибольшее удовлетворение от жизни он испытывал, находясь в самой гуще боя, под пулеметным огнем.
Рождество они встречали в лагере, разбитом за стенами города. Уже много дней шел снег, и одежда солдат пропиталась влагой. Надежды просушить ее не было никакой. Мокрые сапоги весили вдвое больше обычного, и передвижение в них давалось им еще тяжелее, чем раньше.
Франсиско дышал теперь натужно, с хрипом. Он держал в руке сигарету, но она полетела на землю, когда он согнулся пополам, сотрясаясь всем телом в приступе кашля.
– Слушай, может, тебе посидеть немного, ну или внутрь зайти? – предложил Антонио. Он обхватил друга рукой и повел его к полевой палатке, где хранились медикаменты.
– Да ерунда, – запротестовал Франсиско. – Грипп подхватил или что-то вроде того. Со мной полный порядок. – Он резко сбросил с плеча направлявшую его руку Антонио.
– Послушай, Франсиско, тебе нужно отдохнуть.
– Не нужно, – булькающим шепотом выдавил тот из забитого мокротой горла.
Антонио посмотрел Франсиско в глаза и увидел, что в них стоят слезы. Может, они налились влагой от холода, но Антонио чувствовал, что его друг на пределе. Трудности с дыханием и крайняя усталость, накопившаяся после двух бессонных, проведенных в сырости недель, истощили даже этого крепкого парня. Он бы стойко вынес боль или ранение, но сейчас в его теле хозяйничала болезнь, и оно подводило своего хозяина.
– Я должен быть сильным, – всхлипывал он от отчаяния.
Обнаружить, что твое тело настолько ограничивает тебя в желаниях, столкнуться с собственной слабостью было тяжелее, чем переносить саму болезнь. Ему было так стыдно.
Антонио обнял Франсиско и понял вдруг, что друг повис у него на руке. Даже через плотную ткань обмундирования чувствовалось, что у него сильный жар. Франсиско горел, как в огне.