Когда Антонио пришел в себя, на него обрушилась страшная боль, мучительная настолько, что выдержать ее было ему не под силу. Боль туманила сознание, и он страшно кусал собственную руку, чтобы не взвыть в голос. Запасы хлороформа в медицинской палатке подходили к концу, и воздух там загустел от пронзительных криков. Из обезболивающих, кроме бренди, почти ничего не осталось, а все страдальцы отчаянно нуждались в болеутоляющем, шла ли речь об осколочных ранениях или об ампутации. Дни, а может, и недели спустя Антонио, словно пребывающий вне времени и места, наблюдал за тем, как его кладут на носилки и вталкивают в отделение поезда, специально переоборудованного для перевозки раненых.
Несколько позже, медленно очнувшись от этой дремоты, он понял, что находится в Барселоне, которая, хоть и была под постоянным огнем, все еще сопротивлялась Франко. Поезд вывез раненых у Эбро в безопасное место на севере, взывая красным крестом на своей крыше к милосердию бороздящих небо фашистских пилотов.
Антонио процесс собственного выздоровления напоминал переход из тьмы к свету. Шли недели, понемногу уходила боль, все более глубоким становилось дыхание, возвращались силы; это было похоже на медленный, но величественный рассвет. Когда он смог удержать глаза открытыми дольше нескольких минут кряду, Антонио понял, что силуэты, постоянно кружившие вокруг него, принадлежали женщинам, а не ангелам.
– Так вы живая, – сказал он девушке, державшей его за запястье, чтобы измерить пульс. Он впервые ощутил прохладное прикосновение ее пальцев.
– Да, живая, – улыбнулась ему она. – И вы тоже.
Последние несколько недель она наблюдала за тем, как жизнь в этом обтянутом кожей скелете то крепла, то слабела. Такая же история была здесь с большинством пациентов. Все зависело от личного везения и от трудов медсестер, которые делали что могли, а умирающие с каждый днем все прибывали, забивая до предела палаты. Нехватка медикаментов означала, что умрут многие из тех, кого можно было бы спасти. Их истощенный голодом организм легко поддавался инфекциям; тут были те, кто пережил бойню на Эбро, чтобы скончаться на больничной койке от гангрены или даже брюшного тифа.
Антонио ничего не знал о событиях последних нескольких месяцев, но, вернувшись в большой мир, все разведал. Битва на Эбро закончилась. В конце ноября, хотя им еще тремя месяцами ранее следовало бы признать полный провал своей операции и отступить, республиканское командование наконец отозвало с фронта остатки своей армии. Столкнувшись с противником, который имел огромное численное превосходство и переигрывал их на каждом этапе, они оказались настолько меднолобыми, что не признавали поражение до тех пор, пока не потеряли тридцать тысяч своих солдат убитыми и еще большее число ранеными.
В палате редко бывало тихо. Шумели больные, а еще сюда почти постоянно проникали звуки войны. Здесь было тише, чем на линии фронта, но бомбардировки велись безостановочно, и редкие минуты затишья сопровождались грохотом зенитных залпов. Прислушиваясь к этим звукам, Антонио размышлял над тем, что с ним станется дальше. Он уже начал ходить, каждый день понемногу, силы от часа к часу прибавлялись. Вскоре ему предстояло покинуть стены больничной палаты, ставшей ему домом. Если бы только он мог навестить свой настоящий дом и повидаться с матерью. Он так соскучился по ней, да и по отцу тоже, но об этом и речи идти не могло. Как и о том, чтобы присоединиться к тому, что осталось от его отряда. Он еще недостаточно окреп.
Когда фашисты усилили бомбардировку Барселоны, Антонио перебрался в общежитие. Там он оказался среди таких же, каким был сам, – отозванных с фронта и ослабленных, но не теряющих надежды снова в будущем взяться за оружие. Они все равно оставались солдатами.
Незаметно подкрался новый, 1939 год. Радоваться было нечему. Повсюду витало ощущение неизбежности. Продукты в магазинах разобрали подчистую, горючее закончилось, по пустым улицам эхом разносились последние отчаянные призывы к сопротивлению. Барселона была смертельно ранена, и теперь ее было уже ничем не спасти. 26 января фашистские войска вошли в Барселону, заняв почти обезлюдевший город.
Глава 31
Когда Барселона пала, полмиллиона человек начали свое путешествие в ссылку; все они были ослабевшими после месяцев полуголодного существования, многие только оправлялись после ранений.
Антонио оказался в компании еще одного ополченца, Виктора Альвеса, молодого баска, которого призвали в семнадцатилетнем возрасте. Не обученный обращению с винтовкой, он был ранен в первый же день битвы на Эбро; его родные уехали во Францию несколькими неделями ранее, и он надеялся воссоединиться с ними.
Во Францию можно было попасть двумя путями, и мужчинам надо было составить мнение о каждом из них. Первый лежал через Пиренеи. Для Антонио и Виктора, еще не оправившихся от ранений, скалистый рельеф будет не самым легким препятствием. Им всю дорогу придется пробираться сквозь снег. Антонио слышал, что дети местами увязали в нем по пояс, а старики и слабые здоровьем постоянно оставляли свои палки в глубоких наносах. Многие поскальзывались на льду и падали. Идти получалось мучительно медленно.
Кроме того, Антонио с Виктором брать с собой было особо нечего; большинство не могли удержаться, чтобы не прихватить с собой побольше добра. Их брошенные пожитки, присыпанные снегом и оттого невидимые, еще больше усложняли дорогу тем, кто шел за ними. По весне, когда снежный покров в горах растает, взгляду откроется причудливая тропа из всякого хлама. По всей дороге валялись вещицы непрактичные, но памятные – флакончики дорогих духов или иконы, – а также практичные, но никакой памятной ценности не имеющие – металлические кастрюли или стульчики.
Альтернативой рискованному переходу по горным перевалам была дорога вдоль берега, хотя там их ждала опасность в виде пограничного контроля. Оба согласились, что выбор тут ясен, и оправились в путь с огромной колонной людей, решивших пойти на север вдоль моря.
Люди едва тащили свою домашнюю утварь, одеяла, тюки с одеждой и все прочее, что они посчитали необходимым захватить в путешествие в новую жизнь. Труднее всего приходилось одиноким женщинам с несколькими детьми. Антонио частенько пытался помочь. У него с собой всех пожитков была одна винтовка. Он привык неделями носить одну и ту же одежду. А вот многие забили сумки под завязку и теперь маялись с ними.
– Давайте помогу, – настойчиво предлагал он женщине, чей ребенок нес на руках малыша, пока она со слезами на глазах сражалась с сумкой, ручки которой не выдержали веса и порвались. Третий ребенок, уютно закутанный сразу в несколько одеял, семенил рядом. Антонио с Виктором взялись нести младенца и сумку и вскоре уже развлекали мальчонку строевой песней. Антонио вспомнил о том, как он ехал из Гранады с отрядом ополченцев и те громко распевали, чтобы поддержать свой боевой дух. Это сработало тогда, сработало и сейчас.
Даже Антонио, повидавший на полях сражений неописуемо жуткие зрелища, был-таки потрясен открывавшимися ему иногда по пути видами. Пока женщины рожали, их окружали родственницы, заслоняя своими юбками от посторонних глаз таинство появления на свет.
– Опасные времена для того, чтобы родиться, – бормотал Антонио, слыша жалобный плач новорожденного.
Преодолев за неделю пешего похода двести километров, Антонио добрался наконец до пограничного города Сербер. Он бросил взгляд на море, и на мгновение в его душе колыхнулась надежда. Воды Средиземного моря ловили снопы солнечных лучей, пробивавшихся сквозь тяжелые февральские тучи, и большие участки свинцовой глади сияли серебром. Перед ними лежала Франция, уже другая страна. Может статься, они начнут здесь новую жизнь. Пустившиеся в этот великий исход оборванные и отчаявшиеся люди были вынуждены верить в новое начало, в землю обетованную. Некоторым из них не было больше дела до родины, места, где у них не осталось ни семьи, ни дома, ни надежды.
Хотя многие в колонне уже поизбавлялись от своей ноши, солдаты с винтовками расставаться даже не думали. Больше им ничего не требовалось. Долгими тоскливыми ночами напролет они разрабатывали тугие затворы и теперь были уверены, что это изношенное русское оружие сохранит им жизнь.
– Что там, впереди? – спросил Виктор.
– Не знаю, – ответил Антонио, вытягивая шею, чтобы разглядеть что-нибудь поверх тысячи голов, большинство из которых было увенчано шляпами. – Может, опять проход закрыли.
Ходили слухи, что французы на время закрывали границу: их ошеломило число беженцев. Сзади начали напирать, но вокруг все выглядели подавленно, нетерпения никто не проявлял. Они уже столько прошли, оставалось преодолеть всего несколько метров.
Где-то час спустя колонна стала продвигаться вперед. Антонио уже видел погранпост, слышал незнакомую французскую речь. Столь резкого тона они не ожидали.
– Mettez-les ici![73]
Может, эти слова для них звучали совершенной бессмыслицей, но жесты и груда оружия и вещей на обочине доходчиво все объясняли. Французы ясно давали понять, чего ждут. Прежде чем покинуть Испанию, изнуренные беженцы должны были сдать оружие, а многих еще и вынуждали бросать там свои пожитки. В нескольких метрах впереди их с Виктором Антонио заметил старика, яростно препирающегося с французами. «Дурная затея, – подумал он про себя, – затевать перебранку с пограничниками, особенно если ты немощен, как этот старый вояка». Закончилось все скверно.
Они заставили его вывернуть перед ними карманы, а когда заметили, что рука его сжата в кулак, один из пограничников ткнул его в плечо штыком.
– Qu’est-ce que vouz faites? Cochon![74]
Другой, схватив старика сзади, держал его, пока третий, сообразив, что кулак был сложен не для удара, разжимал костлявые пальцы один за одним, пока ладонь не раскрылась полностью. Что они ожидали там обнаружить? Горсть золота, миниатюрный пистолет?