С палубы корабля, вцепившись маленькими ручонками в поручни, дети вглядывались в новую для них страну. Все, что им было видно, – это вырастающие перед ними темные стенки портовых набережных.
Швартовка проходила шумно: до них донеслось тревожное лязганье якорной цепи, и на причал полетели мощные, толщиной с руку, канаты. Седоголовые мужчины смотрели на прибывших со смесью жалости и любопытства. Они не хотели ничего дурного. Послышались выкрики на незнакомом языке, грубые сердитые голоса и оглушительные возгласы докера, которому требовалось перекричать общую какофонию.
Из-за туч показалось солнце, но ощущения новизны и радостного возбуждения от этого приключения сошли на нет. Эти дети хотели домой, к своим матерям. За время плавания многих разделили с братьями и сестрами, и на то, чтобы распределить их всех по группам, потребовалось время, но тут помогли шестиугольные карточки на груди. Вскоре к каждой группе был приставлен свой помощник. Мерседес надеялась, что за время плавания ей представится возможность узнать своих подопечных получше, но шторм смешал ее планы.
Перед высадкой дети прошли еще один медосмотр, где на запястья им повязали цветные ленточки, указывавшие, нуждается ли ребенок в лечении: красная ленточка означала поход в городскую баню для выведения вшей, голубая – что было выявлено инфекционное заболевание и ребенка требуется направить в госпиталь, белая – «полностью здоров».
Выглядели все эти несчастные крошки не лучшим образом. Их волосы, так красиво расчесанные, украшенные лентами и аккуратно заплетенные почти два дня тому назад, сбились в колтуны. Нарядные вязаные кофточки были запачканы рвотой. Сеньориты сделали что могли, чтобы привести их в приличный вид.
Наконец, детям нужно было вернуть их вещи, то немногое, что они взяли с собой. Маленькие девочки стискивали в руках любимых кукол, а мальчишки храбро, как маленькие мужчины, стояли рядом. К тому времени, как все собрались и были готовы сойти на берег, корабль уже давно пришвартовался.
Любопытство было взаимным. Хозяева и гости не сводили друг с друга широко раскрытых глаз. Испанцы смотрели на англичан, а те разглядывали иностранных детишек, пробиравшихся по палубе к трапу. Британцы были наслышаны о том, насколько варварски вели себя рохос в Испании, как сжигали церкви и пытали ни в чем не повинных монахинь, поэтому ожидали увидеть маленьких дикарей. И когда перед ними показались эти дети с округлившимися от испуга глазами, причем некоторые из них как-то умудрились выглядеть нарядно до сих пор, англичане были поражены.
Одними из первых англичан, которых увидели испанские дети, были члены Армии спасения. Мерседес не знала, что и думать об этих людях, облаченных в темную форму и выдувающих из сверкающих труб и тромбонов бодрые мелодии. Они напоминали ей военных, но вскоре девушка поняла, что они имели самые добрые намерения.
Саутгемптон был похож на город в разгар фиесты. Улицы были украшены флагами, и испанские дети разулыбались, думая, что эту красоту вывесили в честь их приезда. Позже они узнают, что убранство осталось после празднования недавней коронации.
Тех, кто получил вердикт «здоров(а)», двухэтажные автобусы отвезли за несколько миль от Саутгемптона, в Норт-Стоунхем, поселок, который станет для них временным домом. Там был разбит огромный лагерь: на трех полях аккуратными рядами выстроилось пятьсот белых колоколообразных палаток. Каждая вмещала от восьми до десяти детей, мальчики и девочки проживали раздельно. «Индиос!» – в восторге воскликнули некоторые дети, завидев палатки.
– Они думают, тут играют в ковбоев и индейцев[81], – пренебрежительно пояснил Энрике своей сестре, которая стояла рядом, сжимая в руках куклу.
Мерседес же сразу подумалось о самодельных палатках, которые люди сооружали из чего придется по дороге из Малаги в Альмерию. Здесь чувствовался порядок, защищенность и, что было самым трогательным, – доброта. На этих зеленых лугах они обрели убежище.
Организация лагеря впечатляла. Дети разделялись не только по полу, но и по политическим убеждениям их родителей; каждую из трех групп разместили на отдельном участке. Администрация хотела свести к минимуму вероятность стычек между противоборствующими сторонами.
Лагерь представлял собой целый мир со своими правилами и заведенным расписанием. В очередях царил порядок, хотя для того, чтобы получить первое блюдо, приходилось отстоять ни много ни мало четыре часа. Многое из того, чем кормили эвакуированных, казалось им странным на вкус, но ничего, кроме признательности, они не испытывали и с удовольствием знакомились с новыми запахами и вкусами, привыкли пить «Хорликс»[82] и чай. Мерседес обнаружила, что некоторые ее подопечные припрятывают еду про запас; слишком долго им приходилось переживать, когда удастся поесть в следующий раз.
Они устраивали пикники на залитых солнцем лугах, но еще много дней не могли совладать с беспокойством всякий раз, когда слышали шум пролетающих над головой самолетов, которые направлялись к расположенному неподалеку аэродрому в Истли. Этот звук прочно ассоциировался у них с угрозой авианалетов. Со временем они даже стали ложиться на мягкую английскую траву и наблюдать за бледными пушистыми облаками, пребывая в полной уверенности, что бомбардировщики не заслонят им солнце.
Детей постоянно чем-то занимали: уроками, хозяйственными заботами, гимнастикой, но с дисциплиной не слишком усердствовали, и делалось все возможное, чтобы дети не чувствовали себя как в тюрьме. Каждый день разыгрывался приз за самую прибранную палатку, и Мерседес очень старалась, чтобы ее маленькие подопечные почаще его выигрывали. Всех их так или иначе мучила щемящая тоска по дому, но даже самые маленькие не давали волю слезам до отбоя.
Беженцев оказалось куда больше, чем ожидалось первоначально, но нагрузка на лагерь вскоре облегчилась: в первую неделю четыреста человек забрал к себе приют Армии спасения, а в течение месяца еще тысяча человек разъехались по католическим семьям. Были некоторые перебои с продовольствием, но их даже сравнивать было нельзя с той нехваткой продуктов, которую они испытывали в Бильбао. Как-то во время обеда Мерседес заострила свое внимание на старых кривоватых ноже с вилкой, которыми ела, и вспомнила, что все лагерное имущество было пожертвовано на добровольных началах. Хотя их довольно неплохо оберегали от влияния царящих во внешнем мире настроений, она знала, что британское правительство отказалось покрывать расходы на их пребывание в Англии. Предпринимались ожесточенные попытки собрать средства на еду и одежду, и беженцы целиком зависели от сердечности посторонних людей.
Хотя им и не давали читать статей в газетах, которые в штыки восприняли их прибытие, новость о том, что националисты захватили Бильбао, от испанских беженцев скрывать не стали. Город пал всего через месяц после их отплытия. Этот день стал черным для Стоунхема. Многие дети как с цепи сорвались: ударились в крики и слезы, точно обезумев от мысли, что их родителей может уже не быть в живых. Несколько мальчишек, включая Энрике, сбежали из лагеря, твердо вознамерившись отыскать лодку, чтобы отправиться на ней обратно в Испанию и дать бой фашистам. Их быстро нашли и вернули в лагерь. Мерседес всю ночь успокаивала Энрике, убеждая, что с его мамой все в порядке. Пока она сидела с парнишкой, ей вспомнился Хавьер, и у нее снова промелькнула надежда, что он давно уехал из города.
Новость о захвате Бильбао поставила всех в сложное положение.
– Мы ведь не можем сейчас вернуться? – спросила Мерседес у одной из помощниц.
– Нет, думаю, что не можем. Мне кажется, теперь детям там будет находиться еще опаснее, чем раньше, – ответила Кармен.
– Тогда что со всеми нами будет? – спросила Мерседес.
– Я знаю не больше твоего, но сомневаюсь, что мы долго еще протянем в этих палатках. Климат не тот!
Рано или поздно всех беженцев из лагеря в Норт-Стоунхеме пришлось бы переселить куда-то на постоянное место жительства. Комитет помощи баскским детям уже вплотную занялся поисками вариантов. Они организовывали «колонии» по всей стране, в которых размещали детей, и место для каждого ниньо [83]определялось произвольно. Кто-то отправлялся в очередную палатку, кто-то – в пустующую гостиницу, кто-то – в замок. Мерседес достался большой загородный дом.
В конце июля она сопровождала группу из двадцати пяти детей, включая Энрике и Палому, в их поездке в Суссекс. Они сели на поезд до Хейвордс-Хит. На вокзале их встретили городской оркестр и дети, которые принесли с собой сладости. День выдался теплый и счастливый. Там они сели в автобус, доехали до деревушки, расположенной в пятнадцати километрах от города, прошлись оттуда немного пешком и добрались наконец до ворот Уинтон-Холла.
Увенчанные орлами въездные столбы выглядели внушительно, хоть и обветшало. В них не хватало нескольких кирпичей, а одна из заросших мхом птиц где-то потеряла крыло. Тем не менее впечатление они производили устрашающее, словно предваряя, что ждет гостей впереди. Дети взялись за руки и двинулись парами по тянущейся с километр разбитой подъездной дороге. Мерседес шла с Кармен, учительницей, отвечавшей за группу. За последние два месяца женщины тесно сдружились.
Было жарко. Настолько, что могло показаться, будто они снова дома. Вокруг них тянулись пока еще не убранные поля, бледные и засушливые, а небо было ясное, ярко-голубое. В кустах буддлеи, в изобилии росших вдоль дороги, грелись на солнце бабочки, и детки помладше визжали от восторга, когда над их головами порхали красные адмиралы. Они собирали лютики и ромашки с обочин, придумали песенку. Они шли, не замечая времени, даже о своих тяжелых сумках думать забыли.
Мерседес первая дошла до изгиба дороги, за которым открывался вид на дом. Она встречала в книгах картинки старинных английских усадеб, поэтому имела некое представление о том, как они выглядят, но ей бы и в голову никогда не пришло, что одна из них станет однажды ее домом. Уинтон-Холл был выстроен из камня песочного цвета и имел такое количество дымоходов и башенок, что не все младшие дети смогли бы их сосчитать.