— У нас с Льюисом все хорошо.
— Я тебе не верю.
— Придется поверить. — Внезапно ее охватила злость. — Что вообще ты знаешь о нас? Что знаешь обо мне? Время от времени ты возникаешь в моей жизни, а потом исчезаешь снова. Мы ведь почти не знакомы, Джек! Я никогда не видела твоего дома — если он вообще у тебя есть, — не встречалась с твоими близкими. Я пыталась подсчитать, сколько времени мы провели друг с другом — получилось меньше недели. Неужели ты всерьез думаешь, что я способна отказаться от Льюиса ради человека, которого знаю неделю?
— Я скажу тебе, что я думаю, Фредди, — веско произнес он. — Я думаю, что в любви так не бывает. Нельзя определить, любишь ли ты другого человека, с помощью математических уравнений. Ты можешь понять, что перед тобой именно тот, кто тебе нужен, всего через час знакомства. А можешь прожить с кем-то бок о бок много лет, а потом в одночасье обнаружить, что все кончено и никаких чувств не осталось — совсем.
— Романтические бредни, — резко оборвала его она. — И думать не смей, что можешь ворваться в нашу жизнь и разрушить то, что есть между мной и Льюисом.
Она услышала, как Джек сделал глубокий вдох.
— Я и не собирался. Мне жаль, если это выглядит так, — холодно сказал он.
— Именно так.
— Позволь задать тебе один вопрос, Фредди. Ты любишь Льюиса?
Она посмотрела через стекло будки на болота и серый песок.
— Да, — ответила Фредди шепотом. А потом еще раз, теперь уже твердо: — Да, люблю. Очень.
— Что ж, если так, я не стану больше тебя беспокоить. До свидания, Фредди.
Джек положил трубку.
Глава восемнадцатая
В окнах галереи в Пимлико горел свет. Ребекка секунду помедлила перед дверьми, потом сделала глубокий вдох и вошла. В зале было полно народу, и она не сразу заметила Коннора Берна. Под ложечкой у нее засосало: что если после долгой разлуки она не узнает его? Что если он ее не узнает — за прошедшие десять лет она очень изменилась. Ребекка понимала, что постарела.
Она пошла сквозь толпу, время от времени останавливаясь посмотреть то на скульптуру, напоминающую свернувшуюся кольцами змею, то на камень с отверстием в форме яйца по центру.
В середине комнаты, суровая и монументальная, вздымалась к потолку серая гранитная глыба, которую Ребекка сразу же узнала.
Голос у нее за спиной произнес:
— Мэненнан МакЛир, морской бог острова Мэн. Я подумал, не помешает вам заново познакомиться, Ребекка.
Она обернулась. Коннор стоял перед ней в темном костюме, рубашке и галстуке. Его вьющиеся волосы, в которых уже пробивалась седина, были приглажены и причесаны на пробор.
— О, Коннор, — сказала она; от ее нервозности не осталось и следа. — Как чудесно снова увидеться с вами. Вы великолепно выглядите.
Глаза его блестели.
— Этот галстук на шее — как удавка у индюшки. Кажется, я вот-вот задохнусь.
— Нет-нет, вы очень элегантный.
— Ах, Ребекка, вы всегда были ко мне слишком добры. — Он взял ее руки в свои и пожал. — Я очень рад, что вы пришли.
— Я ни за что на свете не пропустила бы такое событие.
Высокий светловолосый мужчина присоединился к ним; Коннор представил его как своего агента, Эдриана Калдера. Втроем они немного поболтали, а потом Эдриан увел Коннора поздороваться с другими гостями.
Ребекка отыскала себе тихое местечко у стены. Она смотрела, как Коннор обменивается рукопожатиями и беседует с разными людьми. Она помнила, как легко ей было разговаривать с ним. Только Коннору она рассказала о своем ангеле. Внезапно у нее в памяти всплыла их встреча с Майло и ее неожиданное желание сообщить ему о том звонке Тессе Николсон, который, словно трещина на стекле, изменил ход их жизней. Впоследствии она была благодарна Годфри Уорбертону, каким бы отвратительным занудой он ни был, за то, что он не дал ей шанса это сделать. Ее признание скользнуло бы по совести Майло, словно капля воды по гусиному перу. Однако интуиция подсказывала ей, что еще найдется слушатель, которому будет небезразличен ее рассказ.
Какой-то мужчина обратился к ней:
— Позволите представиться? Я Майкл Линхерст. Доктор Майкл Линхерст.
— Ребекка Райкрофт. — Она протянула руку для рукопожатия.
Он был высокий, привлекательный, чуть за пятьдесят и держался с большим достоинством.
— Вы интересуетесь скульптурой… ммм… — он глянул на ее левую руку, — миссис Райкрофт?
— Да, очень. Мы с Коннором знакомы уже много лет.
— А ваш муж тоже здесь? — Он обвел глазами зал.
Ребекка давно поняла, что лучше сразу расставлять все точки над «i».
— Вообще-то, я разведена, — сказала она.
Некоторые мужчины усматривали в этом ее статусе определенные возможности. Доктор Линхерст, видимо, был из их числа. Он улыбнулся.
— Может быть, я принесу нам что-нибудь выпить?
Когда он вернулся, они немного поговорили о выставке, а потом перешли к книгам и пьесам, которые понравились им в последнее время. Он хорошо изъяснялся и производил впечатление человека образованного, но Ребекка никак не могла сконцентрироваться на беседе, постоянно оглядывая зал, выискивая глазами Коннора, заново привыкая к его движениям и улыбке.
В восемь часов гости начали расходиться. Ребекка извинилась перед доктором Линхерстом и подошла попрощаться с Коннором. Потом взяла пальто и вышла на улицу.
Доктор ждал ее на тротуаре. Он сказал:
— Я подумал, может быть, мы поужинаем вместе, миссис Райкрофт?
— Благодарю за приглашение, — ответила она, — но нет.
— Если вы сегодня заняты, то, может быть, завтра?
— Простите, но это невозможно.
Он нахмурился, а потом холодно сказал:
— Я не стал бы терять с вами время, если бы знал, что вы так себя поведете.
Тут дверь галереи открылась и на пороге появился Коннор. Доктор Линхерст отвернулся и пошел прочь.
Коннор проводил его глазами.
— Он вас побеспокоил?
— Ничуть. — Ребекка вздохнула. — Просто некоторые мужчины убеждены, что если уж они дали себе труд заговорить с женщиной моего возраста, то та просто обязана лечь с ними в постель.
— Если хотите, я догоню его и побью.
— Он того не стоит, — улыбнулась она. — Вы разве не должны развлекать своих гостей?
— Наверное, должен, но я предпочту поужинать с вами, если, конечно, вы согласитесь.
— С удовольствием.
Они зашли в небольшой итальянский ресторанчик в Сохо. Он находился в темноватом полуподвальном этаже; по залу были расставлены круглые столики, в углу играло джазовое трио.
Ребекка спросила у Коннора о его семье. «У Ифы и Брендона все в порядке, — сказал он. — Брендон осенью начинает учиться в университете в Дублине».
— Будет изучать историю, — сказал Коннор. — Он умный парень. Я им очень горжусь.
— Вы были ему хорошим отцом, Коннор.
— Нет, это неправда. Хороший отец остался бы с его матерью. — Он прикурил сигареты им обоим. — Ифа устроилась на работу в мануфактурный магазин. Я говорил, что ей не надо работать, что я всегда буду заботиться о ней и о Брендоне.
— Возможно, ей хочется работать. Она будет скучать по Брендону — ей понадобится какое-то занятие.
Коннор покачал головой.
— Ифа всегда придерживалась традиций. Считала, что мужчина должен содержать семью, а женщина смотреть за домом и детьми.
— Но ваша семья далека от традиций, — мягко напомнила ему Ребекка. — Возможно, она с этим смирилась.
Он ответил не сразу.
— Однажды она сказала, что каждый день молится, чтобы я вернулся к ней. Она никогда не смирится, Ребекка. И от этого ей еще тяжелее.
— О, Коннор…
— Иногда я думаю, что она пошла на работу, чтобы я почувствовал себя виноватым. А потом мне становится очень стыдно, что я так думаю.
— А вы действительно чувствуете себя виноватым?
— Порой да. Но если ей, бедняжке, от этого легче, то я только рад.
— Возможно, это и есть цена свободы. Никто не может иметь все, что пожелает.
Он кивнул.
— Я уже давно вернулся бы в Англию, но меня тревожила Ифа. А теперь расскажите мне о себе, Ребекка. О вашей сестре и ее муже. Расскажите о своей работе.
Она рассказала. Когда они поели, Коннор заказал бренди, и они сидели, потягивая его и слушая музыку.
— Мне очень понравилась ваша выставка, Коннор, — сказала Ребекка. — Мне сложно выбрать, какая из работ на мой взгляд лучшая, потому что я всегда буду испытывать слабость к вашему морскому богу. Я помню, как вы с Дэвидом Майклборо сооружали подъемник, чтобы перетащить в сарай гранитную глыбу. Помню, как, заглянув в окно, увидела это лицо — такое резкое и суровое. Вы тогда пригласили меня войти и познакомиться с ним. В тот раз мы с вами впервые по-настоящему поговорили.
— Я был покорен вами, Ребекка. Мне всегда виделось в вас нечто необузданное, дикое.
— Дикое? — она рассмеялась. — О, Коннор, на самом деле я была такой покорной! Ходила в твидовых костюмчиках, распоряжалась прислугой, устраивала званые обеды — какая уж тут необузданность! Но сейчас я знаю, что это такое. Пожалуй, теперь она во мне действительно есть.
Он покачал головой.
— Нет, она всегда в вас была. Я помню, как однажды увидел вас в Мейфилде, на поле — с моря дул ветер, лил дождь, а вы с размаху втыкали в землю лопату, раз за разом.
— Подозреваю, я представляла у себя под ногами Майло.
Он рассмеялся.
— Вы были похожи на языческую богиню — с растрепавшимися черными волосами, бледной кожей и горящими зелеными глазами.
Она потянулась к нему через стол и накрыл его руку своей.
— Мне всегда нравилось быть на воздухе. Возможно, от долгого сидения в Милл-Хаусе у меня помутился рассудок.
— Вы все еще вспоминаете о нем?
— О Майло? Нет, почти никогда. Я рассказывала вам, что как-то встретила его в Лондоне, некоторое время назад? У него теперь две дочери. Их зовут Хелен и Лаура-Бет. — Ребекка наморщила нос. — Имя Лаура-Бет выбрала Мона. Майло никогда не нравились двойные имена. Так странно думать о нем как о примерном семьянине.