– И что в этом плохого? – задумчиво уточнил Гиз, практично озаботившись побочными эффектами действия «ошейника».
– Он как-то меня жить заставляет за счет силы других. – На по-прежнему неподвижном лице светились глаза, полные неизъяснимых муки и стыда. – Когда я лежу на плите, себя помню, а стоит встать, и все как в тумане, то ли сон, то ли явь, и телу больше не хозяин. Очнусь сызнова, на руках кровь, во рту тоже… Ведь прежде только лечил. Что творю, кого жизни лишаю? …Будто в бреду, и жажда, и голод звериные, нерассуждающие. Как нахлынут, ничего сделать не в силах, из пещеры выволакивает, и пока не вернусь, себя не знаю. Молиться о смерти пробовал – без толку. Жить не живу, тело как бревно, едва ворочается, и холодно, постоянно холодно. Убейте!
– Как? В первый раз тебе, говорят, голову проломили и на всем теле места живого не оставили, а ты все ж из могилы вылез и до этого храма доволокся, – хмыкнул Гиз. Арбалет снова исчез из его рук, я так и не успела заметить когда и куда. – Если только сжечь?
– Что, если он регенерирует быстрее, чем сгорать будет? – нахмурилась я.
– А если таким огнем, как лошадь жгла, – подсказал киллер.
– Магическим огнем магическое создание палить – еще неизвестно, чем обернется, – поежилась, красочно представив, как керосином можно заливать пожар, и предложила более разумный выход: – Надо с него «ошейник» снять.
– Так ведь он не снимается, – робко напомнил Ромел, взирая на Грипета со смесью сочувствия и опаски.
– Лакс, попробуешь? – понадеялась я на ловкие пальчики вора.
– Умоляю… – тихо шепнул травник.
Рыжик с готовностью кивнул, заинтригованный Фаль, сидевший у меня на плече тише мышки, перепорхнул на макушку Лакса. Тот подошел поближе к Грипету, прикусив губу, решительно протянул руки. Чуткие подушечки пальцев заскользили по гладкой полосе неизвестного металла. Все затаили дыхание. Рыжик хмурился все сильнее, наконец с самолюбивым разочарованием признал:
– Замок есть, чувствую сцепку, но как он открывается, понять не могу. Скорее всего, очередность нажатий, которую если не знаешь, можно год подбирать. Обычную железку проще было бы сломать, но как с этакой прочной дрянью справиться – не знаю. Если только разрезать? – Вор намекал на мой кинжал серого пламени, способный кромсать камень как бумагу.
– Если есть замок, значит, можно сотворить ключ, необязательно использовать тот, какой изначально для него предназначен, – почесала я нос и, оттерев Лакса в сторонку, призвала руну эвайз – руну ключа. Вообразила ее ярко пылающей раскаленной белизной, наложила на металл ошейника. Тот бесшумно распался на две половинки, звякнувшие о камень. В напряженной тишине тихий звук прозвучал неожиданно громко, почти заглушив тихое: «Спасибо!» – сорвавшееся с губ Грипета. Мужчина дернулся в последний раз и затих. Теперь уже, надеюсь, навсегда.
– Вот и все, – вздохнула я.
– А с этим что делать? – Ромел ткнул пальцем в «ошейник», однако коснуться не решился. Небось боялся, вдруг металлическая полоска, стоит до нее дотронуться, змеей кинется на свеженькую жертву.
– Оставлю пока у себя, – практично решила я, скатала гибкий «ошейник» улиткой, как сантиметр, и спрятала в карман.
Что делать с этой фиговиной, я, честно сказать, пока не знала. Использовать ее для обретения личного бессмертия не тянуло, дарить врагам и тем более друзьям тоже, разрезать на кусочки волшебным кинжалом, способным нашинковать все, что угодно, было жалко, а закапывать и топить опасно, рано или поздно такие вещицы все равно вылезают на свет, и совсем не ко времени. Толкиена читали, знаем!
Пока забирала опасную штуковину, а остальные благоговейно или настороженно наблюдали за процессом, Фаль, абсолютно успокоившись после настоящей кончины травника, метался по круглой зале у самой стены. Мозаику, что ли, изучал? А потом завис аккурат в районе соединения хвоста и головы мозаичной змеи и заявил:
– Там дверь!
– Вот радость-то, – пробормотала я себе под нос.
Ликования вовсе не ощущалось, даже в жадном до новых впечатлений и чужих секретов Лаксе. Если в простом предбаннике этого странного места такие опасные вещи бесхозными валяются, то за запертыми дверями штуки «повеселее» обнаружиться могут. Но с другой стороны, сейчас со мной Гиз и Лакс, спину прикроют, сама я вооружена магией. А если после сюда какие-нибудь деревенские болваны забредут случайно или из любопытства, неизвестно, что стрястись может. Нет уж, надо самим все проверить. Не выдавая присутствия сильфа, я кивнула Лаксу на место предполагаемой двери, шепнув одними губами: «Погляди». И заключила сама с собой пари: если вор ни найти, ни обнаружить двери не сможет, значит, мы спокойно отправимся восвояси, другие тем паче ни черта не раскопают.
Но кто-то там, наверху, если Гарнаг, точно при следующей встрече в зубы дам, решил ниспослать нам удачу. Вор только коснулся руками стены, пробежал пальцами по мозаике, как что-то где-то внутри хрустнуло, скрежетнуло (смазки пожалели?), и часть стены плавно ушла вниз, открывая ход в темноту.
Глаза Ромела, и так вполне крупные для мужчины, стали вполлица, а челюсть отвисла, будто парень решил разом заглотнуть двойной гамбургер из «Макдоналдса». Он выдохнул изумленно:
– Ух ты! Как же это?!
Со стороны и в самом деле получилось эффектно: небрежно прошлись пальцами по стене, пару раз ткнули, и дверь готова.
– Уметь надо, – усмехнулся Лакс, но на лице улыбались только губы, рыжий был насторожен и готов к любой пакости.
Я послала шарик света вперед, в темноту. Он крадучись влетел в проем, мы невольно напряглись, ожидая каких-нибудь ответных действий. Однако, как ни пытались, услышали лишь собственное дыхание, нарушающее тишину. Свет выхватил из мрака такие же блоки неопределенно-серого камня, как в предыдущем зале, и мозаику в виде змеюк. На сей раз гады ползучие были представлены во всевозможных позах, формах и размерах: они стелились по гладкому, наверняка отшлифованному полу, стенам, потолку. Шарик подлетал то к золотой, то к зеленой, то к черной разновидности змей, в изобилии уснащавших поверхность овальной залы.
Она тоже была практически пуста, если не принимать во внимание застывшую посреди залы фигуру в черной не то рясе, не то хламиде. Издалека я даже не смогла разобрать, что вижу: то ли статую в привычной больше для буддизма позе лотоса, то ли останки замуровавшего себя заживо в силу религиозного рвения человека. Как бы то ни было, «останки» вели себя тихо, и мы осторожно, по стеночке, просочились в залу.
Я мысленно передвинула световой шарик ближе к «Будде». Голый, обтянутый сухой кожей череп только усугублял невольную ассоциацию с восточной религией. Правда, ни характерных мясистых отвисших мочек ушей, символа великой мудрости, ни пухлых губ не было. Все черты лица казались какими-то ссохшимися и мелкими, как у сдохшей еще в прошлом году на чердаке мыши.
Расхрабрившийся Фаль подлетел к нашей находке поближе и нахально завис надо лбом, изучая объект. Как раз это мгновение «мумия-статуя» выбрала для того, чтобы приоткрыть глаза. Сильф испуганно взвизгнул и, метнувшись ко мне, нырнул за пазуху, где и схоронился, мелко подрагивая. Испугался не один мотылек, у Ромела подогнулись колени, а Лакс вздрогнул, только Гиз остался совершенно невозмутим, будто по десять раз на дню сталкивался с ожившими мумиями.
– Почему привратник допустил вас в храм Великого Змея? – Сухой, будто песок в пустыне, голос песчинками просыпался в зал. Глаза приоткрылись шире, более ни одного движения оживший «буддист» не сделал.
– Вообще-то мы никакого привратника не заметили. Как он хоть должен был выглядеть? – вполне вежливо осведомилась я.
– Не видели… – Не буду ручаться, но, кажется, в голосе мумии прозвучала растерянность.
– Ага, у вас тут все открыто было, мы вошли следом за одним вылезшим из собственной могилки парнем, местным травником, которого разыскивали, – продолжила бодро. – Он тут разок уже был и кое-что прихватил без спросу. – Я слазила в карман и вытряхнула на свет «ошейник». – Пришлось освободить его от этого украшения.
– Понимаю. – Лысая голова качнулась, в интонации появилась странная примесь уважения. – Если ты сумела снять валькор, значит, имеешь право ступить под кров храма.
Потом наш красноречивый собеседник надолго замолчал, погруженный в какие-то свои мысли, я уж было решила, что он опять впал в коматозное состояние, ан нет. Голос раздался снова:
– Привратник оставил пост… Немыслимо…
– Эй, так эта штучка вашего привратника? – Я помахала в воздухе темной полоской металла.
– Да. – Иссохший религиозный деятель кивнул утвердительно. – Значит, пришла пора затворить врата.
– А если ваш привратник отлучился ненадолго и вернется? – подал голос Лакс.
– Из храма ведет только одна дорога, и по ней не возвращаются назад. – Что-то похожее на черный юмор проскользнуло в сухом голосе.
– Вы хотите сказать, что раньше валькор носил привратник, но, утомившись от несения службы, снял его и умер? – уточнила я.
– Да, – просто согласился обитатель храма и велел: – А теперь отдайте валькор и удалитесь, люди, если не желаете присоединиться к великому служению Великому Змею.
– Почему-то не хочется, – искренне заверил Лакс, озвучив общее мнение.
Я положила «ошейник» в ссохшуюся руку жреца, наши ладони на долю секунды соприкоснулись, и словно искра проскользнула от меня к нему, глаза мумии распахнулись шире и оказались удивительного глубокого зеленого цвета с совершенно вертикальными зрачками. Я сглотнула и попросила:
– Только понадежней затворитесь, чтобы больше никто любопытный не добрался до ваших сокровищ.
– Здесь не найти сокровищ, – скрипнул собеседник. – Во всяком случае, тех, которые прельщают людей. Но мудрость Змея не для неподготовленных умов, не беспокойся, служительница, я надежно притворю двери. Ступай, мне нужно вернуться к бдению, тебя же ждут миры…
Повторных предложений от людей такого странного толка, как наш сухой приятель, дожидаться не следует, мы быстрым шагом (бегом было бы совсем уж унизительно!) удалились из залы. Жрец, погруженный в бдение (Почему жрец? А как иначе обозвать человека, обитающего в храме?), больше не шевелился, однако ж, едва мы выбрались из помещения, дверь бесшумно опустилась на место, отрезая глубины храма от нас, непосвященных глупцов.