Опустив джезву на обжигающий камень, краем глаза наблюдала за приблизившимся абассинцем:
— На дне турки сахар… эмм… измельчённый леденец. Его нужно прожарить до золотистого оттенка.
Запах карамели щекотал ноздри.
— Вливаем холодную воду… Ждём, когда закипит… Снимаем, добавляем кофе с кардамоном… Перемешиваем… — Сдвинула брови, недовольно выговорив: — Не на меня смотрите, эксиленц, а на мои руки. Хорошо перемешиваем… Видите поднявшуюся пену? Снимаем турку, мешаем… Повторяем трижды…
— Вот теперь всё. Пробуйте. — Водрузив наполненные чашечки на стол, спохватилась: — А, нет, не всё.
Прихватив свечу, шагнула за угол к кладовой. Улыбнувшись отсутствию замка, уверенно открыла, безошибочно находя миску с творогом и плошку с мёдом.
— Теперь всё.
С блаженством прикрыв глаза, смаковала ломтик нежного, тающего во рту творога вприкуску с мёдом.
— Снова спускались в подвал? — облизав липкие губы, смотрела на дознавателя.
Он пил кофе из чашки, предложенной пфальцграфиней, маленькими глотками:
— Намного лучше моего… Так, проверил кое-что.
— Что проверили?
— Вэлэри, вы ведь тоже ощутили колебание стен, — качнулся на стуле.
— Наверное, так надо, — вздохнула она, подавляя вспыхнувшее беспокойство. — Всё затопит вода и нужно будет нырнуть. Или утонуть.
— Откуда вы знаете?
— Я вышла из воды, следовательно, обратный переход возможен только через неё. Портал там. — Кивнула в сторону подвала. — Судя по всему, он не так давно открывался. Очень сыро. Следующий… сеанс связи может быть нескоро.
От высказанного вслух предположения потеплело. Такой исход был бы желателен. А там, глядишь, удалось бы избавиться от опасной лазейки. Замечталась, как неподъёмными глыбами будет замуровываться ход.
Шамси наблюдал за женщиной, как она заложила за ухо упавшую на лицо тонкую прядь медных волос, как ест, слизывая крупинки творога с блестящих губ, как опускает ресницы, пряча горящие тревожным беспокойством глаза.
— Или вот-вот откроется. — Задумчиво огладил усы и бородку, возвращая чашку на стол. — Не хотите уйти со мной?
— Нет, — ответила уверенно, не колеблясь. — Здесь мой дом, сестра, могила отца, люди, которым я дала слово, что позабочусь о них.
— Бригахбург, — продолжил он, щурясь и криво усмехаясь.
— Да, Герард. — Отодвинув миску с творогом, взялась за чашку с кофе.
— Генрих увлёкся вами, Вэлэри. Он поручил мне собрать все сведения о вас.
Наташа, вспомнив обстоятельства знакомства с герцогом Швабским, рассмеялась:
— А что, расскажите ему всё обо мне. У вас не должно быть секретов от монарха. Меня сожгут на костре?
— Вы можете стать королевой, — серьёзно сказал эксиленц, не спуская с неё глаз.
— Перестаньте, Шамси, — она вскинула голову и тряхнула косой, удерживая, норовящую вывернуться из дрогнувшей руки чашку. — Короли никогда не женятся по любви. К тому же…
— Знаю, Бригахбург.
— Да, Герард. — Желая сменить тему, спросила: — Почему вы не женитесь? Вы такой… брутальный. — Улыбнулась. — Должны нравиться женщинам.
— Брутальный?.. Brutalitt… Жестокий?
Допила кофе:
— В моём времени это понятие несколько изменено, эстетизировано, загнано в рамки современности. Это значит суровый. Хладнокровный… Уверенный в себе. Сильный… Надёжный… Не уходите от ответа. Почему вы не женитесь?
— Жену деньги приводят.
— Вы хотите иначе?
— Глаза любви слепы.
— Так чего вы хотите?
Он встал, подавая ей руку:
— Не открыть дверь, которую не в силах будет закрыть. Идёмте, Вэлэри, я проведу вас.
Глава 37
Наташа сладко потянулась. Солнце заливало комнату теплом и покоем.
Фиона через щель в двери кому-то злобно выговаривала:
— Хватит уже ходить… Всё ходите, ходите. Дайте госпоже отдохнуть. — Закрыв створку и обернувшись к кашлянувшей пфальцграфине, заулыбалась: — Проснулись… Я же сказала, что проспите до обеда.
Девушка рассмеялась:
— Кто там ходит?
— Да кто только не ходит! — в сердцах выпалила она, передразнивая посетителей, кривляясь: — Как госпожа, как госпожа… — Отмахнулась: — Надоели.
— Не сердись, Золотая, сейчас пойдём искать Руди.
— Нет-нет, сначала поешьте. Вон, принесли. — Сняла с прикроватного столика поднос, пристраивая перед госпожой на ложе. — Горячее ещё. Где ваша красивая ложка?
— Когда вернётся Герард, попрошу сделать такую же для тебя.
Уселась в постели, перекидывая на спину растрепавшуюся косу.
Первой в покой прорвалась Кива. Обняв Наташу, зашмыгала носом:
— Ах, госпожа, как же я рада видеть вас. Даст Господь и всё станет на свои места. После вашего отъезда мне было так тоскливо. А та весть… Та весть…
— Не будем о плохом. Всё обошлось, — гладила женщину по спине, глядя через её плечо на вошедшего Франца. — Я бы хотела навестить малыша Бруно.
Пока спускались на второй этаж, Франц взахлёб делился своими успехами:
— …Там шесть голубиных гнёзд. Всего одиннадцать птенцов. Оперяются. Скоро можно забирать. Они уже привыкли ко мне и совсем не боятся.
— Голубятню построили?
— Давно, — махнул он рукой. — Мне помогал и всё рассказал о почтарях Бенедикт. Хотите посмотреть?
— Обязательно посмотрим. На вашей крыше я ещё не была, — обнимала мальчика за плечи.
Эрна — бледная, похудевшая, в тёмном бесформенном платье и чепце — встретила её настороженным затравленным взором. Заслонив собой ребёнка, лежащего в колыбели, решительно расставила руки:
— Не отдам.
— Здравствуй, Эрна. — Наташа осматривалась. Надзирательницы в комнате не было. — Я не собираюсь его забирать. Позволь взглянуть на малыша, и я уйду.
— Правда, не заберёте?
За её спиной слышался детский лепет.
— Зачем он мне? Ребёнка должна растить и воспитывать мать.
Эрна, уткнув лицо в ладони, заплакала, отступая в сторону.
— Господи, как он похож на отца. — Наташа всматривалась в ухоженного розовощёкого упитанного карапуза, пускающего слюну и большими серыми глазёнками уставившегося на неё.
— Да, глаза, как у Бруно, — услышала рядом. — И губы, нос.
Мальчонка тянул ручки к незнакомке.
Пфальцграфиня засмеялась:
— Можно взять его на руки?
Не дожидаясь разрешения, осторожно подняла и, прижав к груди тёплое тельце, уткнулась губами в русый висок:
— Брунс… — Укачивала, вспоминая того, чья жизнь оборвалась в расцвете лет.
Вернула малыша в колыбель. Он, уцепившись за её пальцы, растянув розовые губки в беззубой улыбке, перебирал пухлыми ножками, сбивая пелёнку.
— У него на щёчках ямочки, как у Бруно, — заметила Наташа сквозь слёзы, оглядываясь на беззвучно плачущую Эрну. — Славный мальчишка, — улыбнулась, тронув её за руку. — Тебя здесь обижают?
— Нет, госпожа пфальцграфиня.
— Не бойся, скажи мне.
— Спасибо. Только всё правильно. Я расплачиваюсь за то зло, что причинила хозяину, моему Бруно, вам. Кабы тогда знала, что так выйдет… Простите меня, госпожа. — Она упала перед Наташей на колени, хватая за руки, целуя: — Скажите хозяину, чтобы не отлучал меня от сына, не отнимал его… Всё снесу, только бы видеть его, быть рядом… У меня одна радость осталась, мой Брунс, мой мальчик, ради него живу… Я хорошая мать… Скажите хозяину.
— Эрна, встань, — тянула её за руку, поднимая. — Я всё сделаю, что в моих силах.
— Кто здесь? — услышала за спиной грубый голос. — Эрна, разве не тебе было сказано, что без моего ведома…
Угрюмая мужеподобная женщина, осёкшись, исподлобья рассматривала посетительницу. Поклонилась госпоже, проходя вглубь комнаты к бельевой корзине.
Пфальцграфиня направилась к двери.
— Покормила дитя? — били слова в спину. — Иди, стирай.
Душили слёзы. Боль разрывала сердце. Герард казался жестоким. Недоумевала, как в такой обстановке можно растить ребёнка? Сплошной негатив! Пусть Эрна провинилась и поступила бесчестно. Но она всё осознала. Материнство способно изменить женщину до неузнаваемости, сделать добрее и чувствительнее. И никогда ребёнок так не нуждается в матери, как в первые годы жизни, получая от самого близкого человека любовь и заботу.
С тяжёлым сердцем спустилась в кухню.
Берта, завидев её, схватилась за грудь, опираясь рукой о стол:
— Ох, госпожа, всё хотела вас видеть, а как увидела… — Опахивалась полой передника. — Вы стали ещё краше.
Глянув в сторону притихших работниц, принюхалась. Едкий дымок пригоревшего лука вился к потолку.
— Да что б вас, окаянные!.. — подхватившись, гаркнула она, огрев по спине длинной лопаточкой — скорее всего используемой в воспитательных целях — первую попавшуюся под руку девку. — Рты они пооткрывали! Слушают, ротозейки! Бездельницы!
Ещё одна девка, попав в зону досягаемости, получила чувствительный хлопок по плечам. Взвизгнув, выскочила в открытую дверь на улицу.
— Куда? — неслось ей вслед. — Вернись немедля! Увижу кого в той стороне, выгоню к дьяволу!
Всё пришло в движение: зазвенели крышки кастрюль, застучали поварёшки, забулькала вода. Шипело сало на сковородках, вымешивалось тесто, взбивались яйца. Подхваченный взметнувшимся потоком воздуха, летал серый пух ощипываемой птицы.
— Вот так и живём, — вздохнула Берта, вытирая пот с красного лица. — И вот надо ж напасть какая, — качала головой в съехавшем на брови чепце, — наехали с господином дознавателем стражники, лишили покоя этих ротозеек. Все молодцы, как на подбор. — Она передёрнула плечами, склонившись к уху госпожи, понизив голос. — А пуще всех тот, рыжий, что на конюшне отирается. Все девки туда только и шастают, подсматривают за ним.
— Руди, — улыбнулась Наташа.
— Не ведаю, как звать, — повела плечом. — Эх, — тряхнула головой, подбивая чепец на макушку, — где моя молодость, госпожа! Я б этого Руди… — раскатисто рассмеялась.
Вошедшая Фиона направилась к ним.
— Где ваша Кэйти? — поспешила сменить тему Наташа.
— Да вот только что была тут, — оглянулась на дверь стряпуха. — Всё пытала: а скоро госпожа проснётся? А когда можно её повидать?