мы тоже немало страдали от реакции. Однако тогда наши силы увеличивались, наши средства умножались, наша организация росла и крепла, наши надежды на близкую победу упрочивались с каждым днем. Теперь не то. Теперь наша организация расшатана, наши силы ослабели, приток средств уменьшился, и некоторые из нас стали думать, что нашей партии вообще не суждена победа. Дело дошло до того, что иные доброжелатели ее, — например, гг. Изгоев[77], Потресов и им подобные, — прямо отрицают ее существование, как организованного целого.
Откуда же эта разница? Отчего же в эпоху Плеве реакция, стремясь ослабить наши силы, только увеличивала их, между тем как теперь ей в самом деле удалось поставить нас в затруднительное положение?
Оттого, что в эпоху Плеве она проникала собою одни только «правящие сферы», а теперь ее влиянию подчинилось, можно сказать, все население нашей страны, и между прочим, и пролетариат.
Возьмем пример. Наши профессиональные союзы живут теперь тоже не совсем благополучно. Их силы тоже слабеют; их кассы тоже пустеют; их надежды тоже падают. И это не только потому, что их всеми мерами душит «конституционное» правительство П. Столыпина[78]. Правительство правительством, а очень многое зависит здесь от теперешнего настроения нашего рабочего класса, т. е. от той общей усталости, от того упадка энергии, от того равнодушия к своему собственному делу, на которые так горько жалуются теперь все знатоки нашего профессионального движения.
Другим примером могут служить наши рабочие потребительные товарищества. Они тоже далеки от процветания, и тоже не только потому, что их не любит полиция.
Влияние реакции распространилось теперь на все население нашей страны. Иначе и быть не могло после того, что было пережито им в 1905 — 1907 гг. В истории всегда так бывает: периоды акции сменяются периодами реакции; периоды подъема общественного настроения — периодами его упадка. Охваченные упадочным настроением, даже сознательные рабочие не проявляют теперь и десятой доли той энергии, которая была свойственна им не далее как несколько лет тому назад. Если бы наш пролетариат был настроен иначе, то он с несравненно большей легкостью обходил бы расставленные на его пути полицейские законы и рогатки.
Сказанного достаточно для того, чтобы объяснить в общих чертах неудовлетворительное состояние нашей партии, т. е. политической организации российского пролетариата. Если наше нынешнее положение характеризуется словом неблагополучно, то ясно, что оно станет благополучным только тогда, когда отойдет в область печальных воспоминаний упадочное настроение, овладевшее теперь нашим пролетариатом.
Когда это будет? Мы не знаем и знать не можем. Но мы знаем и не можем не знать, что это непременно будет. Мало того. Есть некоторые серьезные основания думать, что наше общественное настроение, — а прежде всего настроение нашего пролетариата, наиболее интересное для нас, социал-демократов, — уже начинает изменяться к лучшему. Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что мы уже миновали самую низшую точку того упадка, который нам суждено было пережить, и теперь опять, — правда, еще очень медленно, — поднимаемся вверх. Если продлится замечаемое теперь экономическое оживление, то настроение рабочего класса станет подниматься более быстро. Продолжительный экономический застой очень сильно способствовал упадку этого настроения[79].
Как бы то ни было, а несомненно то, что не от нас зависит устранить указанную мною общую причину неудовлетворительного состояния нашей партии: мы не можем ускорить и упрочить экономическое оживление; мы не обладаем таким талисманом, который позволил бы нам прогнать усталость, овладевшую нашим пролетариатом после бурных событий 1905 — 1907 гг. Тут нам остается лишь понять причинную связь явлений и, опираясь на ее понимание, не поддаваться унынию, так легко распространяющему свое вредное влияние в рядах политических деятелей в мрачные периоды упадка общественного настроения. Мы недаром называем себя марксистами, недаром держимся точки зрения научного социализма. Материалистический взгляд на общественную жизнь должен застраховать нас от идеалистического «разочарования».
Но пока мы остаемся в партии, мы принимаем более или менее деятельное участие в ее жизни, а поскольку мы принимаем участие в ее жизни, постольку мы имеем возможность вести борьбу с вредными для нее последствиями переживаемого нами общественного упадка. Поэтому здесь наше теоретическое понимание должно быть дополнено практическим действием.
Между названными последствиями самым вредным является так называемое ликвидаторство. Против него и обязаны мы направить свои первые и главные усилия. Борьба с «ликвидаторством» означает борьбу за существование нашей партии. А какая же партия, какая организация не стремится, не должна стремиться отстоять свое существование?
Люди, не расположенные к борьбе с «ликвидаторством», нередко говорят: «да вы сначала определите, что такое ликвидаторство, а потом уже и боритесь с ним». Это напоминает известную басню Хемницера[80] «Метафизик». Человек очутился в яме, и когда его отец подает ему веревку, чтоб вытащить его оттуда, он спорит:
Нет, погоди тащить; скажи мне наперед,
Веревка вещь какая?
Отец возражает, что у него нет времени на подобные рассуждения, но метафизик не унимается. Он спрашивает:
А время что?
Тогда выведенный из терпения отец оставляет его на произвол судьбы:
А время вещь такая,
Которую с глупцом не стану я терять.
Сиди — сказал отец — пока приду опять.
Люди, ставящие вопрос о том, что такое ликвидатор, не похожи на метафизика в том смысле, что они пускаются в неуместные рассуждения не по недостатку ума, а по недостатку доброй воли. Но рассуждения их все-таки остаются неуместными, и мы сделали бы огромную ошибку, если бы позволили задержать нас ими. Мы не можем даже последовать примеру отца, оставившего своего великомудрого сына сидеть в яме. Сидя в ней, этот последний вредил только самому себе, а наши ликвидаторы вредят не себе, а социал-демократической партии. Поэтому мы не можем ограничиться презрительным отказом от неуместных рассуждений о сущности ликвидаторства. Мы обязаны дополнить свой презрительный отказ энергичной борьбой с ликвидаторами.
Разумеется, можно сказать, — язык-то ведь без костей, — что надо же нам знать, с кем именно мы должны бороться. Но это и есть софистика.
Если бы метафизик не знал, какие именно представления связываются у людей со словами «веревка» и «время», то его вопросы совсем не были бы неуместны. Они были неуместны именно потому, что он надоедал ими отцу, несмотря на то, что у него были вполне достаточные, по своей определенности, представления и о времени, и о веревке. Точно так же и люди, упорно вопрошающие нас: «А что такое ликвидатор?» — достаточно осведомлены, о чем идет речь у врагов ликвидаторства. И если не перестают вопрошать, то единственно потому, что они совсем не расположены поддерживать направленные против ликвидаторов действия.
С чисто литературной точки зрения слова «ликвидатор», «ликвидаторство» представляются такими же неудачными и некрасивыми, как и все «хвостизмы», «отзовизмы», «ультиматизмы», «голосизмы», «рабочедельства» и прочие неуклюжие выражения, в таком изобилии уснащающие наш партийный жаргон. Это неоспоримо. Тем не менее нужно быть совершенным новичком в нашей партийной жизни, чтобы не знать, кого называют у нас ликвидаторами. Да и новички очень скоро и очень хорошо разбираются в этом весьма простом, вопросе[81].
Вполне ясно, что ликвидатором должен быть признан тот, кто ликвидирует или, по крайней мере, стремится к ликвидации. Не менее ясно и то, что человек, оказавший ликвидатору ту или другую, более или менее деятельную, поддержку, тоже может быть назван, в известном смысле, ликвидатором. Наконец, нет надобности быть Соломоном[82] премудрым для того, чтобы догадаться, что «ликвидация» и упразднение, уничтожение, сведение на нет — в конце концов одно и то же. Все знают, что значит свести на нет, упразднить, уничтожить. Распространяться об этом бесполезно, но, когда заходит речь о ликвидаторах и ликвидации, полезно и даже необходимо столковаться насчет того, что собственно ликвидируют или собираются ликвидировать.
Когда я говорю, что в настоящее время вы обязаны направить свои первые и главные усилия на борьбу с ликвидаторами, я имею в виду совершенно определенный разряд ликвидаторов: тех — и только тех, — которые хотят ликвидировать нашу партию. Никакие другие ликвидаторы меня не интересуют и, полагаю, никогда интересовать не будут.
Замечательно, что люди, пристающие к нам с неуместным вопросом: «А ликвидатор вещь какая?» — всегда забывают спросить: «О ликвидации чего собственно идет дело?» Отнюдь не желая читать в сердцах этих людей, я не могу, однако, не видеть, что такая забывчивость очень полезна для наших ликвидаторов. Она помогает им увертываться от тех, от кого им надо увернуться.
Мне часто приходилось выслушивать такое возражение: «Я не ликвидатор, так как, хотя я и не признаю существования той социал-демократической партии, с которой мы имели дело до сих пор, но я не отрицаю того, что российскому пролетариату нужна социал-демократическая партия».
Это опять софизм. Можно быть ликвидатором по отношению к одной организации, совсем не будучи таковым по отношению к другой. Человек, ликвидирующий дела данной торговой или промышленной компании, — выражение «ликвидация» заимствовано именно из торгово-промышленного словаря, — конечно, еще не становится от этого ликвидатором вообще, ликвидатором всех компаний, существующих теперь или имеющих возникнуть в будущем. Подобно этому, и человек, стремящийся ликвидировать нынешнюю нашу социал-демократическую партию, еще не становится от этого ликвидатором всех вообще социал-демократических партий настоящего и будущего времени. Однако это ни на волос не изменяет его отношения к той партии, к которой мы имеем честь принадлежать: к Российской Социал-Демократической Рабочей Партии. Ведь по отношению к ней-то он все-таки