Мы не знаем точно, когда рухнула мечеть, но, во всяком случае, Якут, побывавший в этих местах спустя примерно шестьдесят лет после штурма города, не застал там мечети, а лишь остатки минарета.
Раскопки мечети шли полным ходом. Мы уже открыли значительную часть ее. А предстояло еще найти и раскопать многое: проем в городской стене, где находились ворота (широкая седловина в северо-восточной части вала как будто бы указывала, где их надо искать), рабат, вторую мечеть, здания с украшениями из гипса, о которых упоминали древние авторы…
Словом, мы еще только заглянули в историю Данданкана.
Однажды утром я с удивлением увидел среди солдат, копавших на «Раскопе колонны», Ахмета. Он был в военной форме и усердно работал лопатой.
— Здравствуйте, — ответил Ахмет и отвернулся.
Во время перерыва я подошел к Ахмету и спросил:
— Скажи, я в чем-нибудь виноват перед тобой?
Лицо Ахмета потемнело, и он с усилием сказал:
— Ни в чем ты не виноват. Только ты ко мне не подходи. Сам должен понять.
Что же, может быть, он прав. Во всяком случае, хорошо, что его мечта об армии осуществилась.
Параллельно раскопкам мы вели разведки вдоль всей трассы древней караванной дороги между Серахсом и Мервом. Судя по местоположению больших, занесенных песком бугров, открытых на этой дороге, их можно было связать с еще одним городом, который упоминали древние авторы, — с Тильситаном. Но там мы просто не успели произвести никаких раскопов. Эти песчаные бугры сейчас туркмены называют «Хауз-и-хан» — «Водоем хана», хотя вокруг нет никакой воды. Тильситан ждет исследователей! Повсюду вдоль дороги между Мервом и Серахсом мы находили следы древних оросительных каналов, ширина которых достигала восьми метров. В районе земель древнего орошения мы открыли более двадцати холмов — остатков древних поселений IX—XII веков, судя по поливной керамике, которую собрали мы на поверхности этих холмов. И они ждут своих исследователей.
Каракумы — черные, заросшие пески — были действительно когда-то покрыты растительностью, в них кипела жизнь. Сейчас наступило время, когда эта бесплодная пустыня при помощи новых оросительных каналов превращается в цветущий сад. Ирригационная система, построенная тысячами безвестных тружеников и разрушенная Чингисханом и другими завоевателями, будет не только восстановлена, но обретет новые, немыслимые для древней техники возможности и продуктивность. В свете знания истории Каракумов особенно справедливым и нужным представляется строительство большого Каракумского канала, ныне действующего.
Работы на Данданканском городище шли полным ходом, когда мы как-то утром увидели переваливавшие через барханы две автомашины. Приехал генерал, командующий дивизией.
Генерал вначале с сомнением крякал в ответ на довольно бессвязные пояснения Кремнева.
Но, когда за дело взялся Леонов, генерал насторожился. Потом он стал осматривать найденные вещи и сказал:
— Если бы не капитан (он имел в виду Ивана Михайловича), ни за что в такое время не дал бы я солдат для раскопок. А теперь вижу — доброе дело. Не зря дал.
Кончилось тем, что генерал вместе со всем своим штабом оказался в «Раскопе колонны», где офицеры, вооружившись саперными лопатками, принялись расчищать стены мечети.
Мы все не могли удержаться, чтобы не наговорить генералу самых восторженных слов об Иване Михайловиче.
— Еще бы! — сказал он. — Это лучший боевой комбат моей дивизии. Умница и герой. Его батальон так дал фрицам на фронте, что они надолго запомнят. Здесь батальон отдохнул, новое пополнение обучено. Дороги построили, да и вам помогли, товарищи археологи. А теперь прощайтесь с капитаном. Завтра дивизия будет грузиться в эшелоны. Снова на фронт.
Незачем говорить о том, каким было это прощание. Не знаю, где Иван Михайлович, жив ли он. Но никто из нас, участников экспедиции в Данданкан, никогда его не забудет. Вместе с уходом батальона и нам пришлось свернуть работы.
Данданкан и другие древние города Хорасана еще скрывают много увлекательных тайн, которые ждут разгадки.
ЛЕСНЫЕ ПЕРЕСУДЫ
ЛАГЕРЬ НА ОПУШКЕ
В течение нескольких сезонов лагерь нашей археологической экспедиции располагался на опушке густого лиственного леса. В этом лесу буки, грабы, могучие дубы и кустарник образовали кое-где труднопроходимые чащи. То здесь, то там вспыхивали на солнце ярко-красные ягоды кизила, синевой с легким перламутровым налетом отливал терновник. Палатки стояли на склоне холма среди деревьев. Внизу у подножия протекал небольшой, но чистый ручей.
Вскоре после приезда население лагеря начинало быстро увеличиваться. Через некоторое время оно возрастало в несколько раз за счет различных животных и птиц. Часть из них были, так сказать, плановыми — это куры и утки. К лагерю вела едва приметная полевая дорога. Стоило пойти нередкому здесь дождю, как дорога эта становилась непроезжей. До ближайшего села было несколько километров. Вот мы и оказывались отрезанными от источников снабжения. Конечно, у нас были некоторые запасы продуктов. Да только уж очень скучно было бы сидеть в этой южной стране на консервах и каше без свежего мяса. Пришлось выделить две большие палатки. В одну мы поселили кур, в другую — уток. Скептики, утверждавшие, что куры и утки разбегутся, были посрамлены. Птицы эти не только отлично прижились в лагере, но и принесли в него какой-то дополнительный уют. Куры вскоре начали нестись. Проследив избранные ими для этого места́, мы ежедневно имели к завтраку свежие яйца. А предприимчивый археолог Георге приучил нескольких кур нестись у него в палатке, прямо под раскладушкой. Он получал свежие яйца, не вставая с ложа, и удивлял нас с утра свежестью и силой своего голоса. В тот год, в возрасте трех лет, начал свою экспедиционную деятельность и мой сын Мишка. Ему было поручено утром выгонять уток из палатки к ручью, а вечером загонять их обратно. Свои обязанности он выполнял в общем вполне успешно. Только раз, свалившись в ручей, побоялся он возвращаться в лагерь и печально сидел на берегу. Там его, дрожащего от холода, нашел наш архитектор Саня Барабанов. К счастью, дело обошлось без простуды, видимо, из-за сильного растирания и уже появившейся лагерной закалки.
Курами и утками все были довольны. Зденеку, Вадиму и другим горожанам нравилась некоторая экзотичность, которую они вносили в нашу жизнь. Георге и остальные сельские выходцы с удовольствием вспоминали былое. Некоторые наиболее свободолюбивые куры не захотели жить в палатке. Они предпочитали проводить ночи на деревьях. Мы сделали там удобные жердочки. Отношение к курам и уткам в лагере было самое хорошее, если не считать петуха Робеспьера. Он вскоре стал личным врагом лаборанта Вадима, человека доброго и незлобивого. Вадим, как и некоторые куры, отличавшийся свободолюбием, предпочитал спать не в палатке, а прямо под деревом и не на раскладушке, а на мешке, набитом соломой. Так вот, Робеспьер, большой белый леггорн с мощным красным гребнем и пронзительным голосом, каждое утро, часа этак в три, вскарабкивался на мешок Вадима и оглушительно кукарекал прямо ему в ухо. Каждый раз Вадим вскакивал разъяренный и, сверкая глазами, зверски ухмыляясь в густую черную бороду, клялся и божился, что отправит Робеспьера в котел, где ему и ему подобным давно уже следует находиться. Впрочем, как будет показано дальше, не со всеми петухами у сотрудников экспедиции сложились такие напряженные и неприязненные отношения.
Кроме запланированных кур и уток, в лагере появлялось и поселялось и большое количество совершенно, так сказать, внеплановых птиц и зверюшек. В тот год, когда мы впервые обзавелись курами и утками, их было особенно много. Прежде всего, невесть откуда, стягивались в лагерь различные бездомные кошки и собаки. Больше всего было котят. Худенькая Клеопатра с огромными зелеными глазами, нервная и бесстрашная, черно-бело-рыжий Пистолет, у которого кем-то переломанная передняя лапа срослась неправильно и вызывающе торчала впереди, толстые, ленивые и добродушные полосатые сестры Машка и Ленка, которых вислоухий каштановый щенок Пиля часами таскал за шиворот по земле, и они это безропотно переносили, и другие.
Особенно много животных и птиц приходило к нам из леса. На рассвете осторожно показывались из-за кустов кокетливые красавицы косули. Пугливо озираясь влажными черными глазами, дрожа, готовые в любую секунду стремительно рвануться в чащу, подбегали к корытцу с солью, жадно лизали ее, поминутно оглядываясь, и бесшумно исчезали. Наша могучая повариха Митриевна вставала за час-полтора до общего подъема, чтобы успеть приготовить завтрак. Она была единственным человеком, к которому косули подходили безбоязненно. Они тыкались резиновыми носами в необъятные карманы передника, где всегда было полно хлебных корок. При этом Митриевна никогда не гладила косуль, а даже ворчала на них, сдерживая раскаты своего трубного голоса и замахиваясь кухонным полотенцем, когда косули становились слишком назойливыми.
Под вечер, деловито стуча коготками по корням, неторопливо приходили в лагерь ежи. Разогнав кошек, подходили к блюдцам с молоком и, налакавшись вдоволь, так же неторопливо уходили, равнодушные к захлебывавшимся от лая щенкам. Случайно забежал в лагерь полосатый, очень озабоченный барсук и здесь, совершенно обезумев от шума и гама, вытянув остренькую мордочку, некоторое время метался внутри круга любопытствующих сотрудников экспедиции. Потом, видимо решив, что это самое слабое звено, кинулся под ноги лаборанту Зденеку, укусил его за босую ступню и исчез в лесу.
Однако, в большинстве, лесные звери и птицы, придя в лагерь или попав в него поневоле, становились здесь постоянными жителями. Таким был зайчонок Кешка, которого всего израненного нашел в поле Вадим, подранок дрозд Васька и многие другие.
Вот, например, какие жильцы поселились у меня. Палатка моя была большая и длинная. На опорный кол, находившийся в самой глубине, я повесил свой берет. Так и провисел он месяца два, ни разу мне не понадобившись. Однажды, светя фонариком, я с удивлением увидел какие-то травинки, листья и соломинки, торчащие из берета. Осторожно повернув берет, я обнаружил в нем гнездо, в котором сидели две сони. Это были маленькие изящные зверьки, похожие на белок, но с более короткими лапками. Серо-желтые с темными полосками, которые тянулись от обоих ушек к носику, с длинными пушистыми хвостами. Это были родители, а кроме них, в гнезде находились еще четыре совсем красных, без шерсти, недавно родившихся детеныша. Увидев меня, сони испуганно запищали, но не убежали. Видимо, они уже привыкли ко мне. Ведь это я их раньше не замечал, а они-то меня отлично знали, так как, судя по гнезду и детям, поселились здесь, в этом темном укромном и безопасном местечке, уже давно. Сони были очень хорошенькие, необыкновенно изящные. Кроме того, всякий, кто читал и полюбил «Алису в стране чудес», не может не полюбить и соню, участницу безумного чаепития, наравне со шляпником и мартовским зайцем. Вскоре у меня с сонями установились самые дружеские отношения. Целые дни сони действительно спали. Зато вечером, когда они, наконец, просыпались, то обязательно спускались по колу вниз, добирались, смешно подпрыгивая, до моей раскладушки, взбирались на нее и с удовольствием поедали прямо с ладони всякие припасенные мной крошки. Только раз мир между нами был нарушен. Я решил пошутить и вместо