ь за первый сезон работы в экспедиции. Как-то незаметно борьба за «бессмертную душу» Зины стала кровным делом всех археологов экспедиции.
И вот на второй год она, вопреки всем установившимся правилам, была назначена начальником раскопа, да еще и нелегкого.
Упрямо наклонив голову, медленно и четко выговаривая каждое слово, Зина читала дневник, время от времени показывая нужный рисунок или чертеж. Она ни разу не оторвала глаз от дневника, пока не кончила. В дневнике попадались иногда мелкие ошибки и неточности, но их не хотелось замечать. Это была работа профессионального археолога, поэтому у нас она не вызывала никаких лирических или покровительственных чувств, а только желание обсудить кое-что и поспорить. Неожиданным был основной вывод: в раскопе открыты не остатки донжона, а какого-то другого сооружения.
Георге, автор гипотезы о донжоне, потребовал повторить доказательства.
Зина, волнуясь, сказала:
— Камней слишком мало для фундамента башни, хотя они и лежали по кругу. Сегодня сняли последний слой — под камнями чистая глина.
— Как с точки зрения архитектуры, Саня? — спросил я.
— Похоже на правду…
— Камни могли выбрать позже крестьяне окрестных сел для хозяйственных надобностей! — горячо вступился Георге. — Что ты на это скажешь?
Зина задумалась и медлила с ответом.
Георге подошел к щиту с чертежами, внимательно посмотрел на него и вдруг сказал:
— Нет, не могли разобрать камни позже…
— Почему? — с радостным удивлением спросила Зина.
— А вот смотри: над слоем камней слой серого суглинка, а над ним слой ила с молдавской керамикой от четырнадцатого до семнадцатого века — в это время здесь и был водоем. Оба слоя без всяких следов перекопов и ям. Значит, начиная с четырнадцатого века никто не выбирал отсюда камня. Никто не мог этого сделать и до четырнадцатого века. Городище было покинуто в начале двенадцатого века под напором кочевников, и до четырнадцатого века ни здесь, ни в окрестностях никто не жил.
— А что же это тогда такое? — заинтересованно спросил Турчанинов. — И что нам делать дальше?
— Что это такое, мы еще не знаем, — ответил я. — Безусловно остатки какого-то общественного сооружения. А дальше надо продолжать раскопки.
И раскопки продолжались. Под слоем камней показались толстые дубовые бревна. Грунт стал опять глинистым и твердым, как камень. День шел за днем, а Корчедар упорно цеплялся за свою последнюю тайну.
Как-то меня пригласил к обеду давний приятель — председатель колхоза Иван Михайлович. Придя к нему, я не без некоторого удивления увидел благообразного старика Попеску, отставного священника. Попеску был человеком довольно образованным и занятным и уже несколько десятилетий весь свой досуг посвящал поискам водяных источников. В Молдавии, как и во всякой южной стране, питьевая вода — особенно важная проблема. По старинному обычаю, многие люди, в семье которых произошло какое-нибудь событие, в память о нем находили источник, заключали его в том месте, где он вытекает из земли, в обрезок железной трубы, делали небольшой бассейн из камней и цемента, сбоку нишу, в которую ставили кружку, рядом вкапывали скамейку и большой крест, который покрывали резьбой, подчас очень талантливой и интересной. Этот трогательный обычай был вместе с тем и глубоко рационален. Когда едешь по степи, крест виден издалека. Увидишь крест — значит, там вода. Подъезжай, напейся, напои лошадей, залей воды в радиатор. И вот пришло же в голову каким-то умникам, под видом борьбы с религиозными пережитками, сломать все кресты. Ни за что ни про что обидели народ, да и труднее стало находить в дороге воду. Так уничтожили и многие старинные красочные и своеобразные произведения народного молдавского искусства. Не один десяток источников в районе Корчедара носит имя их открывателя и называется «Изворул луй (источник) Попеску». Я не мог понять, зачем пригласил среди бела дня вечно занятый Иван Михайлович Попеску и меня.
— Вода нужна, — сдвинув выгоревшие добела брови, сказал Иван Михайлович. — В той долине, где городище, должна быть большая животноводческая ферма. Все там есть для этого, одного мало — воды. Ручеек, ползущий по дну лощины, да источник у подножия городища.
— А производили ли вы поиски вокруг, достопочтенный Иван Михайлович? — спросил Попеску.
— Искали, — махнул рукой председатель. — Сколько трудодней на шурфы потратили… Нигде нет воды. Может, вы поможете?
— А чем же наша экспедиция может быть вам полезна? — поинтересовался я.
— Скажите, людям, которые жили на древнем городище и вокруг него, могло хватать воды из ручья и источника?
— Нет, — подумав, сказал я. — Даже если ручей и был намного полноводнее тысячу лет назад, все равно не могло. На поселении жило несколько тысяч человек. Той воды, что есть сейчас, даже для питья и умывания не хватило бы. А ведь здесь жили сотни ремесленников: металлурги, гончары, литейщики. Им для производства нужно было очень много воды. Должна быть здесь вода. Ищите еще.
— Ищущий да обрящет, — сказал Попеску и поднял вверх толстый указательный палец.
Иван Михайлович развел руками.
— Да где же искать? Уж сколько искали. Специалистов из района вызывали.
— Помнится мне, — задумчиво сказал Попеску, — лет сорок назад, когда нашел я источник у подножия читацуи, городища по-вашему, и источник этот оформил, первое время в бассейне сильный отстой был — частицы голубой водоносной глины. Она бывает там, где издавна много воды.
— Водоносный слой? — спросил Иван Михайлович. — Как же это может быть? Ведь за источником крутой склон.
— Да и мне было удивительно, — сказал Попеску. — Искал я тогда и на городище, и выше него, да ничего не нашел.
— А вы ничего не обнаружили на городище? — спросил меня Иван Михайлович.
— Нет. Во впадине в нижней части городища была вода в четырнадцатом — семнадцатом веках, да только, видимо, стоячая — из весенних вод. А потом, когда впадина заполнилась илом, и этой воде негде было собираться. Ведь на городище с двенадцатого века никто не жил, некому было и чистить впадину.
— Ну ладно, — вздохнул Иван Михайлович, — подумайте, может, чего и надумаете, а теперь, — улыбаясь, продолжал он, — хочу вас повеселить, Георгий Борисович. Изрядные шутники, видно, работают в вашей экспедиции.
И он протянул мне свежую газету. С листа на меня глядела улыбающаяся физиономия Турчанинова, за ним раскоп. Очерк занимал почти целый подвал. По стилю можно было подумать, что это описывается не работа экспедиции, а опереточный спектакль. Я, например, был изображен в каком-то развевающемся на ветру голубом плаще. В довершение всего в очерке было рассказано, как во время пожара в колхозной овчарне архитектор экспедиции тов. Барабанов вынес на своих плечах около 60 колхозных баранов. Это было самой бессовестной ложью, которую мне приходилось когда-нибудь читать.
— Да вы не расстраивайтесь, — сказал, улыбаясь, Иван Михайлович. — Если бы вы знали, что иногда про нас пишут…
По дороге в лагерь я проклинал собственное легкомыслие. Видел же я, как Турчанинов морочит голову этому доверчивому корреспонденту. Тот еще восхищался турчаниновским простодушием и наивностью. А бараны, это, конечно, страшная месть за первый трудовой подвиг, который Барабанов заставил совершить Турчанинова в день знакомства. «Надо будет немедленно выгнать его из экспедиции», — размышлял я.
Когда я вернулся в лагерь, все грелись вокруг костра — надвигалась осень. Глубокий и сдержанный голос Турчанинова звучал в темноте:
— Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога…
Я поневоле заслушался.
Когда Турчанинов кончил, Зина тихо спросила:
— Что это, Гриша?
— Блок, — коротко ответил Турчанинов и ласково продолжал: — Ты в своем Кучеже только один блок и знаешь: механизм в форме колеса с желобом по окружности, а был еще, между прочим, и другой Блок — Александр. Как и я, родился в семье профессора и сначала учился на юридическом факультете. Правда, в дальнейшем наши пути несколько разошлись. Он стал великим русским поэтом, а я копаю землю под твоим очаровательным руководством.
Наваждение поэзии кончилось. «Нет, — подумал я мстительно, — тебя надо не просто выгнать из экспедиции, а сначала заставить над тобой смеяться».
— У-у-у-ж-и-и-ин! — раздался неожиданно вопль Митриевны.
Вениамин Иезекильевич подскочил на своем брезентовом стуле, чуть не угодив ногами в костер. Все невольно засмеялись.
— Что вы так испугались, Вениамин Иезекильевич? Это кричала Митриевна, а не снежный человек, — сказал Баранов и искоса поглядел на Турчанинова.
Из-под капюшона брезентового плаща высунулась рыжая голова Гармаша.
— Мы тут скоро превратимся если не в снежных, то в диких людей, пойдут дожди, размоют дорогу — и все будет, как в цирке… Ни туда ни сюда…
Вениамин Иезекильевич, игнорируя этот выпад, обратился к Барабанову:
— Видите ли, мой друг, между снежным человеком и Митриевной ведь все же существенная разница. Снежный человек — выдумка досужих фантазеров, а наша Митриевна — воплощенная реальность.
— Почему же снежный человек выдумка? — вступил в разговор Турчанинов. — Это тоже реальность.
— А вы откуда знаете? — быстро спросил я.
— Да я сам член Всесоюзной комиссии по снежному человеку, — запальчиво ответил Турчанинов и тут же прикусил язык, но было уже поздно.
«Наконец-то! — с торжеством подумал я. — Прекрасный повод, да и тонус у отряда поднимется».
— Вы знаете, — сказал я, подражая ласковым интонациям Турчанинова в разговоре с Зиной, — что у нас принято каждую субботу перед вечерним костром читать лекции. А вы пока что ни о чем не рассказывали. Снежный человек — какая захватывающая тема! А ведь вы член Международного бюро…
— Всесоюзной комиссии, — жалким голосом поправил Турчанинов. — Я не буду читать этой лекции.
— Почему же — не будете? Будете. Через три дня суббота. Не теряйте времени — готовьтесь.