Однако Арнаут ловко разлил коктейль в высокие на желтых ножках рюмки и настороженно спросил:
— Ну, и что же ты думаешь делать дальше?
«Не разбил, смотри какой молодец!» — мысленно удивился Помонис и, не отвечая, потянулся к рюмке. Приятели чокнулись и выпили.
— Я обошел все редакции в городе, — спокойно ответил Помонис, — никто не решается взять меня на работу. А у меня почти ничего уже не осталось. Вот я и пришел к тебе. Ты ведь знаешь, я умею работать. Возьми меня на любую должность, на любых условиях.
Арнаут побледнел, и Помонис понял, что именно этого он и боялся больше всего, боялся с того самого момента, как Помонис переступил порог его редакторского кабинета. Но вот Арнаут, видимо снова обретя власть над собой и снова ставший степенным и солидным, негромко, но внушительно ответил:
— Пойми меня, Помонис. Я тебя очень люблю. Я считаю тебя своим другом и горжусь этой дружбой. Я полностью разделяю твои взгляды! — наклонился он к Помонису, сбив при этом одну из рюмок полой пиджака на пол и даже не заметив этого.
— Раскокал все-таки! — не без злорадства усмехнулся Помонис.
Арнаут с недоумением вытаращил глаза на улыбающегося приятеля, но потом продолжал, правда, уже без прежней степенности:
— Что я могу сейчас поделать? Если я тебя возьму, это не пройдет незамеченным. А потом у тебя такой яркий талант, такой неугомонный темперамент. Кончится тем, что газету закроют. А ведь я газетчик. Ничего другого я не умею, и у меня семья!
— Да, да, — сочувственно и брезгливо отозвался Помонис, — мы учились вместе и думаем примерно одинаково. Только ты печатаешь совсем не то, что думаешь, и получаешь за это свои сребреники.
— Да, — горестно покачал седеющей головой Арнаут. — Зато ты остаешься самим собой, и, честное слово, я завидую тебе!
Помонис, под влиянием охватившей его вдруг усталости и тоски, не отвечая, встал, надвинул на лоб берет и молча вышел из кабинета. Только очутившись на улице, он позволил себе снять маску бесстрастия. Мрачно понурившись, не замечая прохожих, бесцельно брел он по необычно оживленным зимним улицам столицы. Он потерял ощущение реальности, которая врывалась в сознание лишь мутным, расплывчатым светом городских фонарей, толчками спешивших людей, неясным гомоном, из которого выскакивали отдельные, ничего не значащие слова… Помонис брел наугад, не зная, ни по каким улицам он идет, ни сколько времени продолжается эта бесцельная прогулка. Внезапно над самым ухом его раздался оглушительный треск. Помонис вскинул голову, впервые после выхода от Арнаута пристально оглянулся вокруг. Рядом с ним беспечный парнишка в свитере и вязаной шапке, похожей на фригийский колпак, подбрасывал высоко в воздух какой-то твердый коричневый шарик и ловко ловил его левой рукой, в которой был зажат второй такой же шарик. Когда шарики соприкасались, тогда и раздавался тот самый оглушительный треск и даже видны были искры. Не успел Помонис прийти в себя, как другой парнишка зажег шутиху, и она, взрываясь, запрыгала между прохожими, как какая-то огненная лягушка. Помонис, решивший уже было рассердиться на ребят и как следует их обругать, вдруг вспомнил, что сегодня канун Рождества. Потому так много всюду людей, потому развлекаются парни прямо на улицах. Он уже совсем по-другому оглянулся вокруг, как бы желая впитать в себя эту знакомую, привычную ему атмосферу непринужденного веселья. Город шумел. Люди, нагруженные пакетами с яствами и подарками, ехали на празднично разукрашенных извозчичьих экипажах, в редких черных такси с красными плюшевыми сиденьями, сновали по улицам. Там и здесь проходили в обнимку парочки, без стеснения целуясь прямо на глазах у всех. Легкие, стыдливые снежинки кружились и сверкали в лучах света уличных фонарей и таяли, не долетая до земли. Из открытых, несмотря на зиму, окон вырывались звуки музыки, смех, виднелись разукрашенные елки.
— Господин ищет счастья, — раздался над самым ухом Помониса чей-то грубоватый, характерный певучий голос — А оно вот здесь рядом, сто́ит только как следует пожелать его…
Помонис перестал оглядываться и воззрился на подошедшую к нему почти вплотную фигуру, которую в другие дни в столице можно было увидеть разве что на маскараде. Это был высокий, чуть пониже самого Помониса типичный крестьянин-пастух с гор, облаченный в белые домотканые штаны, перепоясанные широким цветным матерчатым поясом, в белую же домотканую рубаху, поверх которой был небрежно надет кожаный, великолепно расшитый жилет. На голове у крестьянина красовалась остроконечная черная барашковая шапка, на левой руке его лежал маленький снежно-белый ягненок и, моргая, смотрел на Помониса желтыми, слегка подсиненными глазами с короткими белыми ресницами.
— Только погладьте его, господин, — вежливо сказал крестьянин, — и ждите, счастье само придет к вам.
Помонис послушно погладил шелковистую теплую шерсть ягненка и спросил:
— А ты сам часто его гладишь?
Крестьянин кивнул головой.
— Ну и счастлив ли ты? — с интересом спросил Помонис.
— Нет, господин, — спокойно ответил крестьянин, — разве вы не знаете: тот, кто приносит счастье другим, не может принести его себе, а то бы все распалось на куски.
— Вот как, — усмехнулся Помонис, — ну, ладно. На́ возьми. Позолоти копытца твоей малышке и промочи себе горло.
Он оставил крестьянина, ошеломленно глядевшего на золотую монету в заскорузлой ладони, и, сливаясь с толпой, пошел вперед, с интересом оглядываясь по сторонам, всматриваясь во встречные лица, будто он и вправду ждал чего-то, что должно было принести счастье.
«Ну вот, — подумал Помонис, — лишившись последней золотой монеты, я теперь полностью порвал с прошлым. Если меня и вправду ждет счастье, то не мешает ему поторопиться». Он дошел до широкого бульвара. Над темными силуэтами вечнозеленых деревьев сверкала разноцветными огнями реклама цирка.
Помонис решил отправиться туда, но оказалось, что представление давно уже началось: фонари у главного входа потушены и двери закрыты. Рассердившись, что после встречи с пастухом первое же его желание не осуществляется, Помонис стал обходить здание цирка, надеясь, что какой-нибудь случай поможет ему попасть туда, и не ошибся.
Внезапно узкая дверь служебного входа распахнулась, и из нее выскочил невысокий, страшно взволнованный человек. Он оторопело посмотрел на Помониса, потом взглянул на него как-то совсем по-другому, оценивающим взглядом, и вдруг, схватив его за плечи, закричал:
— Кажется, подходит. Сам бог послал вас!
— Я тоже так думаю, — проворчал Помонис, — только еще не знаю, зачем бог это сделал.
— Хотите заработать кое-что? — быстро сказал человек, увлекая за собой Помониса по узкому коридору.
— Еще как! — ухмыляясь ответил он. — А много?
Однако взволнованный человек ничего не ответил и, введя Помониса в разукрашенную афишами комнату, стремительно вытащил из ящика стола метр и ловко принялся обмерять рост и ширину плеч Помониса.
— Вот это удача! Точка в точку. Даже пристрелки не понадобится! Вам выступать через 15 минут! — закричал он, ликуя.
— А что я должен делать? — с недоумением спросил Помонис — Глотать шпаги, класть голову в пасть льва, жонглировать факелами? Я ничего этого не умею.
— Вы, — постепенно остывая ответил антрепренер, — должны быть только настоящим мужчиной.
— Это что же, теперь такая редкость, что их в цирке показывают? — усмехнулся Помонис — Ну а все же, нельзя поконкретнее?
— Самое главное, — назидательно произнес человек, — с того момента, как ствол винтовки поднимется, и до того, как он опустится, вы должны сохранять полную неподвижность. Помните, даже пальцем нельзя шевельнуть. А то испортите отличный номер да еще и сами можете получить пулю.
— Вот как, — повторил Помонис, — испортить отличный номер, а заодно и получить пулю?
В это время, приглушенные бархатным занавесом, раздались один за другим несколько выстрелов и следом за ними аплодисменты.
— Ваш выход, — моментально рассвирепев, зарычал маленький человек. — Идемте! Вы же теперь артист! Там сами поймете.
Помонис, так ничего и не разобрав, покорно последовал за кипящим маленьким человеком. Идти пришлось недалеко.
Раздвинув тяжелый занавес и пройдя несколько шагов, они оказались на арене возле большого щита из толстых досок, к которому маленький человек прислонил Помониса и, прошептав: «Помните — не шевелиться», исчез. Щурясь от яркого света прожекторов, болезненно ощущая направленные на него сотни пар глаз, слыша невнятный гул, показавшийся ему грозным и тревожным, Помонис стал, не поворачивая головы, внимательно оглядываться. Первое, кого он увидел, была невысокая стройная девушка с сияющим нимбом над головой. Только присмотревшись, он понял, что этот эффект создают ее рыжие волосы, освещенные сзади. Девушка была одета в светло-коричневый кожаный колет и такие же брюки, заправленные в высокие сафьяновые сапоги. Колет, брюки и сапоги имели оторочку из кремовой кожи. Сзади на шнурке, слегка примяв ее пышные волосы, висела мягкая шляпа. В руках девушка нервно сжимала ружье. Внезапно рядом с ней оказался неизвестно откуда вынырнувший антрепренер, который что-то прошептал и исчез. Девушка кивнула головой, однако, как показалось Помонису, она нисколько не успокоилась, а даже еще с большей растерянностью стала на него смотреть.
Помонису стало жалко девушку, и, желая ее ободрить, он ей улыбнулся и даже дружелюбно подмигнул. Это, однако, оказало совершенно неожиданное действие. Она явно рассердилась, сверкнула на Помониса темно-зелеными глазами, сжала губы и медленно стала поднимать ствол ружья, прицеливаясь, как казалось Помонису, прямо ему в голову. Внезапно выступивший пот, пройдя под беретом, стал стекать вниз по лицу и попадать в глаза. Помонис хотел было отереть пот рукой, но вспомнил совет антрепренера и остался неподвижен. В ту же секунду он понял, насколько хорош был совет. Деревянный щит задрожал от сильного удара, пуля вошла в него прямо над головой Помониса. А затем девушка с непостижимой быстротой выпустила целую серию пуль, каждая из которых, как твердо был убежден Помонис, не убила его наповал то