– Нет.
– Вы мне не скажете «нет»?
– Да… нет… Пол, я хочу тебя.
– Тогда, пойдем к кровати.
Он расстегнул ее кимоно и снял его. В лунном свете ее гладкое тело отливало белизной. Он держал ее от себя на расстоянии вытянутых рук, смотрел на нее, любовался ею. – Ты прекрасна, Кэтрин.
Ладонями Пол медленно гладил ее груди, бедра, лобок.
Она стояла, слегка дрожа, держа руки на его плечах, ощущая под мягкой тканью его могучие мышцы. Кэтрин молчала: ей не хотелось нарушать очарование момента. Потом она нашарила руками пуговицы его рубашки, расстегнула их, провела пальцами по его голой груди, слегка прижалась к нему, наслаждаясь прикосновением тела к телу – к теплой и слегка влажной плоти. Неторопливо скользнула руками к его брюкам и тоже расстегнула их. Они стояли рядом, совершенно нагие, она чувствовала его мускулистое тело, где-то глубоко в ней зародившееся желание начало стремительно нарастать, но они еще пока сдерживали себя. Они так давно ждали этого момента, что хотелось замереть и остановиться, а торопливость только могла испортить все очарование. Все это было первый раз и, возможно, этот раз останется единственным. Даже если бы этот акт любви длился целую вечность, то и тогда для них он закончился бы слишком скоро.
Только когда стало совсем нестерпимо, они разомкнули объятия. Он нежно поднял ее, взяв на руки, и отнес на кровать, а положив ее, всю покрыл поцелуями. В неге она изогнула на подушке шею, чувствуя, как все ее тело горит под его жаркими поцелуями, как будто от каждого места, к которому он притрагивался, протянулись огненные ленты к самому центру ее существа. Кэтрин чувствовала острое покалывание в грудях, бедра пронизывали чувствительные нервы, все напряглось в томительном ожидании восторга. Только когда его губы коснулись самого сокровенного места, она непроизвольно негромко вскрикнула и тут же заторопилась ответить своими движениями на прикосновение его губ.
Теперь она желала его так страстно, что была уже как в лихорадке. Она протянула к нему руки, притянула его к себе, обвила его шею руками, радуясь ощущению его тела, горячего и твердого. Он поцеловал ее, коснувшись своим языком ее языка и одновременно погружаясь в нее. Ее охватил такой восторг, что ей показалось, что мир замер. Потом начались их возвратно-поступательные движения в унисон, сначала медленные, подобные волнам, накатывающимся на берег, потом все более убыстряющиеся. Эти волны подхватили ее, она плыла, крутилась, взлетая все выше и выше, пока не почувствовала, что тонет в блаженстве. Она больше не в силах, ей хочется закричать. Это невыносимо прекрасно. Можно умереть от счастья. Но в то же время ей хотелось бесконечно продолжать это, приближаться, отступать, лететь в бездну, забыть про все, кроме их охваченных экстазом тел, слившихся в предельной близости, когда друг к другу тянутся души, потому что сознают, что созданы друг для друга.
Наконец она вскрикнула; где-то в глубине ее дыхания раздалось рыдание, сухое рыдание от невыносимого горько-сладкого экстаза. Рыдание, потому что момент счастья заканчивался, ускользая, может быть, навечно.
Потом они лежали в объятиях друг друга, тесно прижавшись разгоряченными, влажными телами, соприкасаясь головами. Они долго молчали. Пол первый нарушил молчание:
– Ты рада, что пришла ко мне? Она засмеялась.
– А как ты думаешь?
– Думаю, рада. Я тоже рад.
– М-м. – Ее стало клонить ко сну. Ей хотелось забыть о предосторожностях и остаться спать здесь, рядом с ним, но она знала, что не должна этого делать. – Хочу остаться с тобой, – прошептала она, – но не могу. Надо уходить.
– Да, – отозвался он. – Надо. Но я хочу сказать кое-что тебе, Кэтрин де Савиньи. Когда все закончится, я вернусь за тобой. Я приеду, и тогда ничто и никто не разлучит нас.
– Люблю тебя, – прошептала Кэтрин.
– А я тебя. Но теперь тебе надо уйти прежде, чем проснулся и хватился тебя муж.
– Знаю.
Пол помог ей подняться, смотрел, как она набросила на себя кимоно, завязала пояс. Потом поцеловал ее еще раз, нежно снял ее руки со своей шеи. Как ей не хотелось расставаться с ним!
– Спокойной ночи, дорогая. Приятных тебе снов, и помни – хотя ты и спишь в одной постели с ним, но и я, и ты, мы оба знаем: ты моя.
Она улыбнулась, щеки ее зарделись от переполнявших ее чувств.
У двери она оглянулась последний раз. Пол стоял все еще нагой, в лунном сиянии. Он казался молодым, сильным и непобедимым, как греческий бог. Она послала ему воздушный поцелуй и вышла из комнаты.
Шарль все еще спал. Он слегка пошевелился во сне, когда она скользнула в кровать. Кэтрин повернулась к нему спиной, обвила руками свое тело, которое Пол всего несколько мгновений назад ласкал, и утонула в мире сладостных грез.
13
Два дня, два великолепных украденных у судьбы дня, когда они выкраивали каждую минуту, чтобы побыть вместе. Это все, что им было суждено, и они знали об этом.
Сознание этого придало их любовной связи горько-сладкую пикантность, а опасность, что их могут заметить, добавила перцу. После обеда, когда Ги играл в саду под присмотром Бриджит, Кэтрин пошла в комнату Пола, и они снова бросились в постель, опустив от солнца жалюзи и полностью погрузившись в свой собственный мир. Ночью, когда Шарль заснул, она опять прокралась в комнату, где лежал в ожидании ее Пол. На следующее утро они взяли Ги на прогулку по цветущим окрестностям, вместе с ним радуясь бабочкам, летающим в ярких лучах солнца и алым цветкам мака в зеленых полях. Они шли рядом, не касаясь друг друга, но связь между ними стала настолько реальной, как будто их связывали невидимые нити, и, когда их взгляды встречались, Кэтрин казалось, что она просто тает, всей душой устремляясь к нему. Один раз, когда Ги убежал далеко вперед, Пол подхватил ее на руки, торопливо, жадно расцеловал, одним глазом посматривая за маленькой фигуркой впереди, утонувшей в траве по пояс, а она заливчато смеялась, упиваясь сознанием того, что они отведали от запретного плода, а еще от радости любить и быть любимым.
«Я опять почувствовала себя молодой», – подумала Кэтрин. После стольких лет разочарований и неудовлетворенности, после длинных, томительных месяцев оккупации ее охватила необузданная радость.
Но чем ярче солнце, тем длиннее тени. Решив вначале не допускать, чтобы что-то испортило эти драгоценные дни, Кэтрин пыталась не думать о тенях, как если бы она шла по залитой солнцем аллее, не глядя ни налево, ни направо, в окружавший их лес. Но от тревожных мыслей никуда не уйдешь. Они были где-то там, на периферии сознания, и когда любовные ласки закончились, она набралась смелости сознательно подумать обо всем этом. Ей нужно было не только его тело: она хотела знать о нем все, в мельчайших подробностях, все, что делало его таким необыкновенным человеком.
В каком-то смысле эти разговоры-исповеди сблизили их больше, чем физическая близость. Он рассказал ей о Гери, о дочери, и его боль стала ее болью.
– Ты, должно быть, их очень любил, – мягко произнесла она, поглаживая пальцами тыльную сторону его ладони, желая, чтобы он понял, что она рядом и останется с ним до последнего вздоха.
– Я продолжаю любить их, – сказал он. – Я не перестал любить их, хотя они и умерли.
– Конечно, разве можно перестать?
– Что бы между нами ни произошло, чтобы мы ни сделали, ничто не сможет отнять их у меня.
Она почувствовала некоторую ревность к той части его жизни, которую он уже никогда не сможет разделить с ней – мгновенную предательскую боль оттого, что неизвестная ей женщина, Гери, была с Полом так же близка, как она теперь, и даже ближе, потому что была его женой. Кэтрин тут же стало стыдно за себя: если она раньше не знала такой любви, не означало же, что и он обязан был оставаться эмоциональным девственником. Любовь к Гери помогла ему стать таким, каков он есть, а потеря привела его во Францию, то есть к ней.
– Для тебя это, наверное, было ужасно, – заметила она.
– Это – мука, которая меня никогда не оставляет. Но жизнь продолжается. Надо смириться и научиться жить с тем, что мы не можем изменить. Я полон решимости сделать все, что смогу, чтобы заставить нацистов заплатить за все – за то, что произошло с Гери и Беатрис. Во всяком случае, я позабочусь о том, чтобы их смерть не осталась безнаказанной.
– Думаю, что ты очень мужественный человек. – Кэтрин переплела свои и его пальцы.
– Я бы не сказал. Смелость – это когда ты делаешь что-то, опасаешься последствий, но все равно делаешь. Я же приехал во Францию, не заботясь о том, что со мной случится: терять-то мне было нечего.
А теперь? – хотела спросить Кэтрин. А сейчас не появилось у тебя чего-нибудь, что не хотелось бы потерять? Но не спросила. Несмотря на установившуюся между ними близость, она сочла, что еще не имеет на это права. Эта мысль набросила еще одну крохотную тень на ее зыбкое счастье, но она пыталась не задумываться об этом. Эти дни, эти краткие мгновения были слишком драгоценными, чтобы портить их сожалениями о прошлом и страхами за будущее. Бери их, наслаждайся ими и будь благодарной!
Но драгоценные эти деньки в конце концов пролетели, дни превратились в часы – часы, которые она могла уже пересчитать на пальцах одной руки.
В ночь перед тем, как ему уехать, она оставалась в его комнате как можно дольше, зная, что это их последняя возможность побыть вместе – во всяком случае, пока не будет закончена очередная операция.
Она все еще не знала, в чем заключается эта операция, где она будет проходить. Она знала, что спрашивать бесполезно – он не скажет, ради нее самой; впрочем, как и ради успеха операции. Неведение заставляло ее чувствовать себя в западне, беспомощной, и был только один вопрос, который она решилась задать.
– Надолго ли ты уезжаешь?
– На две недели. Может быть, на три. Если я вернусь сюда сразу же после того, как дело будет сделано, это покажется довольно подозрительным и кое-кто может без труда сопоставить оба события. Кроме того, мне надо провести кое-какую координацию… в одном отдаленном местечке. Туда ездить часто я не могу, а сейчас как раз представляется такая возможность. Большего я говорить не буду тебе, Кэтрин. Пожалуйста, не спрашивай.