— Во-вторых, мой дорогой брат, — продолжал он, — тебе надлежит выполнить почетный гражданский долг мормона и отправиться в другие страны приобщать народ к Евангелию.
Стоун П. Стенфорд пришел домой, воодушевленный доверием, которое ему оказали. Но осторожность и тактичность этих напоминаний были так премудры, что только после долгих размышлений он понял, что, по сути дела, его отчитали по первое число. Истинная, достигающая цели взбучка — только та, когда не сразу, а лишь на следующий день догадываешься, что тебя здорово отделали. Вечером он стоял у окна, откуда виднелась Благословенная гора, обнаженная, как человек, не только сбросивший одежду, но и кожу, плоть, нервы и кровь. Быть может, на то была воля господа бога, чтобы между его девочкой, когда она сюда приедет, и этой горой, Благословенной горой, обнаженной горой, этим скелетом горы, не существовало никаких завес.
Никогда еще каменщик не был так далек от мысли жить в доме, который он сам построил, как теперь, когда он раздумывал над словами старца. Стоун П. Стенфорд водрузил недавно купленный обеденный стол посреди комнаты, расставил вокруг него стулья, словно для званого обеда; повесил «гостей» на стены — портреты Джозефа и его брата Хирама и Брайяма Янга, а сам при свете небольшой лампочки занялся полировкой деревянной отделки в доме. Когда ему захотелось спать, он не пошел в супружескую спальню, не лег на большую широкую кровать, а поплелся в сарай за домом, где хранились его плотницкие инструменты и где он всегда спал. Пол в сарае был нз песка пустыни. Кроватью ему служили доски, положенные на козлы: он спал на них, завернувшись в одеяло. В углу проснулся комар и стал жужжать, когда зажегся свет; паук величиной с трясогузку, залезший уже на зиму в паутину, тоже проснулся и полез за комаром; из окошка в крыше тянуло бодрящей прохладой; на небе светили звезды. Он тщательно очистил свои туфли от песка, прежде чем лечь спать.
Был один из обычных вечеров, похожих на все остальные. Не предстояло даже собрания в Женском педагогическом союзе, и каменщик решил пожевать свой хлеб и ложиться спать. Вдруг пришли из дома епископа и спросили, не пожалует ли он туда, — у них приготовлен вкусный суп.
Он тщательно умылся, как было принято в Лиде, когда отправлялись навещать соседей, пригладил ладонями затылок — у него было такое чувство, что волосы растрепались, как в былые времена, когда они еще росли у него на голове.
Подходя к дому епископа, он увидел, что все окна освещены. Епископ Тьоудрекур вернулся из путешествия. Из дома доносился дразнящий запах капусты и прочих овощей — весь этот букет присущ американскому мясному супу. Тьоудрекур, сняв пиджак, сидел на своем стуле под лампой. Мальчик лет семи и девочка — восьми смотрели на своего отца с восхищением и изумлением. Мальчик надел на голову отцовскую шляпу, эту замечательную шляпу, обернутую в непромокаемую бумагу, без единого пятнышка или вмятины. Девочка трогала пальцем пуговицы на рубашке отца и с восторгом приговаривала: «Ах, какие красивые пуговки у тебя!» А самый маленький сын мадам Колорней, который всего лишь полгода как появился на свет, когда Тьоудрекур уезжал, все время норовил снять с отца очки и наконец добился своего.
Стенфорд едва успел поздороваться с епископом, как мадам Колорней, широко улыбаясь, вывела к нему из кухни цветущую девушку из другого мира, с широко открытыми глазами и вопрошающим взглядом.
— Слава благословенному богу, что у тебя такая редкая дочка, четвертая жена нашего Тьоудрекура. Ну, поцелуй же ее, меня, всех нас… Пожелай нам счастья, — говорила мадам Колорней. — Ну, разве не счастье, что среди нас, старух, появился такой душистый цветок, роза светлая и чистая, с непорочным сердцем, и как раз вовремя — я-то уже не могу рожать. Теперь здесь, в доме епископа, жизнь начинается заново, как в тот год, когда наш Тьоудрекур вытащил меня из канавы с моими сыновьями, которые выросли и ушли на войну. Больше не падет тень на дом епископа, если бы только не проклятая эта полиция (спаси, господи, детей!), которая шныряет здесь вокруг с раннего утра до поздней ночи. Один из них вчера вечером чуть не поймал меня возле колонки с водой, это меня-то, старую, с раздутыми венами, утерявшую, слава богу, всякие желания.
Он поцеловал дочку, как было принято в Лиде, хотя несколько нерешительно. Затем поцеловал своего сына, вынырнувшего из темного угла. Но ни брат, ни сестра ничего не сказали ему при встрече, пока он не спросил у дочери своей, где же мать? Только тогда девушка ответила:
— Мать умерла — тоже.
Потом дочь и сын рассказали отцу, как умерла мать и как похоронили ее в море.
— Нужно благодарить за нее господа бога, — сказал Стоун П. Стенфорд. Он горько усмехнулся и добавил: — Неважно, что я не знаю, что сказать. Самое печальное, что я не знаю, куда мне теперь смотреть.
— А ты посмотри сюда, дорогой Стейнар, и поздоровайся с самим собой, — сказала Мария Йоунсдоухтир из Эмпухьядлюра.
Она сидела и держала на коленях маленького человечка из Лида в шерстяной курточке.
За то короткое время, что маленький Стейнар провел в этом доме, старуха стала его бабушкой, бабушкой, о которой он тосковал с тех пор, как она исчезла, и которую он надеялся встретить, как только приедет «домой»; когда ее опускали в океан, мальчик думал, что она отправилась кратчайшим путем туда, куда все они едут.
— Наклонись-ка, дорогой Стейнар, и поцелуй его, — продолжала старуха Мария. — Это сынок твоей любимой дочери, четвертой сестры нашего Тьоудрекура. Я всегда знала, что к концу жизни бог пошлет мне в эти корявые руки маленького мальчика, как мне предсказывала в молодости одна святая женщина с островов Вестманнаэйяр.
Стоун П. Стенфорд обошел всех присутствующих, расцеловался со всеми и в самых изысканных словах пожелал каждому благополучия. Потом он спросил свою дочку о новостях в Лиде.
— Все хорошо, — сказала девушка и перевела дух. — Вот только весной было холодно, все время лили дожди вплоть до выгона ягнят на пастбища; многие, бедняжки, так и погибли в лужах.
Тут вмешался брат девушки и добавил:
— Мы уже со Стейной говорили, что в Лиде не было такой весны с того самого времени, как появился на свет наш Крапи.
— Никогда еще не падало так много камней с гор, — сказала девушка.
— Догадываюсь, что зима, верно, была долгой и суровой и, пожалуй, кормов не хватало, — сказал каменщик. — Иногда в Стейнлиде весной идет снег, и овцам приходится пробивать ледяную корку под снегом. Что правда, то правда… Да, что же я собирался сказать… Да, вы сказали, что с гор нападало много камней… Ну, это не новость. Зато как мы были счастливы в те далекие дни, когда у нас был замечательный конь, о котором вы говорите.
Они с удивлением прислушивались к своему разговору. Три человека, у которых когда-то была одна общая душа, и вот теперь они встретились в небесном царстве. Они все вдруг умолкли.
— Я полагаю, твоя поездка была благополучной? — спросил Стоун П. Стенфорд епископа.
— Последние три года, что я провел в Исландии, меня больше не избивали. Прогресс ли это или шаг назад — не знаю. Страшно действует на нервы, когда приходится бороться с ворохом шерсти, еще не уложенной в мешки.
— А по-моему, это хороший признак, когда люди перестают бить тех, кто думает иначе, — сказал Стенфорд. — Ты помнишь, дорогой Тьоудрекур, когда мы познакомились и как? Если я скажу тебе, что чувствую себя дома на другой стороне луны, как мне порой и впрямь представляется, то я думаю, это не основание, чтобы ты набросился на меня с кулаками, не выяснив, на какой стороне луны ты сам. Как бы там ни было, мы все живем во Вселенной на протяжении огромного пространства в сто тысяч миллионов миль. — Тут каменщик понизил голос и почти шепотом спросил знаменитого епископа, великого путешественника: — Я хотел бы узнать только одно: светили звезды на небе, когда ее хоронили?
— Шторм улегся, было светло и звездно, — сказал епископ.
— Это хорошо, — сказал Стоун П. Стенфорд. — Больше я ни о чем не буду спрашивать.
Железная Анна внесла мясной суп в большом горшке и поставила на середину стола. Многочисленное семейство уселось за стол. Только Железная Анна не села, она стоя разливала суп в тарелки. В мормонских домах не обязательно, чтобы глава семейства читал предобеденную молитву, иногда ее может прочесть кто-нибудь из сестер или детей. Такой порядок заведен из-за частого отсутствия отца семейства, который подчас подолгу бывает в отъезде, принося пользу в других уголках земли. Железная Анна села, только когда прочла молитву. Женщина была немногословна, как это часто свойственно худым людям.
— Благодарим тебя, господи, — сказала она, — за то, что ты позволил нашему брату свершить еще один подвиг во имя веры, который долго будет жить в памяти святых, и посадил новый побег с прекрасным цветком, чей род будет вечно жить и плодоносить здесь, в пустыне. Аминь.
Глава двадцать девятая. Многоженство или смерть
Рассказывают, что в те дни в городе Соленого озера двести женщин, противниц мормонов, созвали собрание и учредили общество, назвав его «Союзом христианских женщин Америки». Святые же Судного дня считали этих женщин порождением Великого Отступничества. Женщины эти, сами никогда не познавшие откровения, требовали, чтобы конгресс Соединенных Штатов принял крутые меры против церкви, возомнившей, что она имеет полномочия от самого господа бога. Эти женщины призывали правительство не останавливаться перед лишением многоженцев гражданских прав и отменой всех заведенных ими законов и порядков. В своей резолюции «Союз христианских женщин» провозгласил, что многоженство противно богу на том основании, что господь создал для Адама одну Еву, а не нескольких. На собрании, состоявшемся в одной из церквей Великого Отступничества, построенных в городе, женщины — борцы за единобрачие — произносили фанатические и патетические речи; требовали свободы для своих сестер, страдающих под игом многоженства. С пафосом они обращались к своим единственным мужьям и другим моногамистам, призывая расправиться с многоженцам