Мы показали им [Западу, США. — Л. Г.] зубы, мы заставили себя уважать».
«Современность» Америки здесь понималась не как «модерность» высокоразвитого и дифференцированного общества и культуры, а лишь как обеспеченность государства всеми необходимыми ресурсами для реализации геополитических задач – доминирующего положения на международной арене. Поэтому атрибутами «современной» великой державы в России признавалось (и признается до настоящего времени) только то, что может служить признаком силы: высокоразвитая промышленность, производящая в достаточном количестве новейшее оснащение для армии и флота, экономика, ориентированная на ВПК, кадры высококвалифицированных специалистов, создающих новейшее вооружение и технологии его производства. Однако такое понимание «модерности» вступало в противоречие с основными тенденциями современного мира – глобализацией, демократизацией, формированием этики и идеологии «открытого общества». В путинской же России, озабоченной «возрождением утраченного величия», акцент все сильнее делался на необходимости возвращения к принципу самообеспечения, почти автаркической самодостаточности, защиты от вредоносного влияния «чужих традиций», разлагающего влияния западной морали, культуры, идеологии либерализма и т. п. В публичном пространстве все сильнее утверждалась параноидальная идея уязвимости России и необходимости усиления национальной безопасности. Поэтому все должно быть «свое» – продовольствие, технологии, коммуникации, образовательные программы, программы деятельности НКО и тому подобное, чтобы не быть зависимыми от внешних сил, включая и изменчивость глобального рынка. Все прочие составляющие современной жизни – императивы развития массового образования, науки, экономики, конкуренция элит, обмен идеями и людьми значимы исключительно лишь как средства достижения особого положения российского государства в мире, восстановления авторитета и мощи супердержавы, достижения военного превосходства страны. Ни демократия, ни гуманизм, права или свободы личности, правовое государство, ни другие подобные ценности никогда не были в центре государственной политики, ни в дореволюционную эпоху, ни в советское время, ни даже после краха СССР. В этом сходились и бывшие чекисты (или бывшие советские функционеры), и новые политические лидеры – от «государственно мыслящих» либералов до русских националистов или сторонников восстановления империи. Поэтому после второго срока пребывания на президентском посту Путина все разговоры о национальной безопасности – технологической, информационной, продовольственной, транспортной и прочей – многократно умножились.
Набор семантических элементов, составляющих образ США (как и любые другие ценностно-символические значения), не может иметь «окончательный» или завершенный вид и смысл. Такая композиция всегда включена в ситуативно определенные контексты политических событий, обусловлена конкретными политическими интересами, от которых зависят их содержательные трактовки и правила интерпретации. Никаких раз и навсегда готовых, фиксированных определений символических объектов не существует, в противном случае они потеряли бы свою интегративную роль[150]. Важна функция – знака, управляющего другими знаками. Благодаря этому у властей, использующих подобные приемы, сохраняется возможность мобилизации масс, а у массы возникает впечатление исторической длительности, то есть структур, связующих разные периоды одними и теми же значениями и смыслами. Другими словами, за символом такого рода (например, США – враг) сохраняется функция надвременной организации общественного сознания, иллюзия или миф «вечного» или «постоянного врага», то есть задается структура «исторического» времени власти и общества. Для того чтобы зафиксировать какие-то подвижки в этих образах, нужны более дробный анализ и частные замеры по одной и той же схеме опроса.
Рассмотрим в этом плане более глубокий уровень представлений: стереотипы восприятия уже самих американцев. Понятно, что такого рода образы никак не связаны с фактическим знанием реальных обстоятельств повседневной жизни американцев, это – перенос людьми присущих им свойств, комплексов и мотивов действий на значимых «других», наделение их не свойственными «нам самим по себе» качествами и характеристиками, что, собственно, и делает их «чужими», не похожими на нас[151]. Тем самым «мы» устраняем те свойства у самих себя, которые мы не хотим видеть, вытесняем их из сознания, образа «самих себя». Зеркало идентификации таким образом получает важную функцию подтверждения лестного мнения о себе («свет мой зеркальце, скажи, кто на свете всех милее…»).
Таблица 91.1
Изменения в структуре этнических стереотипов американцев
* Ответы ранжированы (в каждом замере), изменения 2014 к 2008 году по каждому признаку; «=» изменения отсутствуют или статистически не значимы; респонденты могли указывать любое число характеристик из закрытого списка качеств, составляющих «вокабуляр» описаний этнических групп в России, используемый в социологических опросах с 1989 года.
В агрегированном виде (когда все качества сводятся к трем парам антиномических определений: модерные – традиционные, властные – зависимые, «свои» – «чужие») типологическая схема качеств американцев будет выглядеть более следующим образом:
Таблица 92.1
Американцы: агрегированные этнические стереотипы
В % к числу всех высказываний.
Чтобы подчеркнуть двойственную идентификационную функцию этих стереотипов (взаимозависимость образов себя и других), сопоставим образы «американцев», «русских» и «самого респондента», а также отметим важные изменения в самоидентичности русских. Сравнения даны по одному году (2008), а русских – в диапазоне 20 лет (1989–2008 годы).
В образе «русских» респонденты подчеркивают «гемайншафтную» (по Теннису) и традиционалистскую доминанту (простые, открытые, терпеливые, миролюбивые, гостеприимные, готовые помочь своим, ленивые, безответственные и т. п.), в образе американцев – отчужденные характеристики человека модерного общества (энергичность, независимость, чувство собственного достоинства, рациональность) и снижающие их или нейтрализующее в ценностном плане – «властолюбие», «заносчивость», навязывание своих обычаев, эгоизм, чужесть и т. п. Сам же усредненный респондент, описывая себя в соотношении с другими, занимает промежуточное положение между обобщенным и стереотипным образом американца и русского: он энергичен, с чувством собственного достоинства, приобщен к культуре и воспитан, но открыт для своих, терпелив, миролюбив, почтителен со старшими и пр.
Увеличение дистанцированности по отношению к американцам является симптомом сознания скрытого неблагополучия и двойственности российского общественного мнения. Как бы ни были велики самоупоение и торжество от демонстрации силы перед «ненавистным Западом», гордость от аннексии Крыма и унижения Украины, все равно в коллективном подсознании остается смутное чувство моральной сомнительности или предосудительности не только такого поведения России, но и ее непреходящего варварства, неразвитости российского общества, не могущего вырваться из состояния зависимости от своей циничной и коррумпированной власти. Глядя на себя чужими глазами, россияне так или иначе признают усиление неприязненного отношения к себе «за рубежом». При ответе на вопрос: «Как, по вашему мнению, относятся к России на Западе?», мнения разделились на три группы: положительные ответы («с уважением», «с сочувствием») дали в среднем за 15 лет (2000–2015) – 28 %, отрицательные («с презрением», «с тревогой», «со страхом») – в среднем 34 %, более трезвые и реалистичные суждения («равнодушно», «без особых чувств») – 25 %. И люди признают, что это отношение в последнее время ухудшается:
Таблица 93.1
Какие из перечисленных ниже качеств чаще всего можно встретить у русских, у американцев, у вас самих?
При этом на аналогичный симметричный вопрос («Как в самой России относятся к странам Запада?») россияне гораздо чаще дают положительные ответы (в среднем за те же 15 лет – 37 %, негативные – 18 %, индифферентные – 36 %). А это значит, что Запад, несмотря на все идеологические и политические изменения, по-прежнему остается инстанцией сверхзначимых авторитетов и ориентиров.
По мере самоутверждения россиян, усиления их национальной гордости и самоуважения, в образе американцев несколько уменьшается привлекательность «модерности» и, напротив, увеличивается доля традиционалистских характеристик. Другими словами, они потеряли часть своей притягательности в качестве ориентира развития. Усилилась дистанцированность от них, они стали в культурном плане гораздо более «чужими». Практически тем же осталось восприятие их как высокомерных и стремящихся к господству над другими. Снизилась и интенсивность выражения качеств американцев (общее число высказываний уменьшилось), что говорит об ослаблении интереса к Америке, вытеснении ее из сознания.
Таблица 94.1
Как изменилось за последний год за рубежом отношение к России и русским?
Март 2015 года. N = 1600. Сумма ответов 125 %, респондент мог указать несколько вариантов; суммарная доля негативных суждений = 58 %, позитивных = 21 %.
Сознание собственной силы, возникающей из извращенного восприятия критики политики путинской России мировым сообществом, ведет к тому, что проекция на внешний мир усиливающейся агрессивности российского руководства и солидаризирующегося с ним общества (чувство «враждебности» к России окружающих стран) оборачивается иллюзорным представлением о том, что за уважение к России в мире резко выросло. Если в 2012 году так думали 25 % опрошенных, то в августе 2014 года – уже 44 %, напротив, доля ответов «уважение к России сократилось» снизилось с 32 до 22 % (