[356], однако это благополучие распространялось далеко не на всех (кривые оценок текущего состояния дел в стране и динамики семейных доходов не соответствовали такому радужному консенсусу) и явно носило крайне неравномерный характер. Но фактом остается именно снижение тревожности и негативных ожиданий в ближайшем будущем (табл. 81.2). После кризиса 1998 года (пика негативных оценок) идет устойчивое снижение страхов, хотя и роста позитивных установок тоже не отмечается: доля ответов «самые тяжелые времена уже позади», поднявшись с 6 до 23 % в 2001 году, затем снижается и держится длительное время на уровне 17–18 %, затем, после осени 2008 года, опять поднимается до тех же 23 % в 2010 году, когда у некоторых групп опрошенных восстанавливаются надежды на скорое окончание кризиса или, по крайней мере, его замораживание.
Таблица 79.2
Есть ли у вас представление, в каком направлении движется наша страна, какие цели поставлены перед ней ее нынешним руководством?
N = 1600.
Таблица 80.2
Лично вы, ваша семья, выиграли или проиграли от перемен, которые происходят в стране начиная с 1992 года?
N = 1600.
Таблица 81.2
Экономические реформы, которые идут в стране с 1992 года, принесли России больше пользы или больше вреда?
N = 1600.
Принцип надежды[357], описанный нами, может работать только на фоне хронического чувства поражения или невозможности действия. Хотя тревожность и страх перед будущим заметно снизились на протяжении 10 лет путинской «стабильности» (табл. 82.2), но они никуда не пропали, более того – они оказываются структурирующим фактором восприятия (организации) времени и отношения респондентов к себе и к собственной жизни. Иначе говоря, реальное, а не чаемое «большое» время (надындивидуальное) задается ожиданием всякого рода неприятностей, деприваций и пакостей, исходящих от властей, которые могут лишить человека чего-то ему положенного, не предоставляя взамен каких-либо благ или преимуществ.
Соответственно, структура «большого», неконтролируемого самим индивидом времени задана событиями нескольких уровней: символическим (эпохальные события коллективной истории, общего прошлого, объяснения происхождения общих «нас»), историческим (обозримым временем жизни одного, двух или трех поколений, как «советское время») или практическим (более мелким членением этой жизни – по периодам правления или изменения режимов власти: от 5–8 лет, как у Горбачева и Ельцина, до 18–20 лет, как при Брежневе и его быстро умирающих преемниках, и более, как при Сталине). Контекст определения эпохи строится путем сопоставления с другими «временами».
Таблица 82.2
Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена, или они уже позади, или еще впереди?
N = 1600. В % к числу опрошенных.
По отношению к двум третям ХХ века у основной массы населения (от 64 до 50 %) нет критериев, которые могли бы служить системой координат или опорными ориентирами, смысловыми основаниями для понимания истории и общего течения времени. Даже по отношению к не столь уж давнему брежневскому застою 47 % опрошенных практически ничего не могут сказать. По мере приближения к актуальному времени все более положительно оцениваются периоды идеализируемой «стабильности»: предреволюционного периода интенсивной модернизации, хрущевских реформ и попыток десталинизации, в еще большей степени – брежневского времени. Но максимум позитивных оценок респондентов приходится на десятилетие путинского благополучия (76 %). Отрицательно оцениваются все эпохи нестабильности (и чем ближе ко времени жизни оценивающего, тем резче негативное выражение). А это значит, что массовые оценки истории основаны не на государственнической легенде величия державы и героизма подданных, а на интересах повседневной жизни обывателя. Поэтому на фоне террора сталинского правления, метаний Хрущева и его попыток «коммунизировать» быт и придушить крестьянское или малогородское личное подсобное хозяйство, брежневский застой оставляет в памяти населения поразительно мало дурного – всего 18 % считают, что в это время плохого было больше, чем хорошего. Вытеснено из памяти состояние хронического дефицита продуктов и товаров, невозможность получения жилья и прочие прелести развитого социализма, приведшие к массовому недовольству и волне энтузиазма во время перестройки. Ничего из этого в памяти не удержалось. Частично это может объясняться тогдашним характером закрытости общества и суженной системой координат советского времени, последующим резким изменением и расширением системы оценок качества жизни, появлением новых запросов и требований к тем, от кого «зависит жизнь» обычных людей, но лишь частично.
Рис. 13.2. Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена, или они уже позади, или еще впереди?
Таблица 83.2
С какой оценкой времени вы скорее бы согласились?
Иначе говоря, оценки исторических периодов производятся на основе соединения критериев повседневных интересов и представлений о степени соответствия того или иного правителя образу «справедливого государя», государственно-патерналистским шаблонам. Позитивно оцениваются эпохи рутинизации перемен, к «героическим» или драматическим эпохам перемен (революции, Сталина, Горбачева, Ельцина) отношение явно хуже, и тем хуже, чем ближе оно к актуальному времени.
Речь не идет о рациональных расчетах или прагматических соображениях в оценке тех или иных периодов истории. Высокий уровень согласия и позитивных оценок периода правления Путина не предполагает критического анализа его деятельности или разбора и понимания стратегии его правительства. Речь идет именно о символических компонентах конструкции реальности, куда вписывается образ Путина как «доброго правителя».
У 86 % опрошенных нет представлений о том, куда движется страна, или они очень смутные и туманные (декабрь 2009 года). Верят правительству («у него есть программа выхода из кризиса») всего 30 % респондентов, а 70 % полагают, что у правительства нет ясного представления относительно того, что оно может или должно делать в ситуации настоящего кризиса. Соответственно, у респондентов очень велика неопределенность в вопросах о том, справится ли оно с кризисом или нет: 31 % полагает, что справится, 45 % – «может быть, да, а может, и нет», 24 % опрошенных настроены пессимистически и не верят в дееспособность руководства страны.
Приводимая композиция мнений говорит лишь о том, что конструкция и определения реальности, включающие в качестве одного из компонентов «принцип надежды», более устойчива и значима, нежели актуальные оценки действий властей. Или по-другому: функциональное значение властей в качестве фактора устройства реальности более важно, нежели способности конкретных начальников эффективно решать текущие задачи.
Сознание невозможности повлиять на принятие политических решений, («невозможность» действия, участия, неверие в изменение коллективных условий существования, а вместе с тем – отказ от ответственности за происходящее во всех сферах, кроме семьи) детерминировано как принудительным, внешним, не зависящим от индивида характером скорее нежелательных изменений[358], так и чувством проигравших, несоответствием завышенных или необоснованных ожиданий от будущего, рождающих зависть и подавленную агрессию.
Поэтому «успешность» жизни (фундаментальная разметка жизненных циклов и временные ориентации на смысловые значения тех или иных периодов или фаз) определяется кругом рутинных или традиционных отношений и репродуктивных проблем – создания семьи и воспитания детей, которые не требуют специфического знания или специальных умений, предполагаемых современным обществом и образованием (как утверждал Чацкий: «Но, чтоб иметь детей, / Кому ума недоставало»). Индивидуалистические планы и устремления (профессия, карьера, самоусовершенствование, физкультура), равно и общественная деятельность, то есть более сложные формы мотивации и социальных взаимодействий, пусть даже в декларативном виде, характерны лишь для ограниченного числа респондентов – примерно для 10–12 %. С некоторой осторожностью эту долю опрошенных можно отождествить с обладателями накопленного социального и человеческого капитала. При этом уровень удовлетворенности сложившимися гемайншафтными отношениями в общем и целом в 1,5 раза выше, чем действиями в тех областях, где ставились более индивидуалистические цели и задачи – скажем, добиться «профессионального мастерства», успехов в учебе или заняться «самовоспитанием».
Единственная из списка ценностей, обозначенных «желаемыми достижениями», которая безусловно значима для самого большого числа опрошенных (30 %), это благосостояние, финансовое благополучие. Данная позиция выбрана таким количеством респондентов, которое намного превосходит число тех, кто отмечал инструментальные пути и средства реализации подобной задачи или достижение подобных целей.
Нереализованные ожидания усиливаются с возрастом. Причем если у тех, кто только начинал входить во взрослую жизнь в годы перестройки, разочарования незначительны, то у более пожилых людей, то есть у тех, у кого собственно эти надежды и возникали во время перестройки и были связаны с реформами, оно почти в 1,5–2 раза превышает чувство удовлетворения. Время жизни этих людей («исполнение желаний» в последнее двадцатилетие) окрашено преимущественно негативно, в отличие от восприятия происходящего у более молодых групп. К тому же именно в десятилетие «стабильности» и роста благополучия эти настроения разочарования и неудовлетворенности лишь усиливаются. Понятно, что удельный вес подобных негативных представлений ниже в тех слоях и группах, у которых социальные ресурсы больше, кто добился чего-то значимого в нынешней жизни или обоснованно надеется добиться в силу молодости и шансов, которые предоставляет им среда, в которой они живут (молодые, образованные, жители столиц и крупных городов в отличие от пожилых, малообразованных, сельских или «малогородски