Интенсивность (частота) высказываний о прошлом у пожилых людей в 1,6 раза выше, чем у молодежи. Но в возрасте после 65 лет объем «памяти» россиян о событиях прошлого резко сокращается. Дело не только в социально-физиологических особенностях сознания старых людей, утрате интереса ко всему, что не касается непосредственно обстоятельств повседневного существования человека, выпадающего из активной социальной жизни, но и в характере полученных им знаний. Поэтому возьмем для сравнения две крайних возрастных категории (но не самую старшую).
Сравнение ответов респондентов разного возраста указывает на сохранение структуры национальной идентичности, однако сама острота комплекса (сочетание противоположных самоопределений) у молодых выражена заметно слабее. Это указывает на медленный процесс общей эрозии советской идентичности. При этом не заметно, чтобы ее компоненты замещалась новыми ценностными представлениями. Рост удовлетворенности жизнью при Путине (связанный с периодом благосостояния и появлением у молодых некоторых характеристик, свойственных «потребительскому обществу» в 2003–2012 годы) снижает значимость достижений советского времени (символы индустриализации, авторитет интеллигенции, моральное превосходство русского народа), равно как и угнетающих переживаний из-за краха самого СССР, преступлений государства при Сталине, бедности жизни, ограниченной и неумной власти, морального убожества и грубости самого населения, отсталости от Запада.
Таблица 91.2
Различия в степени «гордости» у респондентов из полярных возрастных групп
Таблица 92.2
Различия в степени стыда у респондентов из полярных возрастных групп
Анализ временных характеристик массового исторического сознания россиян позволяет сделать несколько предварительных выводов, указывающих на специфику институциональных механизмов его воспроизводства. Во-первых, сдвиг всех оценок в сторону недавнего времени, смещение масштабов и значимости событий. Во-вторых, зависимость общественного сознания от СМИ и каналов массовой культуры, размечающих поток актуальных событий в соответствии с приоритетами трэшевой или гламурной культуры, а не с предполагаемой системой коллективных ценностей, образующих основу национальной идентичности. А это означает, что происходящее по-разному препарируется, сортируется и оценивается в сравнении с шаблонами текущей пропаганды и стереотипами школьной истории. Иными словами, механизмов систематической проработки истории в России нет. Последнюю работу может осуществить (если учитывать опыт других стран, где это делается) только сфера публичности, общественности, в которой перманентно соединяются СМИ и ресурсы университетской профессуры, обеспечивающей непрерывную интерпретацию актуальных событий ресурсами интеллектуальной, научной, этической, культурной и социально-политической рефлексии. Несвобода российских СМИ, зависимость их от власти превращает рефлексию над происходящим в процессы забалтывания и забывания, вытеснения важнейших аспектов актуальности и, напротив, удержания самых примитивных и консервативных мифов и стереотипов понимания событий.
Именно поэтому массовое сознание по-своему размечает и удерживает то, что было важного и запоминающегося на протяжении сравнительно недолгого времени, в объеме годовой памяти. Как показывают данные регулярных опросов нашего центра, ведущиеся с самого начала его возникновения (с конца 1988 года), структура «запечатления», ценностного отбора, отделения важного от неважного отражает сочетание крайне примитивных и архаических представлений (ужаса и преодоления хаоса) и гламурности. Если проанализировать списки «важнейших событий», которые называли респонденты в ходе ежегодного новогоднего опроса «Итоги года» («Какие из событий уходящего года Вы бы назвали важнейшими?»)[365], то мы получим следующую схему выделения важнейших или памятных событий (годовой цикл; отобраны по 5 важнейших событий каждого года, занимающих первые позиции списка):
1. отклонение от нормы, от привычного порядка жизни: несчастья, катастрофы, стихийные бедствия, война (войны), теракты, массовые беспорядки, мятежи, громкие убийства – в 19 из 20 списков «важнейших событий года» явления этого рода занимали 1–2-е строчки, из 105 упомянутых событий – 50;
2. политические события, означающие смену или поворот прежнего политического курса (позитивные или негативные, что заметно реже – ожидания перемен): назначения, отставки, выборы, съезды, встречи высших лиц, переговоры на высшем уровне и заключение принципиальных соглашений – 30 событий;
3. экономические явления и решения руководства, затрагивающие повседневную жизнь и интересы большинства населения: указы о повышении пенсий, введение свободных цен, частной собственности на землю, приватизация, монетизация льгот – 18 (при этом соотношение позитивных и негативных событий 1 к 2, то есть доминирующая установка населения – ожидание плохого от власти);
4. события, затрагивающие публичный символический мир: смерть звезд (актеров, журналистов, писателей, политических и религиозных деятелей) и все чаще (по мере стабилизации) спортивные события (победы на важнейших состязаниях), а также юбилеи (7 событий). Празднование побед (разного рода) фиксируется, и во все большем объеме, только после прихода к власти Путина и постепенного снижения числа собственно политических событий. Другими словами, вытеснение актуальной политики замещается суррогатными ритуалами государственного величия.
Таким образом, вырисовывается двухтактный механизм соединения и оценки текущих событий, их предварительной «историзации», вписывания в «исторический горизонт» в качестве претендентов на национальную историю или национальный пантеон:
а) ожидание худшего, компенсируемое
б) ритуализацией государственной истории, триумфальной власти, персонифицирующей основные достижения и ценности всего целого, символического коллективного единства. Такая структура свидетельствует об отсутствии идеи и символов будущего, отсутствии институтов, которые могли бы гарантировать частному человеку нормы и правила поведения его самого и его партнеров, обеспечивающие устойчивость социального порядка.
Кажущаяся иной структура событий «большой истории» (соотносимая не с годовым циклом происходящего, а со временем нескольких поколений, то есть связанная с формальными институтами репродукции) в действительности имеет точно такую же двухслойную текстуру: первый ряд наиболее частых ответов образуют символические события, определяющие характер коллективной идентичности всего целого; второй – включает время отдельного поколения, приоритеты социального института или отдельных социальных слоев и групп (табл. 76.2–80.2).
Первый ряд символов: Победа в Великой Отечественной войне (85–83 %), полет Гагарина (54–55 %); распад СССР (42 % в 2008 году), Октябрьская революция 1917 года (40 %) практически не меняется по частоте упоминаний. За 10 лет (1999–2008) уменьшается на 9 пп. лишь «Великий Октябрь» и слабеет травма краха советской империи, распад СССР воспринимается более спокойно и привычно (–5 пп.). Все четыре даты фиксируют опорные точки советской истории: моменты национального триумфа, начало и конец тоталитарной системы. Это класс символических событий имеет максимально возможный радиус действия, то есть охватывает практически все население; колебания показателя в разных социально-демографических группах несущественны[366]. Все последующие события, хотя и обнаруживают довольно большую устойчивость на протяжении 20 лет, имеют несколько различающийся вес для разных групп, прежде всего возрастных, и охватывают от трети до одной пятой населения.
Второй ряд символов образуется из событий, которые люди «помнят» как то, что происходило в их жизни: Чернобыль (31 %), избрание Путина (23 %), перестройка (21 %), война в Афганистане (14 %). Чернобыль, перестройка и Афганистан более значимы для старших возрастов, избрание Путина – для молодых. Но внутри «поколения» колебания значений (в зависимости от образования, социального положения, места жительства и т. п.) невелики. А это указывает на то, что символические события такого рода играют роль поколенческих границ, моментов внутрипоколенческой интеграции и идентичности, фиксации конвенциональных временных рамок, которые далее не передаются. Эти события – фиксация «в памяти» поколения моментов возбуждения общественного сознания, опосредованных СМИ, пропагандой или молвой.
Последующие же ряды устойчивых событий, не меняющихся в значении на протяжении 10 лет наших замеров, обнаруживают нарастающую тенденцию к сдвигу преимущественно в старшие возрасты. Это следы работы ушедших советских институтов, остатки идеологических стереотипов пропаганды или школьного образования. Их репродукция невозможна без посредничества формальных каналов передачи исторического содержания, поскольку здесь не может быть непосредственного опыта и живой памяти. Работают долговременные системы ретрансляции – школа, кино, телевидение, литература и т. п.
Третий ряд: Первая мировая война (17 %), Гражданская война (14 %), смерть Сталина (для всех возрастных групп – 9–10 %, кроме людей пенсионного возраста, среди которых это событие отметили 20 %), массовые репрессии, голод 1930–1940-х годов (11 %). Например, «Гражданскую войну» отметили опрошенные из всех возрастных групп, хотя чуть чаще самые молодые, только что из школы, и 50-летние, чаще – малообразованные, жители периферии, зависимые от содержания рутинных каналов идеологической накачки, обработки и пропаганды.
Четвертый ряд (особый), эти события называются либо самыми молодыми респондентами, сохраняющими знание о них из школьных уроков, затем в следующих возрастных группах начинается забывание, утрата их значимости, а далее намечается медленный рост, так что максимальные оценки приходятся на людей 60 лет и старше: