ской социологии. Поэтому никого не смущает то обстоятельство, что исследования, построенные на фиксации дистанции между странами догоняющей модернизации и теми, кто уже завершил переходные процессы трансформации, дают «отклонения» от «нормативных» схем и шаблонов, поскольку это предполагается уже в самом начале реализации подобных проектов. Но такая установка позволяет «забыть» или не принимать во внимание особенности социальной структуры (инерцию прошлого) «проблемных» стран, хотя как раз именно эти моменты выдвигаются на первый план теми, кто стремится дать «историческую» оценку и выстроить перспективу российской или постсоветской социальной структуры. Однако последние не слишком озабочены вопросами согласования с данными эмпирических исследований социальной структуры.
Моя задача – привлечь внимание социологов к темным зонам исследований и, если получится, начать обсуждение этих вопросов.
Суть проблемы можно свести к следующему: смысл исследований стратификации, начиная с К. Маркса заключается в эвристически сильной посылке (и, кажется, подтверждавшейся ранними эмпирическими исследованиями в развитых или успешно модернизирующихся странах), а именно: социальное положение индивида (в группе или в обществе в целом) в значительной мере определяет характер социальных интересов актора, детерминируя его активность – мотивацию действий, поддержание своей идентичности, ответственность перед другими членами группы, а значит, готовность к участию в политике (борьбе за свои интересы) или в деятельности гражданского общества. Такая постановка вопроса была вполне оправданной для фазы интенсивных социальных изменений традиционно-сословной структуры европейского общества, ломки системы закрытого общества и выхода на сцену социальных групп с четко означенными групповыми и корпоративными интересами (и материальными, и идеальными: утверждения своего мировоззрения, престижа, авторитета, культуры, идеологии и т. п.), определяющими политические стратегии и реальные конфликты в обществе[66].
Однако в нашем случае «объективистские» таксономии (принадлежность к «классу», «страте») и «внешние» характеристики, вменяемые или приписываемые респондентам в соответствии с международными процедурами, оказываются слабо связанными с субъективными представлениями российских респондентов о себе и окружающем мире. Значимых различий в ценностях, политических предпочтениях, идеологических убеждениях, паттернах потребительской культуры и тому подобного у респондентов, относимых к разным классам, не обнаруживается. Ни рост доходов, ни увеличение массы «среднего класса» никак не отражаются на базовых характеристиках слоевой или социально-структурной идентичности респондентов, ни на их участии в общественной или политической активности. Вменяемые в опросе «объективные» социально-позиционные или статусные классификации не сопряжены в сознании людей с их жизненным миром и поведенческими стратегиями и, соответственно, никак не представлены в их установках или в публичном поле.
Причины трудностей интерпретации получаемых данных о социальном положении респондентов обусловлены прежде всего размытостью и нечеткостью контуров социальных групп в России, неясностью социальной морфологии советского и постсоветского общества, проблематичностью для самих респондентов вопросов об отнесении их к тому или иному социальном слою или социальному классу. Абсолютное большинство респондентов характеризуют свое социальное положение на некой воображаемой социальной лестнице статусов как «среднее». Если взять только сравнительно недавние опросы (декабрь 2015 – февраль и март 2016 года, N = 1600), то мы увидим, что 75–85 % опрошенных считают себя принадлежащими к «среднему классу» (разным «стратам» «среднего класса») или утверждают, что они занимают в обществе «среднее положение», что с точки зрения социальной стратификации является абсурдом. (Но это не бессмысленно с точки зрения ценностной и символической идентификации респондентов и опять-таки требует своего объяснения. Но об этом ниже.) Даже откинув «верхний средний класс», мы все равно получаем упорное определение почти половиной населения себя как «средних», к которым тяготеет или примыкает нижний слой «среднего класса» (31–33 %).
Подобное описание давно стало тривиальным и многократно подтверждаемым фактом для социологов. Поэтому сомнения вызывают не качество исследований, а сама подобная постановка исследовательской задачи. Она исходит из латентной посылки об универсальной адекватности транзитологической парадигмы, то есть из того, что Россия – «развивающаяся страна», в которой своя особая демократия и свой особый рынок, что в России наблюдаются все те же процессы, что и в других странах переходного типа, но, может быть, трансформационные изменения происходят не так быстро и не столь успешно, как у других[67]. Именно это обстоятельство – методологическая генерализация исходных оснований для анализа и вызывает возражения, поскольку сама подобная логика не принимает во внимание институциональный контекст посттоталитарного социума и возможности его воспроизводства. Поэтому, прежде чем выдвинуть аргументы несогласия с такой общепринятой интерпретацией, очень кратко представлю результаты исследований «Левада-Центра», с тем, чтобы можно было яснее очертить поле расхождений. Я взял данные опроса (докризисного) 2012 года и кризисного – 2016 года.
Подчеркну, что принципиальной разницы в доходах (то есть такой, чтобы она производила смену паттернов образа жизни) у респондентов с разными социально-демографическими характеристиками нет (табл. 164.2). У респондентов с высшим образованием, в сравнении с респондентами с неполным средним образованием, душевой доход выше лишь в 1,5 раза. Заметно выделяется в этом плане лишь Москва.
Таблица 163.2.1
К какому из следующих социальных слоев вы бы отнесли себя и свою семью?
Сентябрь 2012 года. N = 1600. В % к числу опрошенных, 100 % по строке, наполнение «высшего слоя» (15 человек) в выборке слишком мало и статистически не значимо, данные приводятся лишь для демонстрации отсутствия признаков формирования социального «слоя» или «класса».
Таблица 163.2.2
К какому из следующих социальных слоев вы бы отнесли себя и свою семью?
Сентябрь 2012 года. N = 1600. 100 % по столбцу.
Как следует из приведенных ниже данных (табл. 168.2), 77 % опрошенных существенно ограничены в своих повседневных запросах и потреблении. Приобретение отдельных предметов из потребительского набора никак не может служить индикатором разных жизненных стратегий.
Таблица 164.2
Среднедушевой доход респондентов в зависимости от социально-демографических характеристик
Сентябрь 2012 года. N = 1600.
На протяжении всех 1990-х годов основная масса населения (примерно 70–73 %) воспринимала все происходящее, испытывая ощущение хронического снижения своего общественного положения, утраты прежнего статуса, заданного рамками директивной государственно-распределительной экономики (и присущих этой системы организации труда, мобильности, доходов, аспираций). После краха этой системы и начавшихся в 1990-х годах реформ вплоть до середины 2000-х шло интенсивное перемешивание и турбулентное «перемещение» статусных групп[68]. Одни респонденты (по их субъективным самооценкам) поднимались на 1–2 ступени воображаемой лестницы статусов, другие опускались на какой-то момент, но поднимались в следующие годы (шаг замера изменений составлял условные 5 лет) и т. п. Но основной тренд заключался в увеличении численности нижних страт, куда сваливались деклассированные остатки прежних иерархических групп и категорий госслужащих (табл. 163.2.1–163.2.2). Устойчиво «поднимались» (и, безусловно, «выиграли» от происходящих перемен) по общественной лестнице всего 6 % опрошенных. Острее и болезненнее свою нестабильность или снижение статуса переживали те, кто ранее, в советское время занимал относительно авторитетные или уважаемые, престижные позиции (управленцы среднего звена, бюрократия и, служащие – учителя, врачи, ИТР).
Таблица 165.2.1
К какому из следующих социальных слоев вы бы отнесли себя и свою семью?
Май 2016 года. N = 1600. В % к числу опрошенных, 100 % по столбцу; «высший слой» – статистически не значимая категория опрошенных.
Таблица 165.2.2
К какому из следующих социальных слоев вы бы отнесли себя и свою семью?
Май 2016 года. N = 1600.
Таблица 166.2
Если говорить о жизни вашей семьи, какие цели вы, члены вашей семьи, ставите перед собой?
1998–2009, 2016 годы, N = 1600; 2010–2015 годы, N = 800.
Рис. 20.2.1. Динамика изменения статусных самооценок, 1994–2016 годы
Таблица 167.2
Дифференциация по потребительским группам
(вопрос: «К какой из групп населения вы скорее могли бы себя отнести?»)
Март 2016 года, N = 1600. «Ни в чем себе не отказывают» – 0,1 %.
Таблица 168.2
Потребительский статус и род занятий
* Но купить машину могут лишь 2 % опрошенных, последние здесь специально не выделены в отдельную категорию из-за их статистической малочисленности.
Февраль 2016 года. N = 1600. В % к числу опрошенных
С начала 2000-х годов тренд начал меняться. Доля самых низких статусных категорий стала сокращаться (росли реальные доходы населения); численность страт, которые население определяло как «нижний средний» класс и в еще большей степени – как «средний средний», увеличивалась.
Тем не менее основной массив опрошенных живет с мыслью, что люди в ходе общественных пертурбаций последних 20 лет теряют нечто важное, не получая ничего взамен (