. «Множество людей, <…> судьба которых не определяется шансами собственной оценки благ или работы на рынке (как, например, рабов), не являются в техническом смысле “классом”»[87]. Их положение должно описываться в категориях принадлежности к «сословию» или как характеристики определенного «статуса» (der Stand)[88]. «Сословия, в противоположность “классам”, обычно являются общностями [Gemeinschaften. – Л. Г.], хотя часто они имеют аморфный вид»[89]. «Классовое положение укоренено в “экономическом порядке”, “сословное” – в “социальном порядке”, то есть в распределении авторитета, престижа, власти, обусловленной и легитимируемой своеобразной “честью” (die Ehre)»[90], их обладателей, «оправдывающей их высокие позиции в социальной иерархии»[91]. «Можно, очень сильно упрощая, сказать: “классы” членятся по отношению к производству и приобретению “товаров” и “благ”, “позиция” (Stand) – по отношению к принципам потребления благ в образе специфического “стиля жизни”»[92]. «Рынок и экономические процессы на нем не признают никаких принципов “взирая на личность“: на рынке господствуют лишь “деловые” интересы. Рынок ничего не знает о “чести”. Напротив, статусный порядок есть нечто прямо противоположное: здесь социальная дифференциация и членение различных форм социального взаимодействия происходит в соответствии с представлениями о “чести”, уважении других к обладателю статуса и статусным или сословным характером уклада жизни [образом, ведением жизни – Lebensführung. – Л. Г.]»[93]. Таков, например, профессиональный статус специалиста или позиция чиновника, которые всегда связаны с социальной честью (престижем, авторитетом, придаваемым символическим авторитетом государства). «Честь» в данном случае – проекция значений коллективного целого на занимающего некий статус (без индивидуации, без ценностей субъективности).
Между действующими с чисто экономическими интересами и акторами со статусными претензиями на престиж и авторитет или аналогичными амбициями возникают острые противоречия и конфликты. «Интересанты всякого сословного членения поэтому со специфической остротой реагируют непосредственно на претензии чисто экономического приобретательства как такового и в большинстве случаев тем острее, чем более угрожающей им представляется ситуация»[94]. Сословное или статусное членение (иерархическая или сословная структура) социального множества – всегда препятствие для свободного развития рынка. «Во всяком случае нигде не может быть речи о действительно свободной рыночной конкуренции (в современном смысле слова), где общность (eine Gemeinschaft) пронизана позиционной или статусной [иерархической. – Л. Г.] организацией»[95]. Воздействие статусной организации социальной структуры на экономику выражается в том, что она – всегда препятствие для развития свободного рынка[96].
Ситуация, подобная указанной Вебером, более чем знакома: это и нелегитимность в массовом сознании крупной собственности или околовластного бизнеса (появившегося после гайдаровских реформ, приватизации или путинского «капитализма для своих», госкорпораций), и претензии «бывших» чекистов на «благородство», на роль «нового дворянства» (не опричников, не слуг государевых, а именно нового дворянства, новой аристократии), и имитационный стиль правящей российской элиты со всеми «царскими выходами», наградными, как бы имперскими побрякушками и ряженными из кремлевского охранного полка. Но это и упорные старания сакрализовать нынешнюю власть с помощью РПЦ и квазирелигиозных церемониалов, апеллируя к «традиционным ценностям», к необходимости защиты чувств «верующих», это и геополитическая риторика «национальных интересов», «духовных скреп», «сакральных» топосов, недопустимости «фальсификации истории» и прочей демагогии, отзывающихся на массовые запросы или потребности режима в консервативном социальном порядке. Вебер, кстати, рассматривал формирование «нации» и, соответственно, проблематику «национального сознания» в контексте массовизирующегося социума, где культурный престиж нации или престиж национальной культуры служил эквивалентом сословной чести. В этом случае принадлежность к «нации» или «расе» могла расцениваться как своего рода привилегированное положение своей страны (а следовательно, индивида) в ряду других народов, что должно придавать отдельному обывателю чувство гордости и превосходства над другими людьми и странами[97]. (Что опять-таки прекрасно может быть проиллюстрировано данными опросов «Левада-Центра».) Но описание и разбор подобных суррогатов «чести» выходит за рамки данной статьи.
Таким образом, если следовать Веберу, мы имеем дело по меньшей мере с двумя (хотя их, безусловно, может быть и больше) аналитическими плоскостями рассмотрения: первая – чисто экономически определенное «классовое положение» индивида, то есть «судьба» индивида, предопределенность будущего, детерминированная констелляцией рыночных факторов, вторая – те типические компоненты жизненной судьбы людей, которые обусловлены специфической, позитивной или негативной, оценкой престижа занятий, «чести», непосредственно привязанной к возможностям контроля или руководства своей жизнью.
Смысл этих веберовских различений заключается прежде всего в прояснении возможностей аналитического прослеживания институционализации корпоративных или групповых интересов (Vergesellschaftung)[98]. Классовое положение определяется по отношению либо к тем, кто обладает средствами присвоения и распределения благ, либо к тем, кто их не имеет. Но, во всяком случае, закрепление преимущественного или подчиненного, зависимого положения этих шансов акторов, соотнесенных с борьбой (конкуренцией) на рынке, оказывается возможным и действительным лишь посредством правовых средств, а в конечном счете, – определенной системы партий, а значит, связанных с условиями политического представительства групповых интересов и с формами их институционализации в легальном государстве. Только в этом случае сфера компетентности исполнительных органов государства ограничена судом, гражданским обществом, представительскими формами. (В противном случае мы получаем централизованное тотальное государство, стратификация которого может быть лишь одного вида: иерархии соподчиненных слоев. Никакой другой «точки зрения», кроме «взгляда сверху вниз», государственнического взгляда управляющего или идентифицирующегося с правящим режимом, другого методологического подхода при этом быть не может. Социум предстает исключительно как целостность населения, подлежащего исчерпывающей классификации.)
Из единства классового положения может, бесспорно, вырастать действие людей, ассоциированных друг с другом, составляющих социальную общность (Gemeinschaftshandeln), включенных в подобное взаимодействие участников или даже в формальную организацию (Vergesellschaftung, например, профсоюзы). Последние могут обещать отдельному индивиду достижение определенных результатов (не будучи часто в состоянии их реализовать). Но важно, что дальнейшие фазы проявления классовых интересов могут быть связаны только с институционализацией общих интересов, то есть с образованием партий и участием в общественной или политической борьбе. Однако и здесь возникают некоторые сложности: партии (то есть формальный аппарат и рациональный порядок организации) – это уже собственная сфера власти, а значит, появление других интересов, имеющих непосредственное отношение к власти, престижу, чести, авторитету, благам. Партии могут в отдельных случаях представлять интересы, обусловленные «классовым положением» или сословным (статусным) положением и, следовательно, производить рекрутирование своих сторонников по этим основаниям. Но они никогда не могут быть ни чисто классовыми партиями, ни чисто сословными партиями[99].
Другими словами, это означает, что сама проблематика классового положения так или иначе связана с рыночными системами коммуникации, обмена, тактикой поведения на рынке, с различными вариантами кооперации и конкуренции, их институционализацией и закреплением в правовых формах – реальных и действенных, а не декларированных, как в России или в СССР. Вне этих институций говорить о классовой структуре (в современном смысле слова, а не об античных классах или кастах) становится бессмысленным.
Я специально так долго останавливаюсь на веберовском понимании класса, поскольку все те авторы, которые, по их словам, продолжают развивать его подход («неовеберианцы»), применяя те или иные «классовые» классификации и социально-морфологические таксономии, в том числе к нерыночным обществам или к обществам с «деформированным государственными интервенциями рынком», как говорил Л. фон Мизес, забывают это фундаментальное обстоятельство – необходимость указывать смысловые источники статусных определений, а значит, смысл таких определений, как «доход», богатство и бедность, доступ к престижным позициям.
Используемые в большинстве случаев российскими социологами таксономические классификации имеют «закрытый» или «вертикальный» характер. Это не просто инерция мышления в категориях «социальных тел», «социальных сущностей» или «целостностей», социальной «статики», неподвижности (а не, скажем, в понятиях социального взаимодействия). Более существенно то, что для другого видения «общества» нет материала: ограниченность описания социальной системы – следствие бедности общества. Такие особенности социологического видения реальности порождаются неразвитостью или, точнее – подавленностью, последовательной стерилизацией «общества», а также отсутствием независимых от власти социальных «сил», невозможностью помыслить то, чего нет в реальности. Таким образом, проступает неявная, латентная установка на видение социума как бы «сверху» (точка зрения «абсолютного наблюдателя», как это принято называть в физике, бога или «начальства», патерналистской власти). Другим способом некая системность взаимодействий (а не тотальность) не может быть мысленно представлена. Управленческий подход отображает общество или статистическое «множество» населения в категориях иерархически организованной статической модели. Напротив, Вебер свои понятия рассматривал как набор сравнительных «идеально-типологических» конструкций социального взаимодействия (а не классификации – классификации о