табл. 226.2), доля «не боящихся» выросла втрое – с 14 до 45 % к 2019 году.
Таблица 226.2
Боитесь ли вы нападения преступников?
Но показатели страха перед властями не изменились (табл. 227.2): на протяжении 1990-х годов боялась произвола властей половина опрошенных, в 2018–2019 годах – 51–50 %.
В среднем за 25 лет подобных замеров доля тех, кто «не боится» столкнуться с произволом властей, беззаконием чиновников или – что более вероятно – полиции, поскольку полицейские «везде», именно они являются лицом государства и власти, составляет 29 %. «Всегда боятся» – 41 % опрошенных. Колебания связаны с моментами консолидации и «единства» власти и народа (2008, 2014–2017 годы) – военными кампаниями и фазами принудительной и идеологической мобилизации населения.
Таблица 227.2
Боитесь ли вы произвола властей, беззакония?
По имеющимися у нас в распоряжении данным трудно оценить масштабы институционального насилия в России, поскольку для такой оценки необходимо добавить сюда армию[120] (тотальный опыт дедовщины; сохранявшиеся до последнего времени «неуставные отношения», по свидетельству специалистов, казалось, исчезнувшие после сердюковской реформы), действия ОМОНа и Росгвардии на массовых митингах и протестах (не только в Москве, но и в других городах), забастовки на предприятиях, рейдерство с использованием полиции и суда в сфере бизнеса и многое другое. Но некоторое представление о параметрах насилия и характере его восприятия, оценках его допустимости или недопустимости, а значит, легитимности представителей органов государственной власти мы можем получить на примере анализа массового восприятия полиции как важнейшего правоохранительного института, обладающего «монополией на легитимное насилие». Изложение результатов социологических исследований, проводимых «Левада-Центром», поможет прояснить природу этой «легитимности».
Если исходить из «сырых данных» исследований общественного мнения, то возникает впечатление о существенном улучшении за последние годы работы полиции и других правоохранительных ведомств. Опросы фиксируют явную динамику позитивного отношения к полиции при снижении негативных оценок ее работы – с 60 % в 2010 году до 34 % в 2017 году (табл. 228.2). Рост идет в основном за счет более сдержанных высказываний (ответов «скорее удовлетворены», поскольку за описываемые 8 лет доля «полностью удовлетворенных» составляла в среднем 5 %, исключением был лишь 2017 год, когда она поднялась до 11 %). Вместе с тем заметно увеличилось и количество затрудняющихся дать какой-либо определенный ответ на этот вопрос (с 12–13 % до 18–20 %)[121].
Таблица 228.2
Удовлетворены ли вы в настоящее время работой полиции вашего города / района?
N = 1600.
Однако более внимательный анализ показывает не столь однозначную картину. Те респонденты, кто обращался в полицию за последние два года (2015–2017), существенно чаще дают негативные оценки работы ведомства, чем граждане, избежавшие подобной участи. Соотношение оценок (не удовлетворены: удовлетворены) у первых составляет 54 к 41, у вторых 30 к 49, то есть картина переворачивается. Характерно и резкое уменьшение затрудняющихся с ответом в первом и втором случае (5 и 22 %), то есть определенность высказываний радикально повышается, и не в пользу полиции[122]. Но поскольку обращались в полицию за это время все меньше и меньше граждан, то общий тон отношения к полиции оказывается декларативно одобрительным. Кроме того, отметим резкое снижение «удовлетворенности» в момент крымской патриотической мобилизации: с 52–46 % в 2012–2013 годы до 27 % в октябре 2014 года.
У вынужденных взаимодействовать с сотрудниками правоохранительных органов граждан далеко не всегда остается приятное впечатление от них: «вежливым и предупредительным» отношение к ним полицейских назвали 32 %, «безразличным и формальным» – 36 %, «грубым и хамским» – 16 %, противоправным, противозаконным – 9 %, 4 % вообще отказались от ответа.
Более поздние социологические опросы «Левада-Центра» подтверждают устойчивость реакций населения, основанную на опыте взаимодействия с полицией.
Повседневное, диффузное, привычное, и потому почти не сознаваемое насилие в России редко становится предметом научного анализа и серьезных общественных дискуссий. Материалы о случаях полицейского, армейского, ФСБешного или ФСИНовского насилия постоянно появляются в прессе или в интернете[123]. Иногда истории такого рода вызывают в обществе очень широкий эмоциональный резонанс, но, как правило, время подобных переживаний очень коротко. Они быстро забываются. Принципиальная особенность информационной подачи фактов насилия состоит в том, что это всегда – отдельные случаи социального безобразия. Более неоднозначно воздействие потока российской массовой культуры (телевизионные сериалы, детективные романы, фильмы), основными темами которой оказываются именно различные варианты насилия: формульные образцы этой продукции, доминирующей в массовом потреблении, используют фабулы, построенные на различных сочетаниях взаимодействия «нечестных» политиков, бандитов и коррумпированных полицейских. Как и формы псевдоисторических фильмов о сталинском времени, чекистском терроре, они принципиально лишены возможности генерализации зрителем или читателем описываемых историй до степени установления неких закономерностей в проявлении насилия и тем более – в характере его воздействия на людей в качестве систематических институциональных практик. Поэтому массовое сознание россиян, не имеющее специальных средств и социальных механизмов рефлексии, анализа и обобщения подобного опыта, не способно ничего удерживать в памяти. Тем не менее из-за непрерывного повторения подобных сериалов, сообщений о скандалах, сенсационных публикаций в СМИ в массовом сознании «оседают» и неприметно складываются устойчивые представления о хроническом и неустранимом насилии по отношению к обычным, «рядовым» людям со стороны тех, кто причастен к власти, кому доступны средства физического или психического принуждения других. В свою очередь, такого рода представления практически не подвергаются какой-либо критической оценке или рефлексии, а потому они со временем становятся коллективными предрассудками, почти априорными структурами сознания – негативными установками по отношению к любым представителям власти – чиновникам, полицейским, судьям и прокурорам.
Таблица 229.2
Как, по-вашему, полиция отнеслась к вашему обращению?
В % от числа тех, кто обращался за помощью к полиции.
Таблица 230.2
Какое поведение сотрудников правоохранительных органов в отношении граждан вы чаще всего наблюдаете в тех местах, где вы живете, бываете?
Январь-февраль 2019 года. N=3400.
Таблица 231.2
Бывало ли, что к вам лично сотрудниками правоохранительных органов применялось насилие или реальная угроза насилия, которое было, по вашему мнению, незаконным или неоправданно жестоким? Если да, то как часто?
Январь-февраль 2019 года. N = 3400.
Редкие публикации научных исследований, в которых ставится вопрос о систематическом – институциональном характере подобного насилия, остаются без внимания публики[124]. Они не вызывают какой-либо реакции ни в соцсетях, ни в журналистском среде. Объяснения этому можно искать в работе цензуры (самоцензуре), невежестве журналистов или сервильности интеллектуальной элиты, не желающей обострять свои отношения с властями или еще в чем-то. Но более адекватной, на мой взгляд, причиной было бы указание на стойкую отстраненность публики от неприятных вопросов, нежелание говорить на темы, которые не подлежат «обобщению», то есть затрагивать те аспекты коллективной жизни, которые имеют отношение к государственной власти как системе господства. Дело не сводится лишь к страху перед наказанием. Ступор возникает от приближения к таким символическим объектам, как «российское государство» (или людям, на которых распространяется ореол таких объектов), наделенным семантикой сверхзначимости или сверхценности. Любое сомнение при этом может расцениваться конформистским большинством как нежелательное инакомыслие или девиантное поведение, отторгаемое в принципе. Даже в «обществе» (то есть в той части образованного населения, статистически не очень значительной, отличающейся сознанием своей социальной ангажированности, резонерством и склонностью реагировать на текущие события) поддерживается своего рода табу на проблемы исторической обусловленности институционального насилия и его последствий для массовой психологии и морали. Можно сказать, что мы имеем дело здесь со своего рода инстинктом самосохранения людей, пугающихся даже тени мысли о природе нынешней власти.
Вместе с тем было бы глупо полагать, что факты такого рода никак не откладываются в сознании людей[125]. Повседневные события перерабатываются в опыт миллионов, теряя характер единичных событий и превращаясь в горизонт существования основной массы населения, не способной осмыслить и рационализировать сами истоки и причины таких практик. Этот опыт превращается в стереотипы и нормы не только культуры, но и социального поведения. Закрепленные в формах и методах социализации такие практики становятся частью системы социокультурного воспроизводства, а значит, передаются от поколения к поколению. И само по себе это является важнейшей проблемой для социологии и теории тоталитаризма или выхода из него.
Весной 2019 года сотрудники «Левада-Центра» провели большое исследование о распространенности насилия и пытках в правоохранительных органах России (репрезентативная общероссийская выборка составила 3400 человек старше 18 лет). Из его материалов следует, что