О неизбежности смирения, полной покорности судьбе свидетельствует и распределение массовых представлений о том, куда идти или куда следует обращаться в случае произвола сотрудников правоохранительных органов: 8 % респондентов ничего не будут делать; 11 % будут использовать личные знакомства в органах власти; 32 % намерены жаловаться, обращаться в вышестоящие инстанции МВД и к начальству правоохранительных ведомств; 17 % обращаться к средствам массовой информации.
Таблица 244.2
Что можно или что необходимо делать человеку, оказавшемуся в ситуации, когда сотрудники правоохранительных органов действуют противозаконно?
Таблица 245.2
Если вы столкнулись с произволом сотрудников полиции, то куда бы вы, скорее всего, обратились за помощью?
Жалобы и письма в газету – привычный, знакомый еще по советским временам способ поведения. Однако растущее число россиян готовы избрать другие формы защиты: обращение в суд и прокуратуру (49 %). Чаще об этом заявляли молодые, но не самые образованные люди (58 %). В Москве надеющихся на защиту прокуратуры и суда оказывается меньше, чем где бы то ни было – 32 % (в средних и малых городах, селе доля таких декларативных заявлений составляет больше половины – 52–53 %). Жители столиц и крупнейших городов, респонденты с высшим образованием относительно чаще намерены обращаться за защитой к адвокату или юристу (40–41 %), к правозащитникам (18–19 %), которых они рассматривают как альтернативу государственным органам правопорядка. Потенциально готовность к такой же тактике защиты просматривается и у молодых респондентов (к адвокатам готовы обращаться 42–44 % опрошенных в возрасте до 40 лет и лишь 31 % лиц старше 55 лет).
В социологии права, опять же сошлюсь на Вебера, существуют два понятия оснований права: «октроированное» (навязанное силой в результате военного завоевания или внутреннего силового принуждения) и «пактированное» (установленное в результате переговоров, компромиссов интересов разных сторон, обсуждения, взаимных уступок и выработки приемлемых для сторон конфликта формул и норм) право. Устойчивость различных социальных порядков определяется, соответственно, двумя система институтов: в первом случае – военно-полицейскими средствами (включая сюда зависимые от господствующей группировки правоохранительные органы, суд, парамилитарные образования, систему сексотов и осведомителей и т. п.), во втором – социально-структурной дифференциацией институтов и гетерогенной морфологией общества, наличием многообразных автономных социальных групп, что порождает потребность в посредничестве и формальном регулировании возникающих конфликтов идеальных и материальных интересов. И тот, и другой порядок обладает достаточной для массового признания легитимностью, хотя их природа будет принципиально разной рациональности (при первом типе она будет тяготеть к материальной рациональности интересов сохранения господства и единой государственной идеологии, при втором – к формально-правовой рациональности бюрократического управления, свободной конкуренции партий, идеологическому плюрализму). Для понимания перспектив укоренения правового государства важно иметь в виду, что недостаточно провозгласить соответствующие принципы и тезисы законодательной работы, нужны еще несколько непременных социальных обстоятельств, которые не могут быть просто «продекларированы». Это сложный состав социальной структуры – многообразие равнозначных социальных сил, групп, субъектов действия, выступающих в качестве агентов взаимодействия, которых нельзя просто так уничтожить, нейтрализовать, подавить, изолировать, чьими интересами нельзя пренебрегать только по одной причине: они сами по себе достаточно сильны и влиятельны, чтобы оказать аналогичное воздействие на партнера или оппонента. Только это обстоятельство (наличие равных по своим идейным и социальным ресурсам акторов) становится условием поиска и принуждения к установлению конвенциональных форм права. Во всех случаях, когда той или иной социальной силе (группе, партии, движению, институту) удается установить монополию господства (благодаря военно-полицейскому, экономическому принуждению или победе на выборах), мы имеем дело с октроированными формами права. Правовое государство опирается и может существовать не благодаря объективности права, объективному существованию права, а лишь благодаря балансу сил и достижению системы институциональных сдержек и противовесов, когда государство – не хозяин территории и населения, а лишь один из посредников в регулировании социальных конфликтов и интересов, поддерживающий общность формальных норм и правил решения возникающих противоречий. Объективность права в этом плане – лишь степень институционализации механизмов конвенционального и принятых всеми сторонами правил решения конфликтов, она может быть гарантирована лишь наличием сложной, то есть дифференцированной структуры самого общества (строго говоря, это и есть правовое выражение общества как такового), состоящего из относительно автономных в своем своеобразии социальных и культурных групп и образований, осознающих свои «неотчуждаемые» права как свободы и блага и готовых их защищать и отстаивать всеми доступными средствами.
Наша правовая система имеет все черты «октроированной», причем собственно российское право воспроизводит все генетические характеристики советского государства. По крайней мере, таково понимание права населением России, как это показывают многолетние исследования «Левада-Центра».
Правовое государство в России не сформировалось потому, что никто (никакие социальные силы – группы, общественно-политические движения) не хотел этого. Не думал об этом, не понимал, каким образом соответствующие правовые институты могут быть введены. Я не имею в виду некие туманные мечтания о демократии, заявления о необходимости верховенства права, благие пожелания или политические декларации, даже если они отражены в Основном законе РФ и ряде других законодательных документов. Речь не об этом. По сути дела, никто после краха ГКЧП всерьез не озаботился вопросом, каким образом право может утвердиться в обществе, выходящем из тоталитаризма, какими социально-групповыми или институциональными (корпоративные) интересами оно должно поддерживаться, обеспечиваться и защищаться.
Основные и крайне неотложные задачи, которые ставили перед собой члены правительства реформаторов, возглавляемых Е. Гайдаром (но ограничиваемые и контролируемые Б. Ельциным), были связаны только с экономическими реформами, то есть с запуском рыночных механизмов, позволяющих выйти из косной системы планово-распределительной директивной экономики, оказавшейся к концу 1980-х годов в состоянии быстро прогрессирующего паралича. Все прочие проблемы институциональной трансформации – кадры (соответственно, люстрация и чистки, создание новых специально ориентированных на возможности преобразования социальных отношений образовательных учреждений), законодательство, политические и общественные структуры, которые могли бы готовить, отбирать и взращивать политиков для принципиально новых властных структур – парламента, партий, гражданского общества и других, никем не рассматривались, поскольку значимость их никто не сознавал в должной мере. Не было (в отличие от того, что имело место в других странах Восточной и Центральной Европы) никаких предварительных заготовок и разработок, «теневых» правительств, помощи со стороны эмигрантов, готовых предложить свои опыт и понимание того, как устроены соответствующие институты в других странах, которые могли бы служить образцом для программ демократического транзита. Если в Польше, например, было время для осмысления предстоящего периода трансформации и необходимой внутренней интеллектуальной подготовки (от первых антикоммунистических выступлений рабочих до введения в 1981 году военного положения генералом Ярузельским: «Солидарность», летучие университеты, круглые столы и пр.), то в России интеллектуальное созревание элиты не успевало за стремительно нараставшими процессами распада коммунистической номенклатуры, кризиса экономики и самого СССР. Движущими силами изменений был средний эшелон бюрократии, в условиях длительного застоя брежневского и послебрежневского времени утратившей всякие шансы на продвижение (вертикальную мобильность, рост материального благополучия), признание своего авторитета со стороны общества, а значит, озабоченной легитимностью социального порядка. Поэтому реальные изменения происходили в сфере экономических отношений (отпуск цен, приватизация госсобственности, легализация предпринимательства), свободы публичной критики (децентрализации управления СМИ) и в ослаблении закрытых ранее механизмах вертикальной мобильности (развал номенклатурной системы «партии – государства» открыл каналы циркуляции элит, но не изменил их принципиальный характер). Смысл общественно-политической борьбы в решающей фазе перелома сводился почти исключительно к борьбе за власть различных фракций распавшейся номенклатуры (системы советско-партийной организации власти и социальной структуры), выдвигавших разные программы модификации советского государства и его трансформации. «Демократия» и «правовое государство» были лишь боевым лозунгом одних, но не тщательно подготовленной программой социальных, общественных, институциональных и моральных изменений. Попытки морально-правового пересмотра основ легитимности системы господства были отвергнуты уже в самое скорое время. Провал суда на КПСС и советским прошлым в 1992 году, проведенный Конституционным судом в прежнем, советском составе судей, означал отказ от принципиального пересмотра правовых оснований государственной власти, а значит, пустую формальность декларируемой приверженности нового руководства страны принципам строительства правового государства. Это самое важное событие в новейшей истории страны осталось практически не замеченным и не рационализированным, не проработанным (да и кем оно могло бы быть тогда да и сегодня осмысленным?). Фактически же решение суда означало отказ от конституирования нового социально-правового и политического порядка. Поспешное принятие новой Конституции РФ, осуществленное исключительно в сиюминутных интересах острой политической борьбы, лишь закрепляло факт распада СССР, но не устанавливало принципиально новый социальный порядок. Ни у кого сегодня нет сомнений в том, что Конституция (вопреки исходным намерениям ее автором) носила политически конъюнктурный характер, отвечая желаниям победителей подавить сопротивление консервативных сторонников Верховного Совета.