Принципиальным отличием нынешней фазы регенерации тоталитаризма от его ранних фаз оказывается отсутствие в России революционистских тоталитарных движений, объединенных и воодушевленных стремлением радикально изменить мир, построить принципиально новое общество-государство, свободное от пороков предыдущих систем правления[278]. Ничего подобного мы не видели в начале 2000-х годов и не наблюдаем сегодня. Реверсный или вторичный тоталитаризм, насаждаемый сверху, решает эту проблему другими путем – демонстрацией своей массовой опоры или имитацией такого Движения. По инициативе Администрации президента на местах в ходе разных экспериментов и бюрократических мероприятий создаются различные прокремлевские организации, «спонтанные выступления народа» в виде митингов и демонстраций «За Путина», «За Единую Русь» и т. п. Множество псевдообщественных организаций разыгрывают спектакли спонтанного проявления воли народа или – если надо – «общества» в целом, «общественного мнения» и его отдельных сегментов: «Наши», «Местные», «Молодая гвардия», казачество, «Офицеры России», SERB, «Боевое братство», НОД, ОНФ, «уралмашевские». Учреждаются различные фонды, обеспечиваемые президентскими, губернаторскими, корпоративными грантами или спонсорством связанных с властью компаний, предпринимателей, организации ветеранов спецслужб, афганцев, православных хоругвеносцев. В ряде случае происходит их последующее инкорпорирование в структуры неявного контроля. В целом все они, включая охранные агентства, образуют резервные парамилитарные организации, из которых возникают вполне дееспособные частные военные компании (в принципе запрещенные законом), такие как «Вагнер» и др. С помощью таких группировок (Кущевка) или организаций, получивших иммунитет от уголовного преследования при нарушении законов, осуществляются рейдерские захваты или передел собственности, террор, устрашение, фальсификации выборов, подавление протестов отдельных групп населения. Наконец, для аналогичных целей используются и частные, лишь с большим трудом и очень искусственно легализованные вооруженные формирования чеченцев – частная армия Кадырова, используемые для войны в Донбассе и убийств оппозиционеров и критиков Кремля.
Для управления и контроля за ними применяется опыт взаимодействия тайной политической полиции с криминальными сетями, характерный для ранних стадий трансформации государственных институтов: неформальные связи, сделки, сети их подчинения, заимствование у мафии ее средств и тактики – убийства, нападения, шантаж, махинации и вывод капиталов, образование фирм-прокладок и тому подобного, равно как и манипулирование этими образованиями, например объединениями футбольных фанатов, молодежными группировками и т. п. При необходимости или выходе их из-под контроля, они подлежат ликвидации и уничтожению, как это было с организациями русских националистов после Майдана или с «Молодой гвардией», «Нашими», «Селигером» и пр.
2. Роль силовых структур – политической полиции, армии, правоохранительных органов. Предпосылки для регенерации тоталитарной системы начали складываться гораздо раньше прихода к власти Путина, а именно: с использования Ельциным армии и спецслужб для подавления оппонентов – защитников Верховного Совета РСФСР, то есть бывших своих сторонников в борьбе с союзным руководством, с Горбачевым. Это обращение к насилию как способу решения политических противоречий, к практикам господства, характерным для раннего советского времени, поначалу воспринималось как временное, вынужденное, ситуативное отклонение от демократических принципов, обусловленное необходимостью избежать худшего – гражданской войны. Острая конфронтация и подавление вооруженного мятежа 1993 года ослабили (наряду с падением популярности реформ у населения) правительство демократов и самого Ельцина, а опора на генералитет и собственную охрану[279], на институциональные остатки КГБ привела не только к первой чеченской войне, но и к усилению всего силового блока – генералитета, спецслужб, сделав президента зависимым от них. Поэтому решение Ельцина дистанцироваться от реформаторов было совершенно не случайным, не ошибкой или актом личного произвола правителя. Постепенное освобождение правительства от демократов было мотивировано в условиях падающей популярности президента (на тот момент персонализированного образа легитимной государственной власти) необходимостью самосохранения и потребностью в новых опорах для режима. Об этом недвусмысленно свидетельствовали поиски других (не транзитных и не демократических) оснований для легитимизации режима – был дан заказ на «национальную идею», которую эксперты при Аналитическом управлении президента, убежденные либералы, нашли в обращении к русским традициям, в православии, апологии Белого движения и реставрации имперского стиля. Можно сказать, что это был переломный момент ельцинского авторитаризма – колониальная война в Чечне зашла в тупик, ресурсы демократизации исчерпаны (рейтинг Ельцина в конце 1995 года, то есть за полгода до президентских выборов, составлял всего 4–5 %).
3. Приватизация институтов насилия. Главное в этом процессе регенерации тоталитарных институтов – системность изменений. Речь идет не о восстановлении один к одному прежней советской модели. Это было нереальным в изменившихся условиях (как внешнеполитических, так внутрисистемных) – распад СССР привел к образованию независимых государств на постсоветском пространстве, соответственно, Россия оказалась окруженной новыми независимыми государствами. Развал союзной командной планово-распределительной экономики существенно сократил общий объем власти. Однако относительные возможности у правящей группировки (совокупности отдельных кланов), безусловно, выросли, границы произвола расширились за счет беспрепятственного и ненаказуемого более доступа к неформальным ресурсам насилия, использования для личных целей средств различных институтов. Так, силовые органы, находящиеся в личном распоряжении главы государства и его сподвижников, контролируют собственность и экономические активы, определяют внешнеполитический курс и внутреннюю политику государства, терроризируют оппонентов и противников режима, следят за назначенными губернаторами, кадровыми назначениями во всех (по меньшей мере ключевых) государственных ведомствах и организациях[280]. Сегодня государственный аппарат используется для частных целей правящих кругов, включая и региональных губернаторов и администраторов[281]. Это отчасти напоминает приватизацию государства отдельными кланами, но только отчасти, поскольку приближенные олигархии (руководители крупнейших как госкорпораций, так и условно частных компаний) – это что-то вроде особого счета в офшорах, «общака», «заначки» или губки для верховного правителя: они неполные владельцы этих активов, но держатели и распорядители; в случае нужды диктатор может выжать их, как показал план А. Белоусова[282]. Псевдорыночная экономика включает огромный объем государственного сектора, непродуктивного с точки зрения свободной рыночной экономики, но удовлетворяющего представления, интересы и оценки правящего класса. Режим не ориентирован на население, его функция – обеспечение приоритетов ключевых корпораций, от которых зависит устойчивость власти: военной промышленности, сырьевых отраслей, строительства, но только в виде компаний, получающих госзаказы на помпезные и амбициозные проекты, предназначенные для глорификации власти – РЖД, спорт, армия, церковь.
4. Чрезвычайно важным элементом восстановления системы тоталитарного господства стало появление параллельных репродуктивных (образовательных) структур в институтах власти и насилия. Крах советской системы обернулся ликвидацией одного из важнейших тоталитарных институтов советского времени – института номенклатуры, то есть селекции и подготовки кадров функционеров для расстановки их на ключевые позиции в социальной структуре, их перемещения из одной сферы в другую, чтобы не допускать обрастания чиновника местными связями, препятствующими исполнению командных сигналов сверху. Этим занимался специальный Орготдел ЦК КПСС, курировавший деятельность руководящего состава во всех ведомствах и организациях, а также работу партийных школ, отбор нужных специалистов из всех сфер. То же самое производили и дублирующие его органы на нижестоящих уровнях власти. Благодаря такой системе (включая и первые отделы на всех важнейших предприятиях или отделы кадров во всех учреждениях страны) обеспечивался контроль над социальной мобильностью. Восстановить этот механизм в его прежнем виде, какие бы усилия для этого ни прикладывались, при Путине не удалось. Но наиболее значимые и влиятельные ведомства (ФСБ, МВД, ФСИН, Генпрокуратура и т. п.) начали воссоздавать собственные образовательные институты (так называемые академии, по образцу военных академий советского времени или закрытых партийных учебных заведений для «номенклатуры»). Важно, что они изолированы от «нежелательного влияния» гражданских университетов или вузов общего профиля. Социализация в этих учреждения обеспечивала сохранение и передачу «этики» и духа советских закрытых учреждений (КГБ как костяка административной системы в первую очередь), что, собственно, и стало условием регенерации системы[283]. Профессор Е. Лукьянова объясняла крайне консервативный и склонный к репрессивности дух судейского и прокурорского корпуса тем, что кадровый подбор для соответствующих ведомств происходит главным образом за счет ресурсов самих этих ведомств. Юристы с более широким профессиональным кругозором и компетентностью, получившие образование в «гражданских университетах» (например, МГУ), не имеют шансов на работу в этих органах – система их не принимает, ссылаясь на отсутствие необходимого практического опыта. Ее суждения подтверждают петербургские исследователи: судьи получают профессиональный опыт исключительно в самих судах, поднимаясь по административной лестнице от должности секретаря суда до судьи, одновременно получая образование заочно в ведомственных вузах