Возьмем еще один пример «из жизни гангстеров»: если некто имеет кличку Шрам, это значит не просто то, что его лицо покрыто шрамами. Одновременно это предполагает, что мы имеем дело с тем, кого зовут Шрам и будут звать даже в том случае, если, к примеру, он совершенно избавится от шрамов после пластической операции. Идеологическое обо-114 Часть II. Нехватка Другого
значение функционирует точно так же. «Коммунизм» означает прогресс и демократию (с точки зрения, конечно, самих коммунистов) даже в том случае, если на самом деле политический режим, называющий себя «коммунистическим», прибегает к жестоким репрессиям и тирании. Если снова воспользоваться понятиями теории Крипке, то можно сказать, что «коммунизм» обозначает в любых возможных мирах, в любых гипотетических ситуациях «демократию и свободу» и именно поэтому данную связь нельзя опровергнуть эмпирическими примерами, ссылками на действительное положение дел. Следовательно, анализ идеологии должен в первую очередь обращать внимание на ту точку, в которой имена, prima facie [первоначально] обозначавшие тот или иной конкретный признак, начинают функционировать уже как «жесткие десигнаторы».
Но почему именно это различие между тем, как мы смотрим на самих себя, и точкой, с которой мы видны, является различием между воображаемым и символическим? В первом приближении отметим, что при воображаемой идентификации мы подражаем другому на уровне подобия -мы идентифицируем себя с образом другого, поскольку мы «похожи на него». А при символической идентификации мы идентифицируем себя с другим как раз в том, в чем он уникален, в чем ему невозможно подражать. Для пояснения этого важнейшего различия обратимся к фильму Буди Аллена «Сыграй еще раз, Сэм». Начало фильма - это знаменитая финальная сцена из фильма «Касабланка», однако вскоре мы понимаем, что это был «фильм в фильме» и на самом деле рассказывается история истерического интеллектуала из Нью-Йорка, переживающего тяжелый период в своей сексуальной жизни - его только что оставила жена. На протяжении всего фильма перед ним возникает фигура Хамфри Богарта, который дает ему советы, иронически комментирует его поступки и т. д.
Статус фигуры Богарта становится ясен к концу фильма: после того, как герой провел ночь с женой лучшего друга, происходит драматическая встреча героя с другом и его женой в аэропорту. Он отказывается от женщины и позволяет ей уйти со своим мужем - повторяя в своей жизни финал «Касабланки», с которого начался фильм самого Аллена. Когда его любовница говорит свои прощальные слова: «Это было прекрасно», - герой Аллена отвечает: «Это из «Касабланки». Всю свою жизнь я хотел произнести их». После этой развязки Богарт появляется в последний раз и говорит герою, что раз он смог отказался от женщины ради дружбы, то он наконец «got some style» и больше не нуждается в нем.
Как следует понимать исчезновение фигуры Богарта? На первый взгляд это объясняют последние слова героя: «Я понял, секрет был не в тебе, секрет был во мне». Иными словами, пока герой представляет из себя болезненного, хрупкого истерика, он нуждается в Я идеальном, чтобы идентифицироваться с ним, нуждается в ком-то, кто руководил бы им. Однако после возмужания, после того, как он «gets some style», ему не нужна Глава 3. «Che vuoi?» 115
больше внешняя точка идентификации, ведь он достигает своей собственной идентичности, «становится самим собой», самодостаточной личностью. Но слова, произнесенные героем сразу после вышеприведенной фразы, полностью опровергают такую модель: «Да, ты не слишком-то высок и довольно неказист, но, черт возьми, и я достаточно мал ростом и невзрачен, чтобы добиться всего самому».
Другими словами, герой вовсе не «перерос» идентификацию с Богартом, напротив, он стал «самодостаточной личностью», когда на самом деле идентифицировался с Богартом. Выражаясь точнее, он стал «самодостаточной личностью» посредством своей идентификации с Богартом. Единственное отличие состоит в том, что теперь эта идентификация уже не воображаемая (Богарт как образец для подражания), а символическая (по крайней мере в своем фундаментальном измерении), то есть структурная. Герой реализует эту идентификацию, играя в подлинной жизни роль Богарта из «Касабланки». Он принимает определенный «мандат», занимает определенное место в интерсубъективной символической системе (отказывается от женщины ради дружбы...). Это такая символическая идентификация, которая аннулирует воображаемую идентификацию (фигура Богарта исчезает). А точнее, совершенно меняет ее содержание. На уровне воображаемого герой теперь может идентифицироваться с теми чертами Богарта, которые прежде казались отталкивающими, - с его маленьким ростом, с его внешней неказистостью.
(Верхний уровень графа желания)
Игрой воображаемой и символической идентификаций, где доминирует идентификация символическая, конституируется механизм, вводящий субъекта в то или иное социально-символическое поле, где ему придаются те или иные «мандаты», - и никто яснее Лакана не сознавал этого:
«Лакан знал, как вывести из текстов Фрейда различие между Я идеальное, обозначенное им как i, и идеал-Я, обозначенное I. На уровне I совсем не трудно ввести социальное измерение. Идеальное I может быть очень наглядно и вполне законно проинтерпретировано как социальная и идеологическая функция. Сам Лакан и сделал это в своих «Ecrits»: он расположил политику в самих основаниях психологии, так что утверждение «любая психология является социальной» можно рассматривать как принадлежащее Лакану. Если и не на уровне, где мы исследуем i, то по крайней мере на уровне, где мы находим I» .
116 Часть II. Нехватка Другого
Единственная проблема состоит в том, что в этой «квадратуре круга» интерпелляции, в этом круговом движении символической и воображаемой идентификаций всегда существует определенный остаток. После любого «пристегивания» цепочки означающих, придающего им значение, всегда сохраняется определенный разрыв, незамкнутость, намеченная в третьей форме графа вопросом « Che vuoi?» - «Ты говоришь мне это, однако чего ты хочешь, что ты имеешь в виду?»
Граф 3
| Вопрос, который отмечен над дутой «пристегивания», указывает на непреложность разрыва между высказываемым и высказанным: на уровне процесса высказывания ты говоришь это, но что ты мне хочешь этим сказать? (В устоявшихся терминах теории речевых актов мы можем, конечно, обозначить этот разрыв как различие между локуцией и иллокутивной силой высказываемого.) И как раз здесь, где вопрос «зачем ты говоришь мне это?» повисает над произнесенным, мы и должны определить желание (маленькое d на графе) в его отличии от требования: ты что-то требуешь от меня, но что ты на самом деле хочешь, что за намерение стоит за этим требованием? Этот раскол между требованием и желанием есть то, что обусловливает позицию истерического субъекта: согласно классической формуле Лакана, логика истерического требования такова: «Я требую это от тебя, однако то, что я на самом деле требую, - это опровергнуть мое требование, поскольку я требую совсем другого!»Глава 3. «Che vuoi?» 117 |
Возможно, именно здесь имеет основание недоброй памяти утверждение мужского шовинизма «все женщины проститутки»: женщина - это проститутка, потому что мы никогда не знаем, что она в действительности имеет в виду. Например, она говорит «нет» на наши заигрывания, но мы никогда не можем быть до конца уверены, что это «нет» не означает на самом деле двойного «да!» - призыва к еще более агрессивным попыткам. В таком случае ее подлинное желание совершенно противоположно ее требованию. Иными словами, утверждение «все женщины проститутки» - это вульгарная версия не имеющего ответа вопроса Фрейда «Was will das Weib?» («Чего хочет женщина?»).
Не исключено, что на том же самом основано и другое общее убеждение, утверждающее, что все политики тоже проститутки. Дело не только в том, что политика целиком покоится на коррупции, вероломстве и т. д. Дело скорее в том, что любое политическое требование подчинено такой диалектике, в которой его действительные цели не имеют ничего общего с буквальным смыслом требования. Например, политическое требование может быть рассчитано на то, что его отвергнут (и тогда лучший способ расстроить его - это принять данное требование, безоговорочно согласиться с ним). Хорошо известно, что именно так Лакан объяснял студенческую революцию 1968 года: как по существу истерический призыв к новому Господину.
Вопрос «Che vuoi?» лучше всего пояснить на примере начальных сцен хичкоковского фильма «К северу через северо-запад». Чтобы сбить советских шпионов со следа, ЦРУ придумывает не существующего на самом деле агента по имени Джордж Каплан. Для него заказывается комната в отеле, на его имя поступают звонки, ему покупаются билеты на самолет - все это, чтобы убедить советских шпионов, что Каплан действительно существует, хотя на самом деле он - просто пустота, имя без своего носителя. Фильм начинается с того, что герой - обычный американец по имени Роджер Торнхилл, отдыхает в шезлонге в том самом отеле, за которым ведут наблюдение русские, предполагающие, что здесь остановился вымышленный Джордж Каплан. Тут появляется служащий отеля и произносит: «Звонок для мистера Каплана. Мистер Каплан здесь?» Как раз в этот момент по чистой случайности Торнхилл делает знак служащему, желая отправить телеграмму матери. Наблюдающие за этой сценой русские агенты ошибочно принимают его за Каплана. Когда Торнхилл покидает отель, его похищают, увозят на уединенную виллу и требуют рассказать все о своей шпионской деятельности. Торнхилл, конечно, ничего не знает, но его уверения в своей невиновности принимаются за двойную игру.
В чем состоит то, что можно назвать психологической убедительностью этих событий, основанных на совершенно невероятном стечении обстоятельств? Торнхилл оказывается в ситуации, которая целиком соответствует фундаментальным условиям человеческого бытия как бытия-в-118 Часть II. Нехватка Другого