до менее его достойных греться под благодетельными лучами светила. Надо отдать ему должное, Кашлис никогда не падал духом — единственное, чего он боялся, так это упустить свой счастливый момент. И вот с некоторых пор ему начало казаться, что этот момент приближается.
В конце весны он познакомился с Панужаевым, причем знакомство — в случаях с Кашлисом это большая редкость — произошло при обстоятельствах, когда он смог произвести на бизнесмена самое выгодное впечатление. Дело в том, что как раз накануне Панужаев посмотрел какой-то американский фильм, который был переведен и озвучен Кашлисом (время от времени тот занимался подобными вещами и делал их на вполне приличном уровне), и автоматически отметил про себя необычную фамилию переводчика. В то время Панужаев уже располагал исходным документом и начал обдумывать авантюру с нигерийским вымогательством. Для этого ему, разумеется, был нужен переводчик, причем человек по возможности посторонний, никак не связанный с кругом его знакомств. Встреча с Кашлисом на какой-то тусовке, куда Панужаева завели неисповедимые пути загула, и всплывшая в памяти фамилия переводчика фильма (что сыграло роль рекомендации) привели к тому, что Кашлис оказался полноправным участником предприятия, сулившего ему очень солидный, особенно по его скромным меркам, барыш.
После успешного захвата нигерийца (в чем он как переводчик сыграл далеко не последнюю роль) Кашлис в предчувствии скорого процветания начал стремительно расти в собственных глазах. Он стал более вальяжным в обхождении и, заглядывая в гости к старым знакомым, время от времени позволял себе многозначительные намеки, благо его оптимизм был подпитан пачкой денег, которую ему выдал Панужаев в порядке поощрения за проявленный трудовой энтузиазм. Будучи занят перестройкой своего имиджа, Кашлис не часто находил возможность проведать пленного Там-Тама и в один из таких приходов, где-то через неделю после отправки письма в Нигерию, столкнулся в подвале с совершенно незнакомым ему человеком. Долговязый блондин лет тридцати сидел за кухонным столом и, не выпуская изо рта сигареты, резал ножом на кубики кабачок-переросток. В кастрюле на плите кипела какая-то смесь из картофеля, моркови, гороха и еще непонятно чего.
— Добрый вечер, — сказал Кашлис, нарочито сгущая баритон, в котором, однако, проскользнула тревожно-визгливая нотка. — Вы, прошу прощения, кто будете?
— Я буду честный гражданин своей страны, — сквозь зубы (по причине сигареты) произнес незнакомец и косо посмотрел на вошедшего. Кашлису это очень не понравилось. За последнее время он настолько отвык иметь дело с честными гражданами какой бы то ни было страны, что в каждом именовавшем себя подобным образом человеке видел представителя карающих органов.
— Просьбы о прощении, равно и любые другие, принимаются только в письменном виде, — строго и все так же сквозь зубы продолжил честный гражданин. — Словесной не место кляузе. А вы, значит, и есть переводчик? Ваша фамилия Кашлис?
Кашлису стало совсем нехорошо.
— Да, — пробормотал он. — Но только…
— Присоединяйся, — вдруг перешел на «ты» долговязый. — Я готовлю жратву для Там-Тама. Выпить ничего не прихватил?
— Нет. Но как… в смысле…
— Меня зовут Александр, я друг Панужаева. Он попросил приглядеть за негром, вы его совсем запустили. Кормите раз в день, да и то одной лапшой. Я вот ему праздник устроил: готовлю овощное рагу. Как ты думаешь, бросить сюда бананы?
— Может, лучше дать их сырыми? — Кашлис уже оправился от легкого шока. Его новый соратник, похоже, принадлежал к тому типу людей, которые питают нездоровое пристрастие к розыгрышам, причем не брезгуют устраивать их уже при первом знакомстве. Кашлис не любил и инстинктивно побаивался таких practical jokers, как они называются по-английски.
— Ты прав, сырыми надежнее. Так он их съест наверняка, а насчет рагу еще неизвестно.
— Он на месте?
— Да. Дверь не заперта.
Кашлис вошел в соседнюю комнату. Увидев его, Там-Там принял выжидательную позу и натужно улыбнулся. Он слышал голоса на кухне и приготовился к получению каких-либо известий.
— What’s up? — спросил он.
— Nothing’s up. You’re still down on your luck, — ответил Кашлис. — Katkov’s gonna think it over, he hasn’t made up his mind yet.
Там-Там отрывисто прокаркал какую-то туземную фразу.
— Сам такой, — отпарировал Кашлис по-русски. — Будешь ругаться, останешься без ужина.
Там-Там сник. Он уже четко усвоил, что, когда русские напрямую обращаются к нему на своем языке, ничего хорошего от этого ждать не следует.
— Давай отцепим ему наручники, пусть погуляет по комнате, — предложил, появляясь в дверях, Алтынов. — Никуда он не денется.
Кашлис оценивающе оглядел африканца, чья наружность не предполагала наличия большой физической силы либо опасных бойцовых навыков. К тому же он вспомнил, как безропотно Там-Там покорился судьбе, когда впервые понял, что его берут в заложники.
— А чем отомкнуть наручники? — спросил он.
— Ключом. Панужаев оставил его в шкафу.
Там-Там, натура живая и непосредственная, был чрезвычайно рад предоставленной ему возможности размяться, а от бананов пришел уже в полный восторг.
— Черт возьми, я даже начинаю завидовать, — сказал Алтынов, наблюдая его пританцовывающим посреди комнаты. — Умеют же люди радоваться пустякам. Как ты думаешь, дадут за него выкуп?
— Должны дать. Куда им деваться?
— Что-то я сомневаюсь. Зачуханный он больно, мелкая сошка.
— Зато много знает.
— А ты уверен? Ты хоть раз с ним нормально беседовал?
— Конечно. Сперва еще в Питере, а потом мы допрашивали его уже здесь.
— Давай поговорим снова. Ты переводи.
Алтынов через Кашлиса начал задавать вопросы, и вскоре выяснил, что Там-Там, будучи гражданином Нигерии, последнее время постоянно живет в Лондоне, где у него есть жена (тоже нигерийка) и две дочери. Служит он в маленькой — по всей видимости, подставной — фирме, выполняя роль курьера или посредника при своих боссах, которые совмещают теневой бизнес с государственными должностями у себя на родине и самолично бывают в Европе лишь от случая к случаю. Платят Там-Таму не так чтобы щедро, но семья не бедствует. Насчет дел, в которых он принимает участие, Там-Там знает, что это нехорошие дела, но совесть его не мучает (вопрос о совести пришлось повторить несколько раз, поскольку оказалось, что пленник попросту не знает соответствующего английского термина conscience, а слова shame и disgrace — «стыд» и «позор» — вызывают у него совершенно иные ассоциации). Почувствовав, что его последний ответ не понравился тюремщикам, бессовестный негр начал взахлеб уверять, будто у него и в мыслях не было причинить им какой-либо вред, а резонное замечание, что на сей раз нечто подобное в отношении его самого есть в мыслях у вездесущего, безжалостного, но по-своему справедливого Каткова, повергло мошенника в почти суеверный ужас. Он затараторил так быстро, что Кашлис перестал улавливать смысл, махнул рукой и предложил на этом закончить. Там-Тама вновь приковали к трубе, Алтынов принес ему с кухни тарелку овощного рагу и стакан фруктовой воды. Вода была выпита, а от рагу пленник отказался, что сильно обидело повара.
— В гостях не принято привередничать, когда тебя угощают, — сказал он. — Я старался, готовил, а он, смотрите какой, нос воротит. Набил брюхо бананами и доволен. Если так, будешь есть одну лапшу, никаких тебе деликатесов. Переведи.
Кашлис перевел. Там-Там послушно затряс головой, взял ложку и начал быстро есть, почти не разжевывая пищу.
— Так-то лучше, заодно научишься здесь хорошим манерам, — сказал сразу подобревший Алтынов. — Потом приедешь домой и всех удивишь. Все вокруг только и будут говорить: «Ах-ах, ну кто бы мог подумать, наш старина Там-Там вернулся из России настоящим джентльменом! Вы бы видели, как он уплетает овощное рагу!» Кстати, и нам не мешало бы перекусить, еще много осталось. Плохо, что ты не захватил с собой выпивки.
— Нет проблем, я могу прогуляться до магазина, — вызвался Кашлис. Понимая, что несколько сплоховал при первом знакомстве, он решил теперь показать себя в более выгодном свете и заодно выяснить, что, собственно, за птица этот панужаевский друг. Кашлис участвовал в деле с самого начала, а этот тип возник откуда-то только сейчас и сразу же поставил его в полуподчиненное положение. С Кашлисом подобное случалось не впервые, люди быстро угадывали в нем какую-то слабину — он и сам ее в себе чувствовал, но дать определение этой слабине не мог и видел причину все в том же отсутствии места под солнцем, что автоматически отводило ему роль вечно задвигаемого в тень. «Призраком во плоти» назвал его как-то один из приятелей. Кашлис тогда оскорбился, но оскорбился именно потому, что эти слова показались ему очень близкими к истине.
Взяв сумку, он поднялся по лестнице и вышел из подвала на улицу. Ближайшая точка, где торговали спиртным, находилась через квартал отсюда. Толстая туча зависла как раз над его головой и сыпала редким, но крупным дождем, тогда как остальная часть небосвода была безоблачна, а сзади в проем меж домами светило заходящее солнце. Навстречу ему со стороны вещевого рынка тянулись группами и поодиночке китайские торговцы, с грохотом волоча по асфальту снабженные колесиками клетчатые баулы. Некоторые из них деловито переругивались по-китайски, изредка облагораживая свою речь невнятными потугами на русский мат. Посреди тротуара на вытащенном из мебельного магазина диване сидела в ожидании транспортного средства семья из четырех человек, тоскливо поглядывая на небо и пытаясь прикрыть своими телами мокнущую под дождем покупку. Руководимый прекрасным порывом души, мужчина в грязной рабочей спецовке — по всей вероятности, грузчик — вызвался посидеть рядом с ними, чтобы увеличить покрываемую площадь дивана, но был отвергнут и, презрительно сплевывая, удалился под навес у магазинного крыльца.
В павильоне Кашлис застал лишь троих не вполне трезвых клиентов, два из которых горячо убеждали третьего взять бутылку «Зверобоя» вместо «Русской» на том основании, что «Зверобой» никогда не бывает паленым и гораздо легче пьется без закуси. Третий являлся поклонником чистой водки без всяких добавочных ингредиентов, и, поскольку в данный момент именно он был спонсором троицы, дело закончилось не справедливой победой демократического большинства, а торжеством крупного капитала, который сделал всего лишь одну незначительную уступку, приобретя в дополнение к «Русской» три маленьких пирожка с морковью.