Принудительное сужение когнитивного разнообразия пользователей поисковиками и платформами в погоне за вниманием, привлечением рекламодателей и т. п. ведет к социальной инстинктизации, вырабатывает автоматизм и усиливает стереотипы поведения. Как экспериментально показал российский нейрофизиолог и нейропсихолог С.Савельев, автоматизация познавательной поведенческой активности ведет к морфологическим изменениям в головном мозге.
Благодаря потрясающей пластичности мозга церебральное закрепление алгоритмического поведения происходит не в течение миллионов и тысяч лет и даже столетий, как считалось до последнего времени, а за десятилетия.
Вторым направлением целенаправленного, отчасти организованного, отчасти спонтанного воздействия инфосферы на когнитивные особенности и поведение людей стало стремительное зашумление информационного пространства. По данным одного из ведущих прогнозистов США Н. Сильвера, мощность информационного шума в интернете непрерывно нарастает.
Причин этому как минимум три. Первая — лавинообразно растущая масса спама и плагиата в интернете. По данным агентства Gartner если в 2000 г. доля оригинального текстового контента в интернете составляла 75–80 %, в 2010 г. снизилась до 30–35 %, а сейчас не превышает 5–7 %. Интернет превратился во всемирную информационную свалку клонов информации.
Вторая причина — рост разрыва в интеллектуальном потенциале пользователей интернета. Все большая доля населения глубокие информационно насыщенные, практически полезные ресурсы воспринимает как белый шум — бесполезную информацию. Большинство людей уже не обладает необходимыми знаниями и познавательными навыками, чтобы воспринять, а тем более осмыслить сложный контент.
Третья причина, о которой впервые рассказали Э. Шмидт и Д. Ассанж во время обсуждения проекта книги «Новый цифровой мир», — намеренное зашумление информационного пространства для маскировки и сокрытия действительно важных сообщений и знаний. Недавно российские исследователи Е. Луценко и А. Орлов математически доказали, что белый шум может выступать едва ли не наиболее стойким и эффективным криптографическим алгоритмом. Они же показали, что «зашумление информационного пространства ведет к формированию у наиболее интеллектуально продвинутых его обитателей, догадывающихся о криптографической функции белого шума, комплекса информационной неполноценности и бессилия с последующей алгоритмизацией их познавательной деятельности».
Информационная среда чутко, а часто опережающе реагирует на реальные конфликты, столкновения, войны и перемены. Производственная революция, вне зависимости от своего номера, неизменно сопровождается нарастанием локальной и глобальной конфликтности — бунтами, революциями, горячими и холодными гражданскими и межгосударственными войнами. И нынешняя — не исключение. В 2016 г., по мнению редакции Оксфордского словаря, словом года стала «пост-правда». Термин описывает ситуацию, когда истина становится не принципиально важной. Президентская кампания 2016 г. в США прошла под знаком пост-правды. Демократы и республиканцы активно обвиняли друг друга в использовании лжи, фейковых новостей, армий ботов, разносящих неправду, и т. п.
Между тем, ничего нового в пост-правде нет. Более 25 лет назад политический аналитик и китаист Г. Айзенкс, предисловие к первой книге которого о китайской революции написал еще Л. Троцкий, опубликовал работу «Идолы племени: групповая идентичность и политические изменения». В книге показана неизбежность в развитых странах нарастания конфликтов и перехода их из фазы споров и конкуренции в стадию борьбы и холодных и даже теплых гражданских войн. В таких войнах, по Г.Айзенксу, неизбежно формируется групповая идентичность на основе противопоставления одной группы другой по принципу «свои — чужие». Это противопоставление наиболее остро будет проявляться не в политике и экономике, где противоборства ограничены институтами и правилами, а в информационной сфере. Российский теоретик и практик медиакоммуникаций В. Соловей на массиве исторических данных показал неизбежность перерастания внутригражданских конфликтов в информационные войны.
В ходе информационных, — как, впрочем, и холодных, теплых и горячих, — войн правда отходит на второй план. В инфосфере, как на реальном поле боя, действует принцип «все для фронта, все для победы». Неважно, кто, что и насколько правдиво сообщает. Главное, что информация наносит вред врагу и укрепляет собственную идентичность.
Любые войны, и информационные — не исключение, предполагают четкое планирование и беспрекословное подчинение. Соответственно, времена пост-правды — это эпоха тотального управления информационными потоками, программирующими и алгоритмизирующими массовое поведение.
Тенденции развития информационной среды в последние 25 и особенно 10 лет, с интернет-пузырями и эхо-камерами, тотальным контентным загрязнением, размыванием границ информации и дезинформации, психологическими и информационными войнами привели к появлению трех принципиально новых феноменов.
Во-первых, у все большего числа и доли пользователей, особенно молодежи, понятийно-логическое мышление уступает первенство образно-ассоциативному или клиповому. Клиповое мышление предполагает сосредоточенность на восприятии и переживании, а не на понимании и анализе. У клипового мышления есть свои плюсы и минусы. Исследователи из MIT и Института сложности в Санта-Фе установили, что клиповый тип мышления на порядок повышает внушаемость людей, их склонность к суггестии.
Во-вторых, примерно половина пользователей всех возрастов и более 90 % молодежи находятся в режиме потребления информации нон-стоп. Если в работах психологов и социологов девяностых — нулевых годов этот феномен описывался как интернет-зависимость, то теперь после выхода упомянутой выше книги Э. Шмидта и Д.Коэна исследователи пишут о переселении молодежи в цифровой мир. В среднем молодой американец в возрасте от 18 до 35 лет обращается к гаджетам не реже, чем раз в 10 минут. Причем промежутки между обращениями из года в год уменьшаются в геометрической прогрессии.
В-третьих, некогда единый интернет распадается на отдельные кластеры и фрагменты, мало связанные между собой. Деление происходит не только по интеллектуальному или имущественному критериям. Границы проходят даже внутри семей, друзей и родственников, в основном в соответствии с культурными ориентациями, политическими убеждениями, характером времяпрепровождения и т. п.
Еще на рубеже 50-60-х гг. ХХ века — в эпоху расцвета радио и телевидения — известный американский социолог и политолог Г. Лассуэлл охарактеризовал тогдашние США как «высокоманипулируемое общество, в котором информационные потоки управляют поведением граждан и врачуют их психологические недуги». Дезориентированность в сочетании с подверженностью к суггестии (некритическое восприятие убеждений и установок) значительной части населения стимулирует элиты к поддержке не только теоретических, но и практических разработок в области социального программирования групп разной размерности.
Социальное программирование по своему арсеналу и сути глубже, чем надж. Если надж использует преимущественно поведенческие стереотипы и привычки, то социальное программирование предполагает разработку определенных языков, посредством которых можно описывать процедуры, подспудно заставляющие человека осуществлять определенные действия. А главное, не просто описывать, а реализовывать эти процедуры. В социальном программировании используются не только стереотипы и привычки, но и особенности восприятия, а также характеристики психических состояний, например, такие как тревожность, возбужденность, агрессия и т. п. Наиболее далеко теоретические и практические разработки в области социального программирования (social software) продвинулись в США, Великобритании, Нидерландах и Японии.
На наших глазах прогрессирующая роботизация, повсеместное распространение интернета вещей и широкое использование в здравоохранении различного рода синтетических, а в последние годы — органических имплантатов. Тенденции трансформации физической среды оказывают такое же воздействие на человека, что и процессы в среде информационной.
По данным Международной Федерации робототехники, в настоящее время в мире на производстве работает примерно 300 тыс. роботизированных участков, линий, производств. Число роботов растет в среднем на 20 % в год. 75 % продаж производственных роботов приходится на Китай, Южную, Корею, Японию, США и Германию. При этом США производят более 75 % мирового выпуска роботов, оснащенных вычислительным интеллектом и способных к многофункциональной деятельности. По экспоненте растет число транспортных и бытовых роботов.
Роботы уже сегодня вызывают страх у рабочих, юристов, представителей других профессий с повторяющимися трудовыми операциями. Так, на выборах 2016 г. самая сильная корреляция между голосованием за Трампа наблюдалась с показателем доли в избирательных округах работников, чей труд в ближайшие 5–7 лет может быть роботизирован. Трамп сознательно эксплуатировал страх перед будущим и тоску по прошлому.
Но страх перед будущим — лишь одна сторона дела. Другая — в том, что, будучи перемещенным непосредственно из сферы производства в область контроля, управления и преодоления форс-мажорных ситуаций, работник все равно вынужден подстраиваться под роботов. Именно человек становится наиболее непредсказуемым, а значит, и ненадежным звеном автоматизированных производств.
Алгоритмизирует поведение людей и интернет вещей, который стремительно превращается в интернет всего. Он генерирует огромные потоки машиночитаемой информации о повседневном поведении людей. Если данные из привычного интернета характеризуют ментальный мир человека, его покупательское поведение, то интернет вещей уже фиксирует в развитых странах каждый шаг человека, создавая постоянно пополняемый архив его жизненной повседневной активности.