– Рейд по немецким тылам – силами, назовем, легкая бригада. По безлесной местности, без авиаподдержки – когда против нас, эсэсовцы с бронетехникой и авиацией. Мы прошли, выполнив все поставленные задачи – глубокая разведка, дезорганизация немецкого тыла. Уничтожили больше двух тысяч гитлеровцев – при своих потерях меньше ста человек. Ну а после – Победу встретил под Гамбургом, хотел на гражданку, не отпустили. В сорок пятом был в Маньчжурии, командиром 26-й гвардейской. И вот – в кадрах до сих пор. Сказали, пока на Дальнем Востоке порядок не наведем. Теперь уже близко – будет тебе один Народный Китай. Поскольку нас до Шанхая – остановить можно только атомной бомбой.
Что такое атомный удар, Ли Юншен помнил хорошо. Потому (благо местность позволяла – дорога шла не по прибрежной низине, а по плато, что начиналось в тридцати километрах от реки) при остановке на ночь личному составу было приказано рыть щели-укрытия (которые, как Юншен усвоил по базе Синьчжун) даже при атомном взрыве снижают людские потери в разы. Плохо было лишь с оповещением – в отличие от того похода, под рукой не было локатора ПВО. Оставалось лишь надеяться, что советские предупредят, – и дирижабли с радарами должны висеть теперь как бы не уже по эту сторону реки. Ну а солдатам помахать лопатами привычно и всяк лучше, чем после сгореть под американской Бомбой. И спаси боги дурака, который посмеет не исполнить приказ!
Русские не слишком одобряли – но какие меры поддержания дисциплины могут быть у армии на войне? Гауптвахта – это просто рай для трусов, расстрел следует применять лишь при значительных проступках, штрафных рот (по мирному до того времени) пока не организовали. Так что в ходу старая китайская традиция, бамбуковая палка – больно, но оставляет солдата боеспособным. Правда, по настоянию советских (и своих политработников) это наказание было запрещено по отношению к членам КПК и молодежной коммунистической организации (но таковых среди рядового состава было очень мало), а также к бойцам в звании от ефрейтора и выше (чтоб не подрывать их авторитет). Тем более что ефрейторы и не работали, а лишь ходили и смотрели, нет ли лентяев.
Что копали не напрасно, узнали в первую же ночь. Сначала радист выскочил из кунга на штабной машине связи с воплем «воздушная тревога», и дежурный офицер орал – оповестить по УКВ все подразделения. Затем все попрыгали в ямы (или пребывали возле, в готовности нырнуть туда, увидев вспышку). И вот где-то в высоте за облаками загорелось солнце, второе, третье – даже сквозь тучи и несмотря на ночь стало так светло, что можно было читать. Конечно, этим никто не занимался (но так после было вписано в журнал), все ткнулись в дно окопов – вот и звук донесся, как очень сильная гроза, но ударная волна не дошла – Юншен вспомнил, чему учили: при высотных взрывах она идет преимущественно вверх. А тут взорвалось хоть и на относительно небольшом (для атома) удалении, километров шесть-семь – но и на высоте километров в восемь-десять, и облака свет ослабили, так что на земле не было никаких катастрофических последствий. Однако из траншей вылезать решились не все, кто-то там и спал.
Утром узнали, что это были русские Бомбы (на зенитных ракетах) – а не американские, сброшенные мимо. Продолжили движение, злые и невыспавшиеся. Старались двигаться быстрее – так как понимали, раз дошло до атома, могут и повторить, и чем скорее дойдут до Шанхая, тем больше шанс этого избегнуть, ведь не будут же янки и их прихвостни бомбить свой же город?
Сопротивления по пути почти не встречали. Гарнизон Таочжоу разбежался, не вступая в бой. 17-я дивизия повернула влево, на Нанкин, правофланговая 28-я дивизия чуть отстала, осуществляя прикрытие с юга – а моторизованные части остальных двух дивизий, дозаправив баки в Таочжоу, стремительно надвигались на Шанхай. Возле Хучжоу чанкайшисты пытались организовать оборону, встретили разведку 31-й дивизии пулями – после того как по городу и позициям врага отработали дивизионные гаубицы и приданный армейский полк РС, даже штурм по-настоящему не потребовался. Зато в Десятой армии наконец появились свои штрафники.
Вернее, не свои. По отношению к пленным (которых набралось уже больше тысячи) Юншен вспомнил, как поступал сам учитель Кунь И Цин в том великом походе пять лет назад. Построить толпу (уже не армию), сначала спросить, есть ли тут стороники Чан Кайши – убейте их сами. А затем объявить, что вам предстоит искупить кровью свою службу врагу – и за трусость, неповиновение, попытку дезертирства немедленный расстрел. Ну и само собой, для штрафников любой рядовой Десятой армии был как ефрейтор! От такого пополнения не стоило ждать высоких боевых качеств – но как минимум копать и таскать они могут. А как максимум – что учитель говорил про «пулеуловителей, массовку»?
И вот, Шанхай – огромный и беззащитный. Выглядевший по старо-европейски (в отличие от городов Маньчжурии, где сильно заметно уже построенное советскими в последние годы). Вывески, витрины, фонари – и публика, кто осмелился вылезти из домов, выглядят непривычно богато.
– Вдруг мы встретим тут нашу бывшую добрую хозяйку Минчжу? – мечтательно произнесла Лан. – Ты помнишь ее, сестра?
– Как не забыть ее милосердие и справедливость! – ответила Кианг. И продолжила, обращаясь к Юншену: – Наш повелитель, ты позволишь тогда нам вернуть справедливый долг? Всего лишь тысячу палок – думаю, этого будет достаточно?
– Лучше две тысячи, – сказала Лан. – Долг надо возвращать с процентами.
И она с презрением взглянула на какую-то даму (китаянку, но одетую по-европейски), испуганно жмущуюся к стене. Может, ты и была вчера богачкой и женой какой-то персоны – но сейчас мы, спутницы самого Ли Юншена, безмерно выше всех дам города Шанхая! Мы сейчас в хорошем настроении, а потому не будем требовать от тебя падать ниц (как полагалось в Китае еще век назад при проезде высокой персоны), да и наше русское коммунистическое воспитание против. Зато можем тебя просто пристрелить, если проявишь вражду и непочтение.
Ли Юншен кивнул. Конфуций учил, что порядок в государстве основан на почитании – сына к отцу, подданных к власти. Но можно ли считать отцом того, кто несправедлив, – так что коммунистическое учение вполне могло считаться за дополнение привычной традиции Китая. И мудрый человек живет ради высокой цели – которой могла быть и идея, чтобы завтра каждый китаец ел три раза в день, а его жена имела бы шелковое платье с вышитыми драконами. Но кто видел мудрых женщин… хотя бывают исключения, как госпожа Анна, – однако этим сестрам до нее еще долгий путь. Потому пусть потешатся – и если предметом выступает не новый наряд или украшения, а справедливая месть, что с того? К тому же один мудрец сказал, кто спорит с любимой женщиной (а тем более с двумя), тот сокращает себе жизнь.
Но сначала надо полностью занять город – все как учили: разоружить гарнизон и полицию, арестовать прежнюю власть, занять все важные объекты, разместить свои войска в стратегически важных пунктах. Ну и наладить тыл – то есть порядок в миллионном Шанхае.
Завизировать самые необходимые меры – а после передать эту работу назначенному коменданту. А командующего ударной армией уже забота – готовиться к наступлению на юг, до вьетнамской границы. За единый Народный Китай!
Две девушки, похожие друг на друга как сестры-близнецы, стоят на набережной квартала Вайтань посреди Шанхая и с улыбкой смотрят на фотографа. Обе в военной форме, потрепанной и запыленной, русские автоматы небрежно закинуты за спину. Как и положено бойцам Народной армии, только что взявшим штурмом вражескую столицу.
Юншен, ну что ж ты творишь?
Я не про твой воинский талант – с этим пока у тебя получается. А про «облико морале». Ты ж фигура не рядовая – а потому пример для прочих. Я-то тебя понимаю, как мужик мужика, – но перед прессой своих пассий светить зачем? Уже несколько «сигналов» было от всяких доброжелателей – ладно, отбрехивались тем, что ты еще официально не женат и своим соотечественницам лишь платонически стишки на ночь читаешь – а докажите обратное, вы свечку держали? Так не может же это вечно длиться – ну и если какая-то из сестричек забеременеет, что тогда делать будешь?
Ладно, Китай – дело тонкое. Коммунизм коммунизмом, но представление, что такое большой человек, там формировалось тысячу лет, и неотъемлемой чертой его в общем сознании – это жен не одна, а сколько ты можешь содержать. Так что китайцы нашего Юншена за двух подруг не только не осуждают, а еще больше уважают. Однако же правила коммунистической морали и нравственности для всего соцлагеря одни, раз не сказано иначе.
Хотя с этим правилами – между нами, мальчиками, говоря… Вот вспоминаю какую-то давным-давно (в иной еще жизни в ином времени) читанную книжку какого-то англичанина – Диккенс или Гарди, не помню уже. Старая добрая Англия конца века девятнадцатого, и герой (вроде клерка или чиновника) уходит от жены к другой – поскольку любовь-морковь, вот не могу иначе. Так его столоначальник, узнав, устраивает ему выволочку, искренне негодуя и ссылаясь на высокую викторианскую мораль. Ну а вечером этот чин с чистой совестью едет к любовнице – поскольку, во-первых, он ведь из семьи не уходит, ячейку общества не разрушает, во-вторых, он делает это тайно, то есть не потрясая устоев, и в-третьих, этого стыдится, то есть душой не грешит. А вот этот посмел: и из семьи, и открыто, и себя считая правым – что есть ересь и преступление! Вот примерно таков и кодекс строителя коммунизма в отношении этого самого – так и в ином времени было и здесь есть. Короче – очень не хотелось бы в отношении тебя и какие-то меры принимать.
Твое счастье, что пока здесь не до твоего морального облика. События летят – папа римский с визитом в Москву прилетает. И ведь спросит про «проект Че Гевара» – его посол в донью Селию вцепился как бульдог. Во Вьетнаме война течет, как обычно, – а что будет, когда там пара миллионов «китайских добровольцев» появятся, как в